Русская водка, чёрный хлеб, селёдка

«Красивый букет?» – спрашивала Нора. Отец ласково кивал, тихонько гладил ее по голове и называл «цыпленком».

Он научил ее маленьким жизненным хитростям и умениям: как чистить сваренное вкрутую яйцо, как упасть и не разбить себе нос, как шнуровать кеды… Кормил ее сгущенкой с ложечки… Он был лучшим в мире отцом.

Иногда просыпалась утром с радостным летним солнцем, бьющим в окна. Просыпалась, оглядывалась, видела рядом аккуратно сложенную огромную стопку детских книжек, и понимала: родители ушли – бегать по лесам и окрестным полям. Норе не было страшно: ведь с ней были книжки. «Дядя Степа» и «Мистер Твистер», «Что такое хорошо и что такое плохо», львы и тигры в зоопарке и дома в семье дрессировщиков, нелюбимый «Мойдодыр» и обожаемый «Волшебник Изумрудного города». И еще много-много других. Рядом стояла любимая игрушка – рыжий тигренок. Ну и пусть он набит соломой. С ним ей не страшно. Ласково гладила его короткую полосатую шерстку.

Мама с папой прибегали домой радостные, смеющиеся, дышащие упругой молодой силой и лесом. Мама иногда приносила с собой букетик фиалок или ландышей. Он стоял в маленьком стакане и пах так, что Нора радостно прыгала вокруг него и поминутно нюхала.

Когда Норе было четыре года, она уже помнила почти все, что с ней случалось. Помнила всю жизнь. Так вот, в четыре года ей приснился кошмар. Его она запомнила навечно. И никому, никогда не рассказывала, как всплеск ее ранимой души. Немыслимо было рассказывать, тем более отцу. Этот кошмар был истинным мерилом ее любви к нему все последующие годы, как и тогда, на заре ее сознательной жизни. Заключался кошмар в следующем: будто бы она, Нора, маленькая девочка, стоит неподалеку от огромной золотой статуи всадника на сверкающем коне. Под статуей – отец. В руке всадника длинный золотой меч. Он занес руку с ним вверх. Для удара. Один взмах… Она ничего не может сделать, ничем ему помочь… В ужасе, когда меч опустился на отца, Нора проснулась. Долго не могла прийти в себя. Дети иначе воспринимают сны и реальность. Все ли об этом помнят? Она – да. Ей казалось, что она могла бы броситься под этот золотой меч, защищая отца…

Маме нравился Артур, ее друг. Она была не против их отношений. Говорила: «Семья хорошая. Да и сам он по загранкомандировкам ездить будет. У него престижный институт и факультет. Золотой мальчик!». Артур учился в финансовой академии международному банковскому делу. Рассказывал Норе, как он попал в этот ВУЗ. Очень смеялись. Золотая медаль давала ему право поступления, если он сможет сдать главный предмет на отлично – английский язык. Естественно, он усиленно готовился с репетиторами. Родители ждали его выхода с экзамена в родных «Жигулях». Он сразу увидел их. Ему срочно надо было им сообщить! Он поднял два пальца вверх – указательный и средний, изображая английскую букву «V». «Виктори», то есть, победа. Они подумали, что он схлопотал пару. Какие у них были лица! Умереть от смеха. Тем приятнее было их разубедить.

Случилось невероятное. «Взрыв» среди мирной жизни. Отец Норы заявил, что уходит из семьи. Мать была в отчаянии. Что сделаешь, если человек хочет уйти? Ничего.

Предыстория была такова. Умер дедушка Норы, и, чтобы не потерять квартиру на окраине Москвы, родители Норы развелись фиктивно. Отец вписался в квартиру своего отца, дедушки Норы. Увы, иначе при социализме квартира вновь стала бы государственной. Приватизации еще не было. Немного, совсем немного не дожил дедушка Норы до ужасов перестройки. Ужасов, разумеется, для старшего поколения. И вот теперь отец уходил. Нора была в каком-то страшном оцепенении, не могла поверить в это. Почему, ну почему сейчас, когда она счастлива? И как она, Нора, будет жить без отца? Она взрослая? Ерунда. Она любит его бесконечно.

Мама спросила отца: «Может, у тебя есть женщина?» Он ничего не ответил. Но, когда она привычно выворачивала перед стиркой карманы его синтетической куртки, увидела записку, написанную крупным женским почерком. Заливаясь краской стыда и гнева, она ее прочла. Записка была о встрече в театре. Ясно было, что он специально оставил ее, чтоб она нашла. Главное, мама Норы никак, ну, никак не ожидала такого поворота судьбы. Артур казался ей надежным, как стена. И таким же неизменным и незаметным. Муж? Он есть и все. Как родина. Должен быть. Они прожили двадцать лет. Тем больнее ей было падать.

Отец Норы забрал с собой все, что считал своим: дореволюционные книги деда и книги по искусству, дорогие безделушки и даже консервы, собранные на черный день. Когда он уходил, Нора, словно в беспамятстве, сидела на диване, вцепившись в него, боясь упасть. Голова кружилась. Может, ей и не было бы столь больно, если б отец, как другие отцы, не особенно интересовался ею и ее творческим развитием. Ну, ушел и ушел. Все равно, как чужой. Но он вложил в нее столько мыслей, любви к прекрасному, столько плодов своего ума! Смутно осознавала, что матери, наверное, много хуже, чем ей…

Встречи с юным Артуром продолжались. Он спросил Нору, почему она грустная. Она пожала плечами: все равно узнает. Сказала, что у отца теперь другая семья. Артур удивленно вскинул домики бровей и ничего не сказал. Ни слова сочувствия.

Нора подумала: в самом деле, что тут можно сказать? Хуже того: она чувствовала неловкость, будто призналась в чем-то постыдном.

Будто это она виновата в том, что отец ушел. Шла, ощущая какую-то «корку» на коже. Ей стало неуютно в своей одежде. Артур сурово, тягостно молчал. Обычно он не допускал перерыва в разговоре. Считал это невежливым, видимо. Нора беспомощно оглянулась по сторонам. Ища темы, ища выхода. Она сказала ему главное о себе, потому что любила отца. И его, Артура. О потаенном и сокровенном. Но почему ей неловко? Почему любовь, ее горе – неприличны?! Щеки Норы вспыхнули. В чем же ее позор?

Мама Норы пригласила родителей юного Артура к себе домой. И еще несколько знакомых семей. Ей хотелось немного развеяться, увидеть лица друзей. Вечеринка не получилась веселой, несмотря на музыку, танцы и все усилия мамы. Видимо, ей сочувствовали, понимая, что человека нужно поддержать в трудную минуту жизни. Какое уж тут бесшабашное веселье? Но вино и анекдоты – лились рекой. Многие вещи тогда можно было купить только по талонам. Даже сахар и мыло. Стол же мамы Норы ломился от деликатесов. Анекдот тех времен: «Пришли гости. «Где у вас можно помыть руки?» Хозяева: «Если руки с мылом, то чай – без сахара». Потому что именно эти товары отпускались по талонам.

Родители Артура не пришли. Видимо, были заняты.

Спустя месяц Нора, затосковав по отцу, позвонила ему на кафедру, в институт. Другого телефона у нее просто не было. И – мигом кинулась к нему, прогуляв одну пару занятий.

Никогда она не думала, что человек может так измениться за какой-то месяц. Похудел страшно. Кожа повисла на щеках. Лицо почерневшее. Над губой и на щеке ссадины, под глазом – синяк. Как же он в таком виде перед студентами… У Норы брызнули слезы. Отец стоял отчужденный и равнодушный. «Ты плохо кушаешь?» – спросила она. Пожал плечами. «Плохо» – подумала Нора. «Что это?» – на ссадины. Махнул рукой и отвернулся. Ей хотелось погладить его по голове, как маленького, так, как он всегда гладил ее в детстве. Его тихость, его истерзанное лицо – разрывали ей сердце. «Но так нельзя!» – Нора робко возмутилась. «Папа!» Он молчал. Когда ехала от него домой, почему-то подумала: «Глаза пустые. Не жалуется. Как зомби».

Долго и мучительно Нора думала, что делать… Как помочь ему? Мать… Она добрая… Она его простит. Не сейчас, конечно. Кто может их соединить? Только она, Нора! Больше некому. Отец побит и исцарапан. Худ – не узнать. Вряд ли ему хорошо с той женщиной. Еще не зная ее, Нора уже ненавидела. За отца. За мать.

Единственное, что пришло ей в голову – нужно уговорить отца пожить одному, без той женщины. Нора уже представляла, что будет готовить отцу еду. А потом, быть может, ей удастся уговорить мать… Отец поправится, его никто не будет бить и обижать… Так ей виделось.

План этот Нора сразу же начала приводить в исполнение. Позвонила отцу. Попросила о встрече в субботу, в квартире дедушки. Отец сказал: «В десять». Нора согласилась. Конечно, это было рано. Из ее подмосковного города до квартиры дедушки было ровно три часа езды в электричках. Встала – ни свет, ни заря. В четыре утра, чтобы успеть приготовить отцу еду. Пожарила мясо, заправила борщ. Первое – в термос. Мясо – в судок. Долго тряслась в двух электричках. Судки грели ей колени. Знакомой до боли с детства дорожкой шла от станции до дедушкиного дома. Каждый поворот, каждый дом – будто старые друзья. Вот ее любимые качели. Они огромные, у них мощный размах. Ах, как летели навстречу высокие, шумливые тополя! После дождя от них особый, какой-то клейкий и терпкий запах… Было лето. Лето – всегда здесь. Бабушкины пельмени и клубника на завтрак – на табуретке. Потому что по телевизору идет ее любимый фильм «Кортик» по роману Рыбакова. Нора шла, и детство шло вместе с ней, за плечами. Зимой, как сейчас, каждую субботу и воскресенье – сюда… Знакомые порожки. Каждая выбоина в них. Вот здесь, перед домом стоял гроб бабушки. Норе тогда стало плохо.