Русская жизнь. Бедность (февраль 2008)

–  Вчера обхохотались. Одна пришла: косточки, собачечке. Я говорю: женщина, а какой породы? Вы прививки ей делали? Она говорит: а что? Я говорю: без прививок мяса нельзя давать. Она говорит: да? Ну я подумаю. Нестарая, лет шестьдесят, в шарфике таком - вообще!

–  Жалко?

–  Кого?

Катя уверяет меня, что в Москве «все везде одинаковое», «с одного контейнера». И в дорогих ресторанах (да, была в ресторане, со значением оговаривает она), и в дорогих магазинах, и на Красной площади, и на Рублевке, где проживает женщина-писатель Оксана Робски, певица трюфелей, - все те же пожилые ледяные брикеты, разница в упаковке и буквах, что хотят, то напишут, так же покупаются санитарные книжки, так же надо подстраиваться под хозяина с его «прип.здью», то есть странностями. Она совсем не завидует товаркам из гипермаркетов, работающим в тепле и холе («Я больше имею»), однако не исключает, что в этом году ее ожидает некоторая перемена участи - переход от малоформатного молдаванина ПБОЮЛа в объятия круглого бесполого ООО (лавка) на том же рынке. Как карта ляжет.

II.

Лужков объявил войну мелкооптовым (оптово-розничным) рынкам еще в 1996 году. Это, говорил, по сути ярмарки (ну не любит он, цивилизатор, этого слова), а будут, говорил, торговые центры, «цивилизованные оптовые структуры». На рубеже веков им принадлежало 65 процентов продовольственного рынка столицы, сейчас меньше. Еще к 2005 году звучали обещания все рынки выдавить, чиновники на голубом глазу убеждали Лужкова, что в торговых центрах цены будут снижаться на три-четыре процента в год - за счет снижения числа посредников и распределительных технологий. С другой стороны, совсем не выдавить - беднейшие слои населения «не поймут», компенсации дороже встанут. Вялотекущая борьба с рынками (ныне их не более сотни, в 2000-м было 240) проходит в режиме традиционной санитарной интервенции - ревизия-откат-оброк, подмести, подрихтовать, затереть лужу у входа, переклеить срок годности. Волна за волной, но без особых штормов: в прошлом году у грузчика-таджика нашли брюшной тиф - массовые облавы, в Химках обнаружили, что продукт биотуалетов сливается прямо на улицу - новые проверки, задумали большой секвестр иностранцев из СНГ - исключенные в большинстве своем вернулись, худо-бедно выправив бумажки.

Но оптово-розничные рынки не закроются никогда. Они - единственный действительно социальный формат в столице. Были, есть и останутся.

Недавно, в январе, глава Минсельхоза Гордеев сказал не поморщившись: «Цены на продовольствие не должны опережать рост доходов населения». Теперь уж, кажется, в государственном языке «доходы» без «роста» не употребляются: быстрее, выше, сильнее, богаче. Как они считают, чем, какими местами? Смотрят ли в глаза людей, которым предлагают выживать на 1880 рублей в месяц - самый низкий физиологический минимум?

Рацион отечественной бедности по преимуществу углеводный: макароны, крупы, блины. Картошка дорога, минимум полдоллара, ее покупка - ответственнейшее дело, надо каждую перебрать, посмотреть, иначе десяток рублей запросто улетит в помойку. Зимнее удорожание моркови на 5 процентов попадает в федеральные новости. Лук тоже перебирают, смотрят на свет. Но главный продукт, конечно, хлеб - на рынке он может быть аж на пять рублей дешевле, чем в магазине. «Хлеб - драгоценность, им не сори». Выборка по регионам практически единодушна: от 30 до 35 процентов расходов в структуре бедных семейств уходит на хлеб и хлебобулочные изделия, при том, что общие расходы на питание составляют от 47 до 51 процента.

Что- то теплое, ностальгически приятное есть уже в ассортименте оптовки. Здесь можно увидеть толстые серые макароны из нашего детства, ячневую крупу, просо, овсяное печенье и леденцы в развес, пельмени по полтиннику за кило и кривые котлеты «кордон-блю» по сто двадцать за кило же (одно из главных обаяний оптово-розничной торговли - в нефасованном товаре, в небрежной россыпи, создающей впечатление изобилия, вот в этом «взвесьте мне», такая редкость в нынешних магазинах с диктатом 900-граммовой упаковки чего бы то ни было). На удивление много мороженой рыбы - ассортимент, которому позавидует супермаркет, сортов тридцать минимум, - она, конечно, из плоти вечной мерзлоты, но ведь дешево. Покупаю пикшу - ну, съедобно. Кот прикасается с третьего подхода, смотрит на меня с подозрением, но жрет.

В детстве, помнится, интриговала фраза: «…лица, подобия жалких лачуг, где варится печень и мокнет сычуг». Печень была пусть не деликатесом, но продуктом нечастым - за ней ездили, например, за сто километров в Серпухов, и ее, конечно, жарили с луком, а вовсе не варили; сычуг же вообще был что-то книжное, архаическое, как, например, вязига. Сегодня образ получил некоторое обоснование - печень и сычуг (нижний отдел говяжьего желудка) вернулись в категорию требухи, субпродуктов для бедных. Черные кубы подтекают на поддоне, узловатая, бугристая плоть желудка - классово доступная белковая пища выглядит расчлененкой из анатомического театра. Кажется, нигде больше это не покупают, на оптовке идет на ура. «На три дня хватает», - говорит бодрого вида пенсионер, бережно укладывая в рюкзак полкило, на лице его - чувство удачи.

III.

Оптовка интересна периметром, ближним предместьем. Продавец из тонара - еще мажор, а подлинные стоики - здесь, на блошиной окраине, с маринадами, носками, мочалками, отвертками и веточками физалиса, по весне - вербочками. Кто-то покупает эти баночки с маринованной капустой и тертой морковью, бледную подмосковную «аджику» (помидоры, провернутые с чесноком), четвертинки тыкв в бывалом целлофане. Кому-то не страшно. Отдельная когорта - женщины «в расцвете лет», тридцать-сорок, с трикотажем напоказ; изделия явно отечественного поднимающегося легпрома: кофточки, свитерки всегда маленького, полудетского размера - 40-42, мрачноватый неликвид из каких-то залежей. Двести рублей, хотите - 190. «Вам зарплату товаром выдают?» - «Нет, дают на реализацию». Отводит глаза. Какие-то нити сохранились с предприятием, какие-то тонкие экономические отношения. «Из Владимира». Не жалуется, но предлагает колготки двадцать ден по восемьдесят рублей, и когда я вежливо отказываюсь, тихо говорит мне вслед: «Как глупо…» IV. У мясоторговицы Кати трое детей школьного возраста и летучий, эфемерный муж в статусе «на заработках». Он появляется раз в два года и что-то дарит детям: сапожки, курточку. Катя ездит на родину раз-два в месяц, возит детям сласти и игрушки. Мясо, понятное дело, не возит - покупает на тамошнем рынке.

–  Не яд?
– спрашиваю.

–  Не Москва!
– говорит.

По опросам Росстата, в IV квартале 2007 г. около 18% заявили об улучшении своего материального положения (столько же и в прошлом году). Об ухудшении заявили 27,5% (в прошлом году - 22). В наступившем году примерно 12% опрошенных ожидают улучшения материального положения, ждут ухудшения ситуации 17% опрошенных (против 12% год назад). 66% опрошенных сильно встревожены ростом цен (против 49% в IV квартале 2006 г.). Свыше половины респондентов считают, что их положение не изменится.

Евгения Пищикова Голь на выдумки

Пока голодный - не скучно

Граф Александр фон Шенбург потерял работу газетного колумниста, а с ней вместе и стабильную зарплату. К потерям этот блестящий аристократ привык не то что бы даже с детства, тут имеет смысл говорить о генетической памяти - семья фон Шенбургов теряла земли, деньги и влияние века с восемнадцатого. «Моих родителей, - пишет граф, - уже можно было назвать высококвалифицированными бедняками. Поэтому собственный опыт позволяет мне утверждать, что определенная степень обеднения и правильное отношение к нему могут способствовать формированию собственного неподражаемого стиля». Два года назад фон Шенбург написал свою нашумевшую книжку «Искусство стильной бедности», а в этом году она была переведена на русский язык. Книга заинтересовала меня чрезвычайно. Пафос-то ее несложен: амбар сгорел, стало видно луну, но практические советы граф дает изумительные.

Прежде всего, он советует пожалеть богатых людей.

Мысль графа в общих чертах такова: бедность интереснее богатства; бедняк живет увлекательнее богача. У него есть возможность «жить не как все», в то время как богатеюшка вынужден влачиться унылой проторенной колеей достатка. У миллионера нет ничего своего; его мечты, цели и желания - общего пользования. Состоятельный человек - невежда, жертва идеологической войны. Ну не может же быть такого, чтобы у всего населения земли после двадцати веков раздумий и рефлексии осталась одна единственная цель на всех - разбогатеть. Как-то даже неловко так думать. Тем более что богачество не всем к лицу. Купающийся в деньгах клирик - фигура немного стыдная, профессор-миллионер избыточен, как фонтан, работающий в дождливый день.

Трудно не согласится с Шенбургом. Богатые и бедные люди не понимают друг друга, но до сих пор принято считать, что это нищеброд не в силах понять миллионера. Все не так - это миллионер не в силах понять бедняка.

Проигравшая нация умнее победившей (по крайней мере - мудрее), отчего же принято думать, что проигравший человек глупее удачливого?

Бедняк мудр.

Стильный бедняк (по Шенбургу) умеет играть со своей бедностью, и жизнь его - дорога к миру и покою.

Есть ли в России стильные неимущие? Конечно, сразу лезет в голову мысль, что стильным бедняком может быть только человек образованный, но мы ее отгоним. Не только.