Русская жизнь. Дача (июнь 2007)

* ЛИЦА * Олег Кашин Вечная ценность

Главный парадокс Виктора Геращенко - его политическая судьба

I.

«Когда к Хасбулатову пришел очередной подозрительный тип - представитель мальтийского ордена, пообещавший выделить кредит в 100 млрд долларов, - я согласился поехать посмотреть. Думал, что, может быть, хотя бы десятку дадут. В банке не было валюты, и мы могли платить только за авиаперелет. А так ездили за счет принимающей стороны. В итоге мы побывали в Люксембурге, Риме, ждали, когда кредит дадут. Но не дождались». Мемуары первого председателя Центробанка постсоветской России Геннадия Матюхина (его подпись стояла на пятитысячной купюре образца 1992 года - но традиция печатания денег с автографами в России не прижилась, а больше ничем Матюхин не прославился) заслуживают того, чтобы быть изданными большим тиражом, а не в виде скромной главы в корпоративном альманахе. Это настоящий плутовской роман - причем роман грустный и нелепый («В июне девяносто первого Минфин договорился с Серпуховской обойной фабрикой, что она будет выпускать облигации Минфина и станет как бы российским Гознаком… Фабрика дала нам образцы облигаций, очень похожие на обои - с цветочками и без защиты»), заканчивающийся совсем уж трагически: «Сейчас у меня пенсия 1800 рублей, своровать я ничего не своровал. Арестовали недостроенную дачу под Ногинском и дом под Рязанью за 10 тыс. рублей. Слава богу, из квартиры нас с женой выгнать не могут, да и вообще я никому не должен».

Принято считать, что революции пожирают своих детей. Но российская финансово-банковская революция своими детьми - мэнээсами в пыльных шлемах (Матюхин пришел в Центробанк из Института США и Канады) - банально побрезговала. Они хоть и без приобретений, зато и без потерь вернулись в свое исходное жалкое состояние, а кабинеты на Неглинной заняли старые спецы из Госбанка СССР.

II.

Председатель Госбанка СССР Виктор Геращенко по всем признакам был настоящим пособником ГКЧП: 19 августа 1991 года по просьбе премьера-путчиста Валентина Павлова он вместе с министром финансов Орловым разослал правительствам союзных республик телеграмму с требованием не задерживать налоговые платежи в союзный бюджет. Вечером 23 августа Геращенко обнаружил в своем кабинете симпатичного молодого человека, который предъявил ему бумагу за подписью российского премьера Ивана Силаева и с резолюцией Михаила Горбачева «Согласиться». В бумаге было сказано, что некоторые банковские работники в суровые дни проявили себя не с лучшей стороны и их нужно отправить в отставку. Вместо прошения об отставке Геращенко написал записку в Верховный Совет СССР о том, что снимает с себя ответственность за положение дел в Госбанке, и хотел было уйти домой, но молодой человек потребовал отдать ему «ключи от хранилищ». Никаких ключей у Геращенко не было, но назавтра, когда уже бывший председатель Госбанка пришел забрать из кабинета свои вещи, оказалось, что в кабинете все, включая мебель, перевернуто вверх дном - не поверив неблагонадежному отставнику на слово, революционеры попытались сами найти в кабинете тайные сейфы с золотом партии.

III.

«Они уже ушли, ты иди назад, работай». С такими словами, как вспоминает Геращенко, к нему обратился депутат Александр Владиславлев, которому Верховный совет России поручил уговорить Геращенко вернуться - уже в российский Центробанк. Геращенко вернулся и, очевидно, не удивился такому повороту собственной судьбы.

Власть может меняться как угодно и сколько угодно, но есть и вечные ценности. Для России начала девяностых вечной ценностью, собственно, и был банкир Геращенко. Знаменитый обмен 50- и 100-рублевых купюр в январе 1991 года, навсегда лишивший премьера Павлова каких-либо народных симпатий, был полностью осуществлен геращенковским Госбанком (сам он говорит, что идея принадлежала все-таки Павлову, а Госбанк по собственной инициативе заранее напечатал новые купюры исключительно из соображений борьбы с подделками), но на карьере Виктора Геращенко этот эпизод не сказался никак. Во главе Центробанка России ему, единственному из подконтрольных Верховному Cовету высших чиновников страны, удалось пережить противостояние парламента с президентом. Более того, он не просто пережил это противостояние, а сумел сыграть в собственную красивую игру. Например, именно неуступчивости Геращенко знаменитый в те времена вице-премьер Владимир Шумейко обязан коррупционными скандалами со своим участием. Накануне референдума «Да-да-нет-да» 25 апреля 1993 года администрации Бориса Ельцина срочно нужны были деньги, но Геращенко отказал правительству в выдаче десятилетнего кредита в 10 триллионов рублей, тем самым, согласно популярной легенде, вынудив Шумейко искать деньги «где попало» со всеми вытекающими. На встрече с творческой интеллигенцией в Бетховенском зале Большого театра (той самой, на которой пианист Николай Петров требовал бить врагов президента канделябрами) Ельцин строго грозил пальцем: «Погоди, Геращенко, придет 26 апреля!» Но 26 апреля наступило, а Геращенко как был главой Центробанка, так и остался. В очередную непродолжительную отставку он ушел только летом девяносто четвертого - после скандалов с «МММ» и другими финансовыми пирамидами. Но и став всего лишь советником НИИ Центробанка, он оставался теневым руководителем всей банковской системы; по этой причине («За нее работает Геращенко») Госдума так и не утвердила Татьяну Парамонову на освободившейся после Геращенко должности, и Парамонова два года работала в качестве и. о. председателя ЦБ.

IV.

Последнее возвращение Геращенко в Центробанк - в сентябре 1998 года - выглядело не более чем изящным дополнением к назначению Евгения Примакова председателем правительства. Но уже через полгода с небольшим Ельцин отправил Примакова в отставку, а Геращенко остался в Центробанке и, как уже не раз бывало, пережил в своем кабинете все аппаратные и политические бури последующих лет: предвыборную кампанию 1999 года, ельцинское «Я ухожу», начало строительства путинской вертикали. Только в 2002 году по инициативе президента Геращенко сменили на Сергея Игнатьева, но третья отставка за десять лет - уже не отставка, а так, незначительный эпизод. Карьера Геращенко не закончилась и не могла закончиться с очередным уходом из Центробанка. Более того, с таким резюме писать на визитке что-то кроме фамилии уже не обязательно. Был депутатом от «Родины»? Был, но кому придет в голову связывать имя Геращенко с именем Рогозина? Возглавил совет директоров ЮКОСа? Возглавил, но разве можно перечислять через запятую имена Ходорковского, Невзлина и Геращенко? Где бы он ни был, он сам по себе. Просто Геращенко. Чуть ли не единственный обитатель пустой башни ЮКОСа на Дубининской - самого дорогого в мире здания, купленного непонятно кем. Весельчак и балагур, способный в эфире «Эха Москвы» матерно сформулировать основную коллизию «Дела ЮКОСа» гораздо понятней и четче, чем Ходорковский в многостраничных тюремных манифестах.

V.

Но все же главный парадокс Геращенко - его политическая судьба. Шестидесятническое «я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее» - это про него. Десятилетиями сторонясь политики, Геращенко то ли осознанно, то ли невольно добился того, что единственное место в по-настоящему высшей лиге русской политики осталось за ним. Тяжеловесы ельцинских времен выбыли по возрасту, новых не появилось, а Геращенко как был собой, так и остался. Никому не обязан, никому не подчиняется, никого не боится. Эдакий академик Павлов в начале тридцатых - с той только разницей, что во времена Павлова прямых президентских выборов не было, а сейчас они есть. Это обстоятельство Геращенко, очевидно, интересует всерьез: не сумев стать кандидатом от «Родины» в 2004 году, он заявляет о готовности пойти на выборы при поддержке «Другой России» весной 2008-го.

Если подобный альянс действительно сложится, это будет наивысшим достижением «внесистемной оппозиции» за все время ее существования - о таком союзнике, как Геращенко, наверняка мечтала бы любая российская партия. Но точно так же, как будучи в «Родине» Геращенко не стал частью «Родины», а будучи в ЮКОСе - частью ЮКОСа, так и в этом случае, став союзником «Другой России», он не сможет быть «одним из»: слишком несопоставимы масштабы. Человек, которому вся российская политика мала, как детский костюм, не может сыграть в ней никакой роли кроме главной.

Однако проблема в том, что роли или уже поделены, или будут поделены очень скоро, и давать Геращенко какую-либо из них никто, кажется, не намерен. В лучшем случае во время президентской кампании страна узнает из теленовостей много интересного о тазобедренных или каких-то других хворях семидесятилетнего кандидата. А скорее всего, процедурные формальности просто не позволят Геращенко стать зарегистрированным кандидатом в президенты.

Вечные ценности сейчас не нужны никому. Наверняка никто не понимает это лучше, чем сам Геращенко. Но, несмотря на это, он явно собирается идти на выборы.

Действительно - а куда еще ему идти?

Дмитрий Быков Что случилось с историей? Она утонула

Владимир Шаров о политике заслонок, золотом миллионе и эволюции щук

Он сын великолепного сказочника и фантаста Александра Шарова, чьи черты угадываются в образе отца героя в романе «Воскрешении Лазаря». У него медно-рыжая пышная шевелюра почти без седины и длинная белая борода почти без рыжины. Пишет медленно, живет замкнуто, приходит на интервью в ярко-красной футболке с белым тетрадным листом на животе: Dear Santa, let me explain… Объяснить он может, что да, то да.

Владимир Шаров, историк, специализирующийся на России XVI-XVII веков и наследии С. Ф. Платонова, прославился своим романом «Репетиции» (1992). А в 1993 году скандал вокруг романа «До и во время», относительно которого даже в опубликовавшем его «Новом мире» не было единого мнения, сделал Шарова одним из самых обсуждаемых русских прозаиков. «Старая девочка» и «Воскрешение Лазаря» упрочили его репутацию у знатоков, хотя достоянием широкой публики его проза не стала до сих пор.

Вообще, это и к лучшему, что Шаров не достался массовому читателю. Слишком велик шанс повестись на его исторические провокации и уверовать в то, что Сталин был потомком мадам де Сталь. Если же говорить серьезно, Шаров больше, чем кто бы то ни было из современников, сделал для обнажения тайных механизмов русской судьбы - пусть ради этого ему иногда приходилось прибегать к рискованным сюжетным метафорам.

– Вас называют отцом российской альтернативной истории. Нет ли у вас какого-то раскаяния, что ли, - вот, растлил литературу наукой и наоборот. Это же самый модный жанр и довольно опасный.

–  Никого я не растлевал, потому что к альтернативной истории в строгом смысле отношения не имею. Я уже говорил несколько раз, что наиболее интересные вещи в истории - ее тупики, а не магистрали. Боковые ответвления, почему-либо не получившие развития. В эти боковые ответвления я и углубляюсь, пытаясь понять, почему то-то и то-то не получилось. Почему, скажем, работы над реальным обретением бессмертия в двадцатые годы застопорились и что могло из них выйти.

– Ну да, в «Воскрешении». А сами вы не желали бы физического бессмертия?

–  Ни в коем случае. В бессмертие души я верю, а телесное кажется мне неэкологичным. Человек задуман так, чтобы постареть и уступить место. Хотя, возможно, это я сейчас так говорю, когда мне пятьдесят пять лет и я много играю в футбол. Не исключено, что к старости сломаюсь.

– У вас нет ощущения, что русская история сегодня прекратилась?

–  С ней безусловно произошло качественное изменение, заставляющее думать, что она исчезла, - но это взгляд поверхностный. В действительности, думаю, она ушла на глубину. В человека, если угодно. На индивидуальный уровень. Вызвано это многими обстоятельствами - ну, например: сегодня ее повторяемость уж очень очевидна. Воспроизводить ее коллизии заново в государственном масштабе так же нелепо, как проводить параллели между убийством Кирова и покушением на Матвиенко. Или сопоставлять Троцкого и Березовского.