Русская жизнь. Мораль (май 2009)

Какой же должен воспоследовать вывод? Ну, как минимум, легкое сожаление, что бедняга лишился отпуска. Вот уж нет! «Это значит, - пишет Борис Яковлевич, - что мы не зря старались и не напрасно вложили столько труда, энергии, изобретательности в эти поиски. Здоровье аспиранта теперь было вне опасности. Мы с Николаем Александровичем испытывали одновременно чувство радости за сохранение здоровья человека и гордость за то, что наша работа принесла людям пользу».

Что- то потрясающее. Все, что можно, поставлено с ног на голову. Смели несчастного с пляжного лежака, напугали до смерти. Опозорили. Так и видишь аспиранта-потеряшку в криво одетых очках, да с дрожащими руками -и что-то подсказывает мне, что в ближайшее время любая близость аспиранта с «другими женщинами» будет проблематична.

Перед нами книжка человека совершенно безнравственного, который успешнейшим образом борется за чистоту морали. Всякий моралист - безнравственен, потому что безжалостен.

Конечно, наш доктор (возможно) воин поневоле, вынужденно разделяет воинствующий морализм своего времени, хотя трудно представить себе, что до такой степени можно не понимать, чем именно ты занимаешься.

Советское государство, безусловно, к восьмидесятым годам прошлого века имело морально-нравственный климат поистине уникальный: то было общество победившей морали. Морали, победившей нравственность.

II.

А в чем же разница между моралью и нравственностью? Принято считать, что нравственное чувство - это индивидуальное усилие, а формирование морали и ее охрана - коллективный труд. Нравственность интимнее морали; мораль древнее нравственности. Мораль родом из Ветхого Завета; нравственность из Нового. Мораль служит делу самосохранения общества и меняется вместе с общественными нуждами и установками; нравственные законы неподвижны.

Мораль оперирует понятиями «хорошего» и «плохого», пользы и вреда; нравственность - категориями добра и зла.

Мораль зиждется на талионе, на страшной и великой идее справедливости («Душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб» (Книга Исхода, 21:24-26), а нравственность невозможна без того, что выше справедливости, - без милосердия. Жалости.

У моралиста внутренняя сила растет из осознания чужих слабостей. А у человека, живущего нравственной работой - из осознания своих.

Этот самый милосердный подвижник, он же профессиональный праведник, он же стержень добродетели, он же нравственный столп - фигура, безусловно, гораздо более симпатичная, чем моралист.

Но со своими особенностями. Не без гордого смирения (обыкновенно) несет свои нарядные грехи и слабости. Профессиональный праведник никого никогда не осудит, кроме сильного; но уж сильного - не пожалеет. Ибо силу не понимает, силе не доверяет.

Моралист, напротив того, силу поймет, а вот слабости не простит.

Моралист - он ведь борец, у морали есть четкие границы, которые нужно защищать.

Вот поглядите - Моральный кодекс строителя коммунизма (принят XXII съездом КПСС в 1961 году) состоит из двенадцати заповедей. И пять заповедей (почти половина) - самые что ни на есть воинственные. Четыре нетерпимости (строитель коммунизма нетерпим к…) и одна непримиримость (непримиримо борется с…).

Есть ли сейчас на карте мира страна победившей морали? Как не быть. Присутствовала я не так давно на женской конференции («Гендерные проблемы и свобода воли»), на которой главным угощением числилась американская правозащитница и феминистка Берта Атткинсон. На одном из семинаров дамы спорили до хрипоты, обсуждая некую коллизию - невеселые калифорнийские приключения молодой семьи из России. Он и она. Программисты. Семимесячный сын. Ехали из серого опасненького Свиблова, приехали в солнце, в счастье, в объятия мягких интеллигентных соседей. Как в фильмах показывают - стоило им въехать в сливочный дом, тотчас у стеклянной входной двери (стеклянной, а не железной, господа хорошие) нарисовалась соседка с блюдечком печенья: разрешите познакомиться. Ах, какой прелестный малыш. Сколько нам? Вау!

Вся новехонькая улица с новехонькими домами набита была новехонькими семьями (у всех маленькие детки), и целая улица пришла к нашему счастливому семейству справлять новоселье. А на камине стояла первая фотография сынишки (еще отечественная, русская, послероддомовская); лежал на ней двухнедельный Андрюша по старой советской традиции в чем, собственно говоря, мать его и родила. Эдаким цыпленком табака. Глупые наши эвакуанты фотографию показывали новым друзьям, давясь сладкой сюсюкой. Не прошло после вечеринки и дня, как приехали социальные работники с полицией, Андрюшу увезли с собой в приемную семью, а наивной чете предъявили обвинение в производстве и демонстрации детской порнографии. Соседи настучали. Год отбивали ребята своего Андрюшу у американской фемиды, и сердца их были навсегда разбиты.

Обсуждаем мы этот странноватый случай на семинаре: «Ну, Берта, это же казус. Это же смешно, наконец. И потом, отбирать грудного ребенка у кормящей матери - к чему такая безжалостность?» «Жалость, - сказала Берта, - конструктивна только в том случае, если ты жалеешь потерпевшего. Потерпевший - ребенок. Родители сняли его обнаженным, не спросив у него позволения, чем грубо попрали его личную свободу и чувство собственного достоинства. А вторая потерпевшая сторона - общество, жестоко травмированное аморальным поступком ваших соотечественников. Вот общество, - говорила Берта, - я жалею. За его здоровье - готова бороться».

Они пожали бы друг другу руки - Берта и Борис Яковлевич. Они поняли бы друг друга.

III.

А есть ли нынче моральный кодекс строителя новой России (еслибыкризиснепомешал)? Что-нибудь общее для всех?

Я бы сказала, одновременно действуют три бытовых, невнятно сформулированных, но более или менее общепонятных моральных кодекса: «дурной тон», «западло» и «перед соседями стыдно».

«Перед соседями стыдно» - этический свод давно описанный и обдуманный. Он вовсе не только народный - с теми же соображениями «что хорошо и что плохо» живут и в Новокосино, и на Рублевке. Это моральный кодекс общественных кругов, ищущих и находящих цель и радость жизни в довольстве, процессе достижения довольства или мечтах о довольстве. Мягкий и уютный моральный кодекс строителя собственной дачи.

Монтескье писал, что «… где смягчаются нравы, там расцветает торговля, а где расцветает торговля, там смягчаются нравы; путь к спасению проходит через лавку и кошелек». Мед и масло относительного благосостояния (неважно количество и качество покупок, важен принцип и уклад) льются сверху вниз, смягчая противоречия и налаживая «нравственные связи между противоположными друг другу сословиями».

«Западло», или «жизнь по понятиям» - свод жестких моральных правил, подразумевающих обязательную ответственность за свои поступки: «за базар ответишь», «мужик сказал - мужик сделал» и прочее в том же духе. Истоки «западла» обнаружатся, конечно же, в лагерной этике, и потому распространено это учение и «на районе», где подрастают реальные пацаны, и среди силовиков, и в политических кругах, и в недрах мелкой и средней буржуазии.

Я бы сказала, «западло» родом из девяностых. Из времени понтов. Понты тогда являлись этической необходимостью, заменяя собой сословный этикет. Чему нас учили? Приличные люди узнают «своего» по нескольким приметам. По тому, как человек входит в гостиную, сидит за столом и ведет светский разговор. Гостиные были отменены. Иерархическая лестница разрушена. А жить-то было надо. Надо было делать дела. Надо было пользоваться недолгим временем относительного равенства. Культура понтов определяла, как правильно войти и в камеру, и в чиновничий кабинет, как вести себя в бане и за бильярдным столом; как просить, предлагать и давать. Как быть правильно понятым. Понт ведь, я уверена, он от слова «понять».