Русская жизнь. Мораль (май 2009)

Турки вели по «Меркурию» яростный огонь из носовых пушек на протяжении четырех часов. На бриге было убито четверо и ранено восемь человек, в корпусе и парусах корабля оказалось свыше трехсот пробоин.

Тем не менее, русский корабль добился нескольких попаданий в паруса и такелаж турецких кораблей. При слабом ветре этого оказалось достаточно, чтобы лишить их хода. Сначала лег в дрейф флагманский «Селимие», затем стал отставать и наконец прекратил преследование «Реал-бей». «Меркурий», пользуясь наличием весел, ушел. Нанеся тем самым турецкому флоту унизительнейшее поражение.

Формально турки не понесли в этом бою никаких потерь (не считать же таковыми поврежденные паруса), но они были обязаны захватить или уничтожить «Меркурий», другой исход боя при имевшемся соотношении сил был просто немыслим. Однако именно другой исход и случился, из-за чего морально-психологическое поражение турок оказалось хуже, чем многие реальные поражения с серьезными потерями.

Николай I произвел Казарского в капитаны 2-го ранга и наградил орденом Св. Георгия 4-й степени («Георгий» был высшей воинской наградой Российской империи). Следующие чины и ордена получили все офицеры брига, на их дворянских гербах по указанию императора появилось изображение пистолета (того, с помощью которого предполагалось взорвать «Меркурий»). Бриг получил Георгиевский флаг, Николай приказал всегда иметь в составе Черноморского флота корабль с названием «Меркурий» или «Память Меркурия». Разумеется, после 1917 года этот приказ действовать перестал, и лишь в середине 60-х на ЧФ вновь появилась «Память Меркурия», правда, досталось это название не боевому кораблю, а вспомогательному (гидрографическому) судну. Тогда же имя «Александр Казарский» получил один из тральщиков. Сейчас они оба уже списаны.

В 1834 году в Севастополе на средства, собранные черноморскими моряками, был поставлен памятник с надписью «Казарскому. Потомству в пример». К тому времени Александра Ивановича Казарского уже год, как не было на свете, он прожил всего 36 лет, причины его смерти до сих пор непонятны. Как раз в этом же 1834 году вышел из заключения и был зачислен матросом на ЧФ предыдущий командир «Меркурия» Стройников. Интересно, что сданный им «Рафаил» стал единственной потерей русского флота в той войне.

Поставленный в пример потомству, собственного потомства Казарский не оставил (как и Стройников). До своей такой ранней смерти Казарский успел стать капитаном 1-го ранга, командиром линейного корабля, офицером свиты императора.

В этой поучительной истории двух командиров «Меркурия» есть еще один интересный момент - поведение «Штандарта» и «Орфея». Конечно, при подавляющем превосходстве противника бегство было единственно правильным вариантом. Если не учитывать того обстоятельства, что они бросили на растерзание туркам «Меркурий», не вспомнив суворовского «сам погибай, а товарища выручай». Впрочем, в пример потомству их ведь и не поставили.

* МЕЩАНСТВО * Эдуард Дорожкин Не нра…

Нравственность как предмет личного пользования

Жанр пресс-трипа - халявной журналистской поездки за туристической «фактурой» - уныл и бесцветен. Лишь иногда приносит он наблюдения существеннее, чем количество «мишленовских» звезд на ресторане да число мест багажа Louis Vuitton в бизнес-лаунже аэропорта. Так что мне с Татьяной, участвовавшей в нашей недавней поездке по маленькой необъятной стране Эстонии, считаю, просто повезло. Уже в первый вечер она совершенно потрясла мой слух рассказом о «шикарном монастыре», увиденном в одной из областей, сопредельных с Московской. «Там русский дух, там Русью пахнет», - примерно к этому сводился смысл ее восторженных наблюдений. «Ты что, с ума сошел, - Татьяна вырвала из моих рук вилку, уже готовую вонзиться в карпаччо из тунца, - я еще его не сфотографировала». Постепенно выяснилось, что Татьяне не нравится не только то, что я не фотографирую блюда, но и то, что заказываю вино, выбегаю курить, читаю газеты на английском языке и даю чаевые. Час «икс» пробил на побережье, на отреставрированной до состояния пятизвездочной гостиницы традиционной эстонской мызе, где Татьяне достался президентский номер. «Не понимаю, зачем все это, - произнесла она, пригубливая, как на кустодиевской картине, чай.
– По мне уж лучше взять палатку, отъехать километров на сто от Москвы, порубить колбаски и заночевать, хорошенько помолившись. А это все для безнравственных людей, погрязших в роскоши. Ну типа вас, Эдуард». Эдуард в тот момент как раз думал, чем вносить в банк очередной ипотечный платеж: зарплаты на его основном месте работы почти не стало, мама, проработавшая всю жизнь на государство, получила 4 400 рублей пенсии, и впереди был абсолютный мрак с возможным исходом в бегство, в эмиграцию. Еще за ним охотились бандиты - они, точь-в-точь как Татьяна, считали, что он опасно погряз в роскоши, и в этой ситуации человеку, конечно, надо помочь. Иначе безнравственно.

На следующий день безнравственный человек восхищенно наблюдал на ресепшн другой пятизвездочной гостиницы, в небольшом курортном городке на берегу Балтийского моря, сцену, совершенно восхитившую его. Татьяна вручала портье бутылку «Столичной» - отчего-то совсем крохотную, на полвздоха. Крохотную-то крохотную, однако, безнравственному человеку уже давно не приходило в голову возить с собой подарки, и ему даже стало бы неловко, и справедливо неловко, если бы у сюжета не случилось продолжения. За «Столичной» последовала бутылка - такая же миниатюрная - «Курвуазье», за «Курвуазье» - «Бомбей Сапфир», за джином - «Джонни Прогульщик», как называют этот виски безнравственные люди с Рублевки, и только явление «Ягермайстера», совсем уж не походившего на дар из России, сорвало пелену с глаз зачарованного наблюдателя. Пользуясь удобным случаем, Татьяна опустошила мини-бар, сложив содержимое в необъятную сумку свою, - и только случайный заход в номер горничной, принесшей свежие фрукты и новый букет, воспрепятствовал вывозу алкогольной компоненты за пределы ажурной ограды гостиничного сада.

Эта история, и трогательная, и безобразная одновременно, не стоила бы внимания, если бы в ней, как в капле воды, будь неладна эта капля, не отразилось весьма распространенное в наших краях отношение к нравственности как к предмету личного пользования, зубочистке там, или клизме, или раствору для линз. В терминах нравственности и безнравственности у нас любят описывать явления, к которым значительно лучше подошли бы антонимические пары «выгодно-безрассудно», «художественно оправданно - безвкусно», «социально опасно - общественно-полезно» и так далее.

Неслучайно Галина Вишневская, ни с того ни с сего обругавшая фатально аскетичного «Евгения Онегина» в Большом, рассуждала о нем именно с точки зрения нравственности - к авторскому произведению искусства вообще применимой с огромной, почти на разрыв, натяжкой. Я спросил, нравится ли ему новая версии «Онегина», у буфетчика Дениса, что работает в большетеатровском «зимнем саду», и он ответил «Нет. Снег не падает». И в этом наивном «Снег не падает», отсылающем нас к одной из самых выдающихся сцен предыдущей постановки, значительно больше вкуса, наблюдательности, ума, чем в морально-этических эскападах Вишневской. Между НРАВится и НРАВственностью значительно больше связи, чем может показаться.

«Мне хочется взять автомат и стрелять, стрелять, стрелять без остановки», - говорит моя тишайшая соседка Маша со второго этажа. Все окна ее грандиозной квартиры выходят на Тверскую - и Маше, с ее непрекращающейся гипертонией, победа российской сборной по хоккею аукнулась бессонной ночью под аккомпанемент клаксонов, петард и прочих шумных проявлений народного восторга. «Это абсолютно безнравственные люди, - продолжает Маша.
– Я не виновата в том, что мой дед был академиком, а их - мел говно». Аморальные или просто невоспитанные?

С одним из тех, кто жал на клаксон в ту ночь, я сейчас в очередном пресс-трипе. Он с удовольствием рассказывает о часах ликования, резюмирует: «Оторвались - супер». Я киваю: «Замечательно», - считаю безнравственным затевать ссору на чужой земле, да еще и при исполнении. Он тоже занят. У него есть жертва - несчастная практикантка Джессика, приехавшая из 8-го округа Парижа работать под палящим испанским солнцем. Она, как персонаж Ахмадулиной, «упряма, юна и толста». Особенно толста. Его это невероятно забавляет, невероятно. Он похлопывает Джессику по ягодицам, приторно обнимает ее, нараспев, чтобы услышала, говорит: «Ей бы на ДИ-Е-ТУ и была бы персик». Тут я все-таки не выдерживаю, говорю что-то вежливое, но довольно жесткое. «Да ладно, ты че паришься-то, а?» Проблема ведь в том, что она, жительница авеню Ваграм, ему ответить не может: во-первых, на службе, во-вторых, - не владеет соответствующим инструментарием. И тут уже, конечно, для меня не время разбираться в терминологии.

Меж тем борьба с безнравственностью, благодаря усилиям Госдумы, давно считается у нас делом первостепенной важности, государственным. С завидной периодичностью возобновляется инициатива по созданию некого ареопага, который будет контролировать нравственность на телевидении - при этом речь, разумеется, не идет о запрете «Евровидения» и «Скандалов недели», о нет. Вот только что приняли в первом чтении закон о защите детей и подростков от насилия и сексуальной агитации. Из сводки запомнилось что-то совершенно абсурдное: «Защитить подрастающее поколение от пропаганды порнографии» - будто порнография, самая человеческая из всех человеческих сфер деятельности, нуждается хоть в какой-то дополнительной агитации. В Амстердаме, совсем наоборот, порнографию защищают от подростков, да и от более взрослых граждан тоже, в общедоступных брошюрах объясняя, что нельзя показывать на проституток пальцем, гасить о них окурки, смеяться над ними и обзывать их бранными словами. И ведь работает: в Голландии почти нет преступлений на сексуальной почве, в отличие, скажем, от соседней Бельгии, где педофилия едва ли не стала национальным увлечением.