Русская жизнь. Мужчины (январь 2009)

– Каковы были ваши первые литературные опыты?

–  Я сочинял сценки для физтеховских капустников. Довольно неуклюжие, зато неподцензурные. Физики всегда считали себя свободолюбивыми, и академики это всячески приветствовали. Например, академик Петр Леонидович Капица приходил к нам, потирая руки: «Дайте-ка мне что-нибудь запрещенное почитать, обожаю читать запрещенные вещи!» Как-то мне предложили написать репризы для эстрады. Но ничего толкового не вышло. Так литературная стезя на долгие годы для меня закрылась. А открылась вновь уже в начале этого века, когда я своему сыну-студенту пытался рассказывать к месту и не к месту всякие истории из жизни, о людях, с которыми мне довелось встречаться, - знаменитых ученых, покойном патриархе Алексии Втором, Вячеславе Михайловиче Молотове, Жаклин Кеннеди… Сын сказал: «Знаешь, старик, вот ты лучше напиши все это дело, мы напечатаем, а потом будет время - прочту. Потому что ты зря тратишь на меня время, расходуешь свой порох. Сядь и напиши».

– А как рассказы попали в журнал?

–  Один мой приятель, тоже физик, Миша Петров, приятель Бродского, Битова и Довлатова, отправил туда мои рассказы по электронной почте. А они возьми да и напечатай.

– Отклики на первую публикацию были?

–  Да, меня отметили как молодого начинающего писателя.

– А как появилась книга?

–  В той же «Звезде» меня стали убеждать, что надо издать сборник. И профессиональные критики советовали. Случилось так, что первое предложение поступило от Геннадия Комарова, главного редактора издательства «Пушкинский фонд» (тоже физика, кстати). И сын сказал: «Давай-давай, я это дело профинансирую по мере своих скромных возможностей». Возможности оказались неплохими, и книжка очень быстро вышла, и я весь небольшой тираж - 500 экземпляров - взял с тем, чтобы его дарить своим друзьям, близким, тем, кому это может быть интересно. Сейчас осталось сто, но число запросов растет… Я не хотел продавать свою книжку. Не хотел, чтобы она становилась предметом купли-продажи. Мне было бы неприятно увидеть ее на прилавке. Я писал не для заработка. Для меня большим удовольствием было книги дарить. Если кто-то вдруг согласится издавать мою вторую книгу, я поступлю так же.

– Как бы вы определили жанр, в котором пишете?

–  Наверное, это рассказы-мемуары. Иногда я описываю реальные события абсолютно точно, как я их помню; некоторые мои истории являются комбинацией реальности и вымысла. То есть описывают события, которые не происходили, но могли бы происходить. При этом иногда правда бывает фантастичнее вымысла.

– Вы ведь описываете реальных людей, зачастую с именами и фамилиями. То есть используете жизнь своих знакомых как литературный материал. За это порой упрекали Довлатова…

–  Но я, в отличие от Довлатова, обо всех писал с симпатией. Потому что я писал о людях, которые мне нравились. В моих рассказах нет отрицательных персонажей.

– Вы продолжаете писать?

–  Да. Сейчас пишу пьесу о современной России на материале истории Древней Греции.

– Что вдруг?
– как говаривала героиня «Записных книжек» Довлатова?

–  Ностальгия по временам капустников, может быть…

– Как вы думаете, она когда-нибудь будет поставлена?

–  Глубоко сомневаюсь. Во-первых, я неопытный драматург. А во-вторых, цензура не пропустит. Ведь то, что происходит сейчас, мне очень не нравится. Я считаю, что все идеалы 60-х годов забыты. Люди моего поколения были устойчивы к промывке мозгов, воспитали в себе иммунитет: пропаганда сама собой, а жизнь - сама собой. Сейчас история повторяется. Мы уже старые, ничего не можем, кроме как усмехнуться горько и посмеяться над тем, что кажется смешно. А сумеет ли молодежь стряхнуть лапшу с ушей - это вопрос.

Беседу вела Екатерина Видре

* ЛИЦА * Олег Кашин Почему русские танки не вошли в Киев

Федор Шелов-Коведяев и тайны козыревского МИДа

I.

–  Весной 1992 года, когда начались споры с Украиной из-за бывшего союзного имущества, Павел Грачев предлагал ввести на Украину войска, взять Киев и присоединить Украину к России. Говорил, что надо вести себя как большевики - отпустить, а потом сразу же забрать обратно. Андрей (Козырев, министр иностранных дел России.

– О. К.) сам с Грачевым спорить не хотел и на совещание к Ельцину отправил меня.

В российском МИДе в первый постсоветский год Федор Шелов-Коведяев курировал отношения с бывшими советскими республиками. В первые заместители министра Андрей Козырев позвал его из парламента, где старший научный сотрудник Института истории АН СССР Шелов-Коведяев возглавлял подкомитет по межреспубликанским связям. «Тогда был страшный кадровый дефицит во всех сферах, - объясняет он, - а я в свое время по археологической линии весь Союз пешком обошел и, по крайней мере, имел представление о том, чем жизнь в республиках отличается от жизни в России, поэтому мне и поручили республики».

«Козыревский МИД» - это сегодня не меньшая страшилка, чем «лихие девяностые» и «крупнейшая геополитическая катастрофа». Андрея Козырева, после прихода к власти Бориса Ельцина возглавившего внешнеполитическое ведомство вначале РСФСР, а потом постсоветской Российской Федерации, в современной России принято считать если не буквально вредителем и диверсантом, то уж точно - агентом влияния, вольно или невольно действовавшим вопреки интересам России.

–  Я бы не стал демонизировать Андрея, - говорит Шелов-Коведяев.
– Он неплохой дипломат, потомственный дипломат, даже родился за границей, работать умел, тут ничего не скажешь. Но чего ему не хватало, так это характера, причем даже не столько в отношениях с американцами, сколько в отношениях внутри страны. В отношениях с армией, с Руцким, с более опытными аппаратчиками.

Шелов- Коведяев не говорит об этом прямо, но, очевидно, если бы на то совещание к Ельцину по украинскому вопросу отправился Козырев, история постсоветской России могла бы пойти совсем иначе. Шелов-Коведяев говорит, что идея военной операции против Украины принципиального протеста у руководителей страны не вызвала -кто-то был за, кто-то против. Когда закончился обмен мнениями, в кабинете остались трое - Ельцин, Грачев и Шелов-Коведяев.

–  Никакого решения принято не было, Борис Николаевич колебался. Тогда я спросил у Грачева: «Скажи, как ты себе представляешь, чтобы русские стали стрелять в русских?» Грачев ответить не успел, вмешался Ельцин - все, мол, вопрос снят.

II.

«Борис Николаевич был широкой натурой», - эти слова о первом президенте России хотя бы раз произносил каждый, кто работал с Ельциным. Разумеется, широкую натуру Бориса Ельцина в равной мере можно считать и достоинством, и недостатком. Федор Шелов-Коведяев вспоминает, какой неожиданностью для всех в российском МИДе стали указы президента о признании независимости Латвии, Эстонии и Литвы в первые же дни после ареста членов ГКЧП.

–  В Верховном Совете уже полгода как были готовы проекты двухсторонних договоров с республиками Прибалтики с условиями и по статусу русского населения, и по русскому языку. Все было одобрено соответствующими комитетами прибалтийских парламентов. За свою независимость они были готовы заплатить. Были готовы как угодно дорого купить независимость у Москвы. А Россия признала их указами президента - вообще без условий. Вот вам одно из проявлений широкой натуры Бориса Николаевича. Но чаще широкая натура играла спасительную роль. Когда на Украине прошел референдум о независимости и стало понятно, что кроме войны никаких способов удержать Союз уже нет, а воевать никто не хочет, решение о признании границ республик в том виде, в каком они были внутри Союза, тоже было непростым. Но вопрос стоял так: либо мы признаем границы, либо получаем Югославию.

Договор между Россией, Украиной и Белоруссией, который лидеры трех республик подписали 8 декабря 1991 года в Беловежской пуще, российский МИД начал готовить за несколько дней до отъезда Бориса Ельцина в Минск - сразу после референдума о независимости Украины.

–  Договор готовил я, - говорит Шелов-Коведяев.
– Правда, первоначальная его версия была раза в три-четыре объемнее, чем то, что в итоге было подписано, - многие принципиальные моменты были исключены при согласовании уже на месте, в Вискулях. Но могу сказать, что в нашей большой версии договора были обезврежены все возможные мины, на которых мы могли подорваться в 1992 году. И даже слово «Содружество» применительно к новому образованию придумал я. А на формулировке «независимых государств» настаивали уже президенты. Им было важно называться независимыми.