Русская жизнь. Родина (август 2008)

Самое же главное в том, что победителей не судят. Война несомненно и очевидно выиграна, все ее основные цели достигнуты. Противник практически разгромлен. Наши потери по нашим понятиям невелики. Что еще надо? Кто чем недоволен? Что с того, что в такой войне свои потери должны быть значительно меньше, а ВС противника должны быть подавлены гораздо быстрее и эффективнее?

Победа над Грузией - идеальный вариант для работы над ошибками и устранением недостатков. Увы, подобная работа не входит в наши национальные традиции. Чтобы начать работу над ошибками, нам надо всерьез умыться своей кровью. Робкие грузины бежали, не предоставив нам такой возможности. Зато гораздо более серьезные люди на Западе и Востоке с большим интересом изучают сейчас наш победный опыт. Чтобы умыть нас кровью всерьез.

Евгения Долгинова С царем в голове

Антипатриотизм - это всего лишь привязанность к власти

I.

…Тут на днях случилась война, вонючий сапог оккупанта ступил на изумрудную землю Сакартвело, всем честным россиянам стало стыдно и больно, и они взмолились: простите нас, пожалуйста!

Прости нас, великий Данелия Тицианович Габриадзе, простите, Окуджава Гамлетович Иоселиани и Пшавела Паолович Бараташвили, все певчие дрозды, все воды Лагидзе, весь цвет небесный, синий цвет. В московском воздухе разлилось большое пахучее мимино; язвенники презрели диеты и пошли в грузинские рестораны вкушать протестные харчо и сациви. Ждали, кто напишет: «Танки идут по Поти, танки идут по правде!» - и в самом деле, поэт Цветков написал пронзительное: «ты гори мое гори глазами огня», а мой молодой коллега, очень хороший, сказал мне, что противно-думать-о-погромах-в-Москве (он из непоротого поколения, уязвленного своей непоротостью), и я его понимаю: ожидание хоть какого-нибудь да погрома - дело завлекательное и драматичное. Знакомый грузин (урожденный ленинградец), озадаченный, сказал: «Слушай, меня сейчас все так облизывают, словно мне ногу оторвало… Может, попросить у них денег на машину?» Соседка по даче достала с чердака антикварную виниловую пластинку ВИА «Орэра», и мы копали чеснок под божественное многоголосие.

В эти дни цхинвальские жители еще не вышли из подвалов, и обстрелянные, побывавшие во многих горячих точках военкоры в панике писали из бункера обращение об эвакуационном коридоре, а вырвавшиеся посылали sms-ки - «там п-ц, такого не было в Чечне, нигде не было», умирали старики, взрывались солдаты, - но сердце среднего столичного интеллигента болело совсем не о них. В Живом Журнале тысячи россиян молились за тбилисскую блогершу, которая опасалась ехать к сыну на море, в Аджарию (через Гори); перебивая себя рыданиями, ей предлагали деньги, кров, стол, связи, знакомства, черта в ступе - и каялись, каялись, каялись неутомимо. Тинико (автор великолепных рецептов грузинской кухни) царственно принимала покаяния, от помощи отказывалась, через неделю спокойно уехала в Кобулети - и по сети прошел глубокий облегченный выдох. Читать это было жутковато, и хотя интернет-говорение всегда несколько гротескно, оно не перестает быть самым точным срезом общественного мнения - во всяком случае, средового. Или вот представители международной правозащитной организации (обычно предваряется эпитетом «авторитетная» - ну это кому как), съездившие с инспекцией в Осетию и Гори, эффектно «разоблачили» государственную ложь о количестве погибших в Южной Осетии: анонимный источник им сообщил, что в Цхинвальской больнице за дни боев было всего 44 трупа («всего!» «че-то маловато для катастрофы!») - и эта цифра (возможно, и реальная) пошла гулять сама по себе как базовая цифра всех потерь осетинского мирного населения. Правозащитников даже можно понять: business only; но как понять тех, кто радостно согласился с примитивной информационной манипуляцией и злорадно заблажил о ничтожности потерь, не задумавшись о невозможности (и ненужности) доставлять всех убитых в разбомбленную больничку? Представляются люди с вечно распахнутым ртом, силы добра кладут в него любую субстанцию, им отвечают: «Нектар!».

Собственно, ничего неожиданного в этом не было - синдром интеллигентского коллаборационизма описан много раз, а самым расхожим чтением в эти дни обречен быть «Дневник писателя» Достоевского 1877-1878: с какого места не откроешь - все прямое попадание. И все-таки в каждом проклятом августе с интересом прислушиваешься к общественной реакции на бедствие и зачем-то надеешься, что что-то сдвинется, просветлеет, и программа «сука-падла-как-я-ненавижу-эту-страну» ну хотя бы раз даст сбой.

Нет, не дает сбоя, работает безупречно.

II.

Расцвет официозного патриотического дискурса, подогреваемый некоторыми осторожными, но вполне символическими успехами России (идет ли речь о победе Димы Билана на мусорном Евровидении, о нашем футбольном ли росте или об укреплении рубля - неважно), - в самом деле испытание и для нравственного, и для эстетического чувства. Есть ряды, к которым не хочется прислоняться даже вербально, - и если они начинают говорить правильные слова, совпадающие с твоим внутренним строем, ты начинаешь ставить под сомнение сам этот строй. Бывает, послушаешь патриотический спич сановного Иван Иваныча, а у него на лбу вместо рогов давно растут крупные алые буквы: «Коррупционер, стаж 20 лет, меньше лимона не предлагать», - и как-то того: воротит. Вот Галина Вишневская продавала свою коллекцию искусства, ее скупил олигарх, ну и ладно бы - нет, олигарха эфирно нахваливают за патриотический поступок: вернул на родину нашу культурную ценность. Это патриотизм? Дайте две, как выражается юность.

«С акулами равнин отказываюсь плыть» - все бы правильно, но одна проблема: акулы и не приглашали. Какой-нибудь миллиардный организм начнет, чуть спотыкаясь, про любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам, и хочется прямо сказать: не замай нашего Пушкина!
– но ведь, по справедливости, Пушкин такой же наш, как и его. И оттого, что чиновник либо деловар вместо общеевропейских демократических ценностей начинает, согласно новой директиве, пропагандировать ценности национальные, - ни первые, ни последние не убавляют и не прибавляют в цене. Безграмотные лужковские плакаты о любви к русскому языку не компрометируют русский язык, и от того, что они пишут «словестность», словесности нашей ни тепло ни холодно.

III.

Интеллигентский антипатриотизм есть не чувствование, не убеждение, не ума холодное наблюдение, - но священная обязанность, тяжелый долг сословного фрондерства. И вряд ли дело здесь только в пресловутой оппозиционности интеллигента к любой власти, которая будто бы является его видовой характеристикой (не счесть персон, эффективно сочетающих упоительное дневное служение Отечеству и вечернюю, досуговую ненависть к нему же). Обратная зависимость от мнений власти диктует личное нравственное и эстетическое чувство, и в этом заключается ужасная несвобода, чудовищное рабство, может быть, более разрушительное, чем простодушный сервилизм обывателя. Так и рождается невозможность оценивать ту или иную ситуацию с позиций личного здравого смысла, нужда в постоянном согласовании. В каком-то возрасте человеку следует эмансипироваться как от самой власти, так и от долга ненавидеть и презирать ее за сам факт существования.

А в школах надо бы обязательно рассказывать, чем закончил католический проповедник Владимир Печерин, автор знаменитого стихотворения-манифеста «Как сладостно отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья» (М. Гершензон называл это стихотворение «ключом к пониманию умственного развития российской интеллигенции целой эпохи»). Написал в 1834 г., а в 1851-м уже просил читателей: «Не осуждайте!», просил прощения за этот глупый «припадок байронизма», объяснял ужасным юношеским одиночеством, «номадством», тоской.

Мальчик сболтнул - а «умственное развитие» осталось, все развивается и развивается, и ничем его не перебить. «Приказано ненавидеть».

IV.

…Ехали в метро, говорили - о чем же еще?
– об Осетии. Откуда-то снизу к нам прислушивалась бабушка - юркая старушка, явно не городская, в платочке под горло, единственная сухая в мокрой, пылающей пассажирской толпе, - уходящий, рассеивающийся тип. Я на всякий случай потрогала сумку, но бабка деловито заговорила. «Товарищи, у меня вопрос. Муж мой в пятьдесят первом служил с одним парнем, осетином. Хорошие люди, он говорил».
– «Ну… разные», - почти согласились мы. «Он говорил, хорошие. У меня пятьсот рублей есть, а куда послать, я адреса не знаю. Газету теперь и не купишь, десять рублей у нас газета стоит. Хожу, спрашиваю людей, никто не говорит». Я назвала адрес осетинской общины на Новослободской. Бабушка обрадовалась - близко, пересадка на Чеховской!
– и пять раз повторила адрес. «Я и армянам помогала, - похвасталась она, - сто рублей посылала им на землетрясение - а сейчас копейки. Ну, как-нибудь, с Божьей помощью…»

Вышла из вагона, стояла, улыбалась, махала нам рукой.

Бабушка.

Свободная.

Без газеты, без интернета, без начальника в голове.

Михаил Харитонов С большой буквы и маленькой

Место, где нас нет

–  На нас все держится, - сказал Алексей Яковлевич и немедленно выпил. Кажется, третью - или, может, четвертую.