Русская жизнь. Секс (июнь 2008)

«Совсем, что ли, сдурели, мать вашу, людоеды», - примерно так я перевел себе ее лай.

–  Кыш!
– сказали взвизгнувшие и вздрогнувшие девушки.

–  Кыш!
– повторил в тон им тонким голосом братик и запустил через забор увесистым камнем.

Собака в ужасе присела, а затем резво убежала рассказывать собратьям, какой тут беспредел творится: дикари понаехали, ничего святого.

–  Ну что, - сказал Дубчик, - шашлык готов!

Он ссадил с себя и на минутку оставил девушек, присел к огню, не переставая, впрочем, иногда коситься в сторону новых подруг, будто пугаясь, что их унесет сквозняком или всех разом присвоит братик.

Но девушки сидели твердо и смотрели вожделеюще в огонь. В огне потрескивало мясо, темное и с виду крепкое настолько, что происхожденье его было очевидным.

–  Я не буду это есть, - повторил я сквозь зубы, присев напротив Дубчика.

–  Только попробуй, - с угрозой ответил Дубчик.

–  Даже пробовать не буду, - ответил я.

Дубчик поднял вверх шампур, принюхался и сообщил:

–  Знатный зверь.

Неподалеку от дома раздался печальный собачий вой.

–  Если она не заткнется, шашлык у нас будет каждый день, - сказал негромко Дубчик и начал раскладывать куски по тарелкам. Мне тоже положил, сволочь.

Вой не смолкал.

–  Чего она?
– удивились девчонки.
– Может, она бешеная?

–  А может, в этой деревне все собаки бешеные?
– спросил я, злорадно глядя на Дубчика, но было уже поздно. Не дождавшись парней, наши гостьи вцепились крепкими зубками в паленые мяса, держа в уверенных руках шампура.

–  Э! Э! Э!
– возмутился братик.
– А чокнуться? А за знакомство?

Чокнулись. Жахнули. Занюхали лучком. Познакомились, наконец-то.

Вой прекратился.

«Наверное, умерла от разрыва сердца, - подумал я мрачно о собаке.
– Или, тихо матерясь и роняя скупые собачьи слезы, ладит себе петлю…»

Я спьянился быстрее всех, потому что закусывал только луком, и сам уже пах, как луковица.

–  Эх вы, живодеры!
– восклицал я иногда, поднимая стакан с мутной самогонкой.
– Загубили Лялю!

В гости к нам прибежали еще два пса и наблюдали нас в прощелья забора.

–  Простите нас, милые!
– взывал я.
– Простите, родные! Хотите, съешьте мою руку! Хотите?

Я понес им свою руку, вытянув ее навстречу, как неживую.

–  Сьешьте!
– просил я.
– Око за око. Глаз за глаз. Лапа за лапу.

–  А хвоста у тебя нет, между прочим, - сказал братик и вернул меня к столу.

Сам он, в отличие от Дубчика, ел мало. Но он вообще весьма умеренно питался всегда, без жадности.

Когда, под вечер, вернулся хозяин дома, мясо уже было съедено и костер догорал. Дубчик мял своих девушек, я грустно смотрел в огонь, братик курил одну на двоих со своей ласковой и смешливой подружайкой.

–  Ну что, пришла пора решать вопрос с ночлегом!
– объявил братик.

Девушки молчали, переглядываясь и облизываясь иногда. Я смотрел на них с отвращением. Одна из них поглядывала на меня с интересом.

–  Ты почему ничего не ел?
– спросила она меня, улучив момент и сбежав от Дубчика.

Дубчик делал мне грозные знаки лицом, но в плывущей весенней полутьме я уже ничего не различал.

Не в силах вымолвить и слова, я кривил лицо и жевал губы.

–  Тебе плохо?
– спросила она, сама путаясь в слогах и буквах, и горячей рукой погладила меня по голове.

–  Так где ж мы, девушки, ночуем?
– еще раз громко спросил братик. Хозяин дома явно не пустил бы нас такой компанией к себе на лежанки.

–  А пойдемте к нам?
– предложила стоявшая рядом со мной. Горячая рука так и лежала у меня на голове, и я боролся с желанием укусить ее.

–  Ты что?
– откликнулась вторая, высвободившись на мгновение от Дубчика, который уже целовал ее в губы, придерживая за волосы на затылке.
– Ты что? Там же вахта! Их не пустят!

–  Какая вахта!
– засмеялся братик.
– Нет такой вахты, что мы не в силах отстоять.

Прихватив остатки самогона, пожелав хозяину спокойной ночи, мы пошли в сторону общаги. Несколько местных собак пристроились нам вслед. Тихо переступали лапами в некотором отдалении.

Девушки ругались:

–  Их не пустят! Не пустят!

Оставившая Дубчика взяла меня под руку и шла рядом, стараясь попасть в ногу.

Дубчик как-то стремительно запьянел, хотя, помня о своей алкогольной слабости, весь день старался пить меньше. Его придерживала подруга, и с каждой минутой Дубчик становился все медленнее и тяжелей. Иногда он вскидывал голову и вскрикивал.

–  А окна есть у вас?
– спросил братик.

–  На первом этаже - решетки. А мы на третьем вообще.

–  А давайте им сбросим женскую одежду, - вдруг предложила моя спутница громко и радостно, так что собаки позади нас вздрогнули и чуть сдали назад.
– Сбросим, и они пройдут как студентки! А?

Идея показалась разумной.

Девушки показали окно той комнаты, где жили втроем, под ним мы и остались, прислонив Дубчика к стене.

Вскоре окно загорелось, раскрылось, и под нежный девичий смех сверху упала куртка, потом юбка, потом платок.

–  Дубчик, твою мать, трезвей уже!
– ругался братик.

В низинке еще сохранился последний снежок, и я оттуда черпал его, грязный и крупчатый, втирал дружку в лоб. Дружок поскуливал и плевался иногда длинной слюной.

«Бешенство, - был уверен я, - бешенство началось…»

Тем временем братик переоделся, натянув юбку, с трудом влез в курточку, закрутил башку платком. Обувь, признаться, не очень подходила ему к новому прикиду, но в темноте было почти не заметно.

–  Пойдем, поближе ко входу подойдем, разыграем вахтера, - предложил братик.
– Вроде как ты меня провожаешь, пытаешься поцеловать, а я тебе даю пощечину и вбегаю в фойе, вся в слезах.

Я брезгливо скривился: меня и так безудержно тошнило от всего происходящего.

На приступках я все-таки приобнял братика, в ответ он нанес отличный удар в челюсть, вырубив меня на пару секунд.

–  Наглец!
– высоким голосом воскликнул братик, чем вернул меня из временного небытия.

Я даже успел увидеть его голые, замечательно кривые, непоправимо волосатые ноги в крепких ботинках и разноцветную короткую юбку, венчающую эту красоту, когда братик, широко раскрыв дверь, вошел в общежитие.