Русские банды Нью-Йорка

«Это Теодор Грин. Литератор», — вспомнил Илья.

Ламврокакис вытянул в его сторону дрожащий палец:

— Вот он. Это Билли. Тот самый, Черный Испанец.

— Возражаю! — сердито воскликнул толстяк из агентства Пинкертона. — Пять минут назад вы показали, что…

— Заткнитесь, Уильямс! — рявкнул инспектор. — Не мешайте работать. Сержант, увезите Истмена.

— А с этим что делать? — спросил кто-то, и все уставились на несчастного Теодора Грина.

Литератор, однако, не выглядел слишком несчастным. Больше того, на его лице сияла глупейшая улыбка.

— Джентльмены! — заявил он, приосанившись. — Мне приходилось описывать в своих рассказах, как проводят различные полицейские ритуалы. Должен заметить, что вы все делали неправильно. Для достоверного опознания следовало пригласить еще нескольких белых мужчин, одного со мной роста и телосложения. Я уже признался в совершенном преступлении, и мне крайне неприятно, что за мои проступки может быть наказан кто-то другой. Тем более — человек, на лице которого стоит печать невиновности. Да вы только взгляните на него! Неужели этот изнеженный горожанин способен проткнуть живого человека ржавым напильником? Или рубануть топором? Вы поглядите на его руки — они не держали в руках предмета опаснее, чем пилка для ногтей!

Илья возмутился:

— Да если б у меня была с собой пилка для ногтей! Вот бы вы удивились, сколько крови можно выпустить из трех копов и двух сыщиков! Инспектор, пора кончать комедию. Отвезите меня обратно в «Могилы», а писаку отправьте в психушку — там его бредни найдут достойных слушателей.

* * *

В одиночной камере Илью дважды в неделю навещали адвокаты Глейзер и Фокс. От них он узнал, что сыщики и инспектор Хиггинс заключили сделку. Оба схваченных преступника, Черный Испанец и Потрошитель Банков, пойдут под суд, причем — по одному делу. Общественность увидит, каким плодотворным может быть сотрудничество полиции и частного сыска.

К процессу, однако, решили не привлекать особого внимания, потому что его результаты наверняка разочаруют публику. Подсудимый Истмен получит всего-навсего одиннадцать месяцев за убийство на танцплощадке, а во всех делах пятилетней давности присяжные признают его невиновным. С профсоюзной деятельностью надо будет покончить, да и с городом придется расстаться. Салливан уже присмотрел для него неплохое местечко в Чикаго. Игорный бизнес, публичные дома и торговля спиртным нуждались в централизации и внедрении прогрессивных методов управления.

— А что будет с Грином? — спросил он.

— Об этом пусть позаботятся его адвокаты, — сказал Глейзер.

— К тому же никакой он не Грин, — добавил Фокс. — Какой-то иммигрант из России. Но не еврей.

— Ты откуда знаешь? — недоверчиво покосился на партнера Глейзер.

— К нему привозили попа из греческой церкви. Он заказывал русского, но такого не нашли.

— Он исповедался?

— Наверно. Похоже, Грин не слишком верит в своих адвокатов.

— Но ты, Билли, не сомневайся. Мы для тебя сделаем все.

— Тогда устройте мне встречу с этим Грином, — потребовал он.

— Невозможно, Билли, — мягко улыбнулся Глейзер.

— То есть действительно невозможно, — подтвердил Бен Фокс.

Он понял, что они не хотят за это браться, и не стал настаивать. Ничего невозможного здесь не было. Если бы подследственный Истмен захотел покинуть одиночку и посидеть в самом лучшем ресторане, то его бы отвезли и привезли. Тюремные стены обладают удивительным свойством — для одних они неприступны, а для других исчезают на время. На оплаченное время.

Илья решил больше не говорить с адвокатами о Потрошителе Банков. Он немало удивил надзирателей, когда затребовал греческого священника. Еще больше удивился священник, когда увидел перед собой Черного Испанца.

— Я иудей, и не собираюсь креститься, — предупредил Илья, как только остался наедине с попом.

— Мне случалось принимать исповедь и у некрещеных.

— Я уже столько исповедовался перед следователями, что на вас ничего не осталось. Но это неважно. Мне нужно знать все о том парне, к которому вы ходили сюда, в тюрьму. Его еще называют Потрошителем Банков.

— Меня бы не пускали в тюрьму, если б могли заподозрить, что я стану связником между заключенными. Я приношу в темницы весть от Бога.

— Понятно. Но иногда вести от Бога приходят и без вашей помощи. Иногда Бог нанимает для этого разных там ангелов, верно? Обычно они являются во сне и вещают. Например: «Билли, Билли! Вот ты валяешься тут во грехе и пороке, а в соседней камере изнывает от одиночества твой лучший друг, твой побратим и земляк»! Вот я и хочу спросить вас, батюшка, верить таким снам — или нет?

— Не верь. В соседнюю камеру меня не вызывали. Так, значит, ты тоже из Одессы? Говорят, это довольно большой порт. Половина всего хлеба, который едят американцы, приплыла оттуда.

— Да, большой порт…

У Ильи перехватило горло от благодарности. Он собирался торговаться со священником, обещая ему все более и более крупные суммы за информацию — а тот ничего вроде бы не сказал, но при этом ответил на все вопросы.

Значит, Кира не вернулся в Одессу! А ведь собирался сойти с парохода в Констанце, да только там не было остановки. Затем проспал Гибралтар, добрался до Нью-Йорка — да тут и остался. И не просто остался, а стал писателем. Сочинитель в кандалах? Это что-то новое. Видать, он такой же писатель, как Илья — цветовод.

Да Кирюшка всегда был таким. Только казался приличным мальчиком, гимназистом-зубрилкой. А на самом деле был таким же босяком, как и все нормальные пацаны с Большого Фонтана. Таскал в кармане свинчатку, но не доставал ее, если дрался один на один. Вместе со всеми чистил сады, баштаны и огороды, и попадался порой, но никогда не выдавал друзей. Интересно, на каком американском огороде Кира попался в этот раз? Судя по кандалам, дело серьезное…

— Тебя страшит наказание? — спросил священник.

— Какое? — не понял Илья. — А, вы про суд? Нет. Не страшит. Я только одного боюсь. Что нас с другом будут судить в разное время, а потом разбросают по разным тюрьмам.

* * *

Опасения оказались напрасными. Илья встретился с Кириллом в день суда. Они сидели рядом на скамье подсудимых. Они даже могли переговариваться — тайком, опустив голову и не шевеля губами.

— Зачем ты это устроил? — недоумевал Кирилл. — К чему твое геройство? Если хотел меня спасти, незачем было садиться в тюрьму.