Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Бенито передает тебе привет, – сказал Михаил Семенов импресарио. – Он не знал, сможет ли присоединиться к нам сегодня, но до твоего отъезда обязательно хотел бы увидеться. Или, может быть, заглянешь завтра к Маргерите?

– Завтра проводим первую репетицию, пройдемся по готовым сценам, – пожал плечами Дягилев. – Никак не успею. Пожалуйста, скажи им, что я очень хотел бы увидеться, но не смогу.

С Бенито Муссолини и его любовницей, Маргеритой Сарфатти, Дягилев был знаком с 1911 года. Во время первых гастролей «Русского балета» в Риме Муссолини писал восторженные рецензии на спектакли русских в самой популярной газете Италии – «Аванти».

– Да, и еще Бенито спрашивал, хорошо ли труппа устроена здесь, но я его заверил, что все в порядке.

– Неплохо, в том числе благодаря тебе, мой прекрасный друг, – Дягилев похлопал Семенова по спине.

Михаил Семенов переехал в Рим из Москвы еще до войны. Каждый приезд Дягилева был для него и праздником, и испытанием; Семенов не только бывал на всех представлениях, был допущен на репетиции, чем очень гордился, но и помогал решать проблемы, которые сопровождают жизнь неприкаянных людей, артистов балетной труппы. То не всем хватило места в удобной гостинице, то возникла драка из ревности – и вот побиты все стекла в ресторане, или ограбили балерину на улице, она от расстройства не может танцевать; Семенов помогал, чем мог.

Сначала пили шампанское, ели сыры, домашнюю ветчину, клубнику и черешню. Серт рассказывал Семенову о последней поездке по Италии, они поговорили о Венеции, сравнивая Тициана и Веронезе. Сергей Павлович что-то тихо объяснял Мясину и время от времени чертил в его блокноте. Мися сыпала шуточками про «надоевших допотопных» художников в итальянских музеях.

Спустя полчаса перед каждым поставили по глиняному горшочку с горячим – тушенное в вине мясо с запахом розмарина и горных трав. К горячему подали прошлогоднее домашнее вино, пюре из каштанов и зеленый салат.

Дягилев, задумавшись, энергично орудовал вилкой; он ел быстро и проглатывал куски, почти не разжевывая. Мясин бросал неприязненные взгляды на ошметки еды, вылетавшие из горшочка Сергея Павловича.

– Газеты пишут – Муссолини становится известным? – обратился Стравинский к Семенову.

– Да, все рады, что появился человек, которому не наплевать на Италию и итальянцев. У Муссолини будет своя партия, и тогда он наверняка, и очень быстро, сможет попасть в парламент.

– Что один человек может сделать в итальянском парламенте, где все громко кричат? – усомнился Серт. Он, как и Дягилев, быстро и с удовольствием съел свою порцию баранины и заказал себе еще.

– После войны многие поддерживают Муссолини. Маргерита мне рассказывала, что, когда он этой зимой ездил по стране и выступал перед простыми крестьянами, люди принимали его восторженно. Бенито выступает перед публикой очень хорошо, не хуже, чем пишет статьи, уверяю вас! Он ведь из простой семьи, а это тоже вызывает доверие людей. Именно после этой поездки Бенито задумал организовать собственную партию, «Итальянский союз борьбы». Он создаст партию простых итальянцев, – объяснял Семенов. – Вот увидите, в парламенте с Муссолини будут считаться.

– Не могу слышать это всё – парламент, партия! Гадость какая-то, – скривилась Мися. – Давайте лучше о новом балете… Лёля, расскажи нам… – Но, быстро взглянув на злое лицо Мясина, она осеклась, замолчала. – А! Серж, Игорь! Серж, слышишь меня? Хочу вам представить будущую знаменитость, ага, – Габриэль Шанель! Или просто Коко. Она шьет модную одежду для дам!

Брюнетка, подруга Миси и Серта, за все время выпила лишь полбокала шампанского и съела кусок овечьего сыра. Жесткие завитки ее каштановых волос выбивались из-под шляпы-чалмы, брови были густыми, почти срослись на переносице. Посадка головы у нее была горделивая и задорная.

– Вы из Парижа, мадам? – вежливо поинтересовался Семенов.

– Мадемуазель Габриэль-Бонэр-Шанель, вот так, – подсказала Мися, не к месту расхохотавшись.

– Да, в основном работаю в Париже. В Довиле у меня тоже есть магазин. Еще в Биаррице, – Шанель взяла папиросу из изящного портсигара, Стравинский поднес ей горящую спичку.

– Серж, когда-нибудь Коко сделает костюмы для твоих балетов, – громко объявила Мися.

Дягилев поправил монокль и, треугольником подняв брови, серьезно уставился на модистку.

– Ну, не знаю, – неуверенно пробормотала Коко, словно торопясь предвосхитить отказ.

– Между прочим, – Мися нисколько не смутилась молчанием Сергея Павловича, – я считаю, у вас много общего. И Коко, и ты, Серж, пытаетесь поймать ветер, запечатлеть призрачный иероглиф времени! Как на рисовой бумаге, еле видный всем знак… – Мися потрясла кистями рук, изображая подобие танца. – В общем, вы его проявляете.

– Поведайте, пожалуйста, какие будут новые постановки, Сергей Павлович? Чего ожидать публике в качестве такого знака времени? – Семенов поменял тему, понимая, что Дягилев может обидеть подругу Миси. Если уж он был способен оскорбить великого Пикассо и задиристого Сати, что говорить о маленькой портнихе?

– Нужны деньги на новую постановку «Весны». – Дягилев вдруг обнаружил, что съел горячее. Внимательно осмотрев и тщательно почистив стенки керамического горшочка, он поднял руку и попросил у официанта еще порцию. – Пока мы сидели в Лондоне, я понял, что «Весна» сейчас, спустя семь лет, снова может иметь успех. Но теперь еще и наш Лёля может ее поставить по-новому! – Дягилев повернулся к Мясину, словно ожидая похвалы за щедрое предложение.

Мясин чуть опустил голову, сначала никак не отреагировав. Затем, неожиданно побледнев, играя желваками, тихо сказал по-русски:

– Вечно ты, еще не прожевав один кусок, бросаешься на другой! Как… будто голодный!

Только четверо за столом понимали по-русски, но все услышали раздражение в реплике Мясина.

* * *

В 1913 году постановка балета «Весна священная» на музыку Стравинского в Париже закончилась скандалом, небывалым даже для Парижа. Предлагая зрителям в Театре на Елисейских Полях этот спектакль, Дягилев будто нарочно испытывал их терпение, провоцировал. Перед этим он поразил Париж половецкими плясками, и это тоже была экзотика, но что-то подобное, похожее на цветное раздолье половецких плясок, европейцы уже видели в арабских странах. А вот мир языческой Руси не только никто не представлял, но даже никогда о нем не задумывался! Парижанам было непонятно: шкуры, длинные косы, обмотанные тряпками и шнурами ноги, дикие нравы и первобытные представления о законах мироздания – это правда так было на далеком севере? Или русские преувеличивают, фантазируют, изображая первобытные пляски вокруг огня и поклонение медведю? И как можно, как Дягилев додумался вывести на парижскую сцену подобное? Балет о языческих обычаях, подчеркнуто уродливые движения? Это же театр! Не цирк, не зоопарк! Разумеется, просвещенным людям известно, что мир населяют самые разные народы, в том числе и дикари: в парижском зоопарке часть территории выделили таким черным «зулусам», чтобы можно было прийти и посмотреть, насколько эти несчастные отличаются от цивилизованной публики. Нет, их, дикарей, не держат в клетке, словно зверей, но на ночь территорию запирают – ради безопасности парижан и, конечно, ради блага самих «зулусов». Однако это ведь зоопарк! Не изысканное искусство балета!

Русские во главе с Дягилевым, видимо, решили поиздеваться над парижанами: зрителей шокировали костюмы, сюжет, движения танцовщиков и музыка. Все вызывало яростное отторжение, люди возмущались, вопили и свистели, топали, отстукивали такт ладошами, колотили по спинкам кресел, стучали по головам впереди сидящих. Дирижер несколько раз порывался остановить оркестр, но Дягилев приказывал: «Продолжать при любых условиях!» Время от времени Дягилев все же пытался увещевать зал: «Господа, дайте артистам закончить спектакль!», но это не действовало. Тогда он принялся включать и выключать свет в зале, но публика возбудилась еще сильнее. Мися Серт потом хвасталась, что дала пощечины по крайней мере двоим крикунам.