Русские инородные сказки - 4

Я сломала ее другой рукой. Легкий треск, слизь, смытая с ладони в уборной. Теперь я была готова к аду: миллиарды бабочек, порхающих надо мной, падающих на меня, смятых, убитых, колечных, шорох их и рокот, крылья и лапки на моем лице. Я опасалась только, что мой ад изменился, и ужасы в ночи сменили образы.

Я оформила завещание, вернулась на дачу и привела ее в порядок — для Штерна. На всякий случай проверила газ, воду, ничего не оставила в розетках. Я совсем не думала, что покидаю этот дом, да и вообще землю живых, навсегда. Главный интерес моего бытия, мой эгоизм перешли на Штерна. Я не жертвовала собой ради него — нет; я расставалась с прошлым, гусеничным, самодостаточным «я» ради нового, бабочного «я», обогащенного Штерном. Собирая документы, я со своей склонностью к абстрактному теоретизированию думала: "Любовь — высшее проявление жизни, высшее проявление любви — желание умереть за, вместо или ради любимого. Жизнь существа есть желание смерти ради жизни другого существа, жизни, в которую переносишь зерно своего существа"

Я собрала документы и отправилась к Штерну. Был вечер. Сизые поселковые фонари пятнами освещали только редкозубую листву тополей и берез. Я поскальзывалась на мокрых листьях. У Штерна горел свет, но калитка была заперта. Я подумала, что если позвоню, — Штерн мне не откроет. Я знала, что собак у него нет, и перелезла через забор. Мне стало весело — неужели я иду умирать? А вдруг я только передам завещание — и ничего не случится? Тогда Штерн меня просто убьет. Я поднялась на крыльцо, мокрые доски блестели в отсветах из окна. Дверь распахнулась: Штерн видел, как я лезу через забор.

— Ну?!

Доктор Штерн был страшен: всклокоченные волосы, сливы под глазами, обрюзгшие небритые щеки. Очевидно, накануне Штерн пил.

— Извините, я хочу с вами поговорить.

— Дом я продал.

— Может статься, вы расторгнете сделку.

— В смысле?

— Я. Завещала вам свою дачу.

— Что?!

— Я скоро умру и завещала дачу вам.

— Зачем?!

— Я. Люблю вас.

Штерн взял меня за шею и провел в комнату. Там пахло чем-то знакомым — сухим деревом и сухой бумагой — как на моей даче. Горел оранжевый старомодный торшер, наша кожа от его света стала рыжей. Мы остановились посредине комнаты, Штерн удивленно смотрел на меня сверху вниз и гладил моё горло.

— Давно это с тобой?

— С тех пор, как увидела вас впервые.

— Не правда, Алкестида.

Штерн сжал мою шею, надавив пальцами в яремные впадины.

— Наконец-то ты научилась любить. Я был больным мальчиком и нищим дворником, теперь я — подонок, и останусь им до конца. Ты хочешь стать моей?

— Да, Трепет смерти.

Его пальцы сдавливали мою шею. Я медленно закрывала глаза и также медленно теряла чувства.

Я проснулась от стона и побежала в комнату отца, не понимая, холоден или горяч дощатый пол дачи. У отца был сердечный приступ, лекарство лежало на полу. Я позвонила поселковому врачу, трещал диск старого аппарата. Врач сразу снял трубку, он не спал, он быстро записал адрес и сказал: «Сейчас». Я побежала в коридор и стала ледяными пальцами открывать эти дачные замки и засовы, занозила ладонь. Березы за окнами качались, ветки как в припадке колотили по крыше. Ветер распахнул дверь. Он принес в прихожую целое полчище ночных бабочек. Они, вибрируя, летели мне прямо в лицо, путались в волосах, но омерзение ушло куда-то внутрь меня, я босиком бросилась отпирать калитку, от холода земли у меня сводило ноги. Доктор услышал, что я вожусь с ключами, и грузно перевалился через забор.

— Александр Штерн. Ночной визит влетит вам в копеечку.

Сергей Гришунин

О влияниях Зодиака

Как я появился здесь, есть множество версий, но, скорее всего, что почтой. Я осмотрелся, лишь россыпи камней валялись до самого горизонта. Я поднял голову и увидал, что надо мной небо, и оно пусто. Тогда я стал швырять в небо камни. В полёте их трение о воздух было так велико, что покидая пределы атмосферы, они до невозможности раскалялись и, как только стемнело, всё небо оказалось в светящихся точках, а когда вновь рассвело, вокруг меня уже не осталось камней. Довольный содеянным, я пошёл вперёд и взгляд мой отдыхал в безмятежности расчищенного пространства. Нет смысла говорить, сколько моё путешествие продолжалось, и шагов своих я не считал, поэтому не назову и пройденного расстояния. Одно только могу сказать, что попутно я настолько размножился, что заполнил все стороны света, и вместе мы всё шли и шли, пока вдруг не остановились. С этого момента стало невозможно вести повествование от единственного лица, каждый зажил самостоятельно, и тут мне уже не свести воедино такое множество впечатлений.

Задаваясь вопросом, что же всё-таки послужило причиной подобного рассредоточения, назову известную любому путешествующему рассеянность, которая возникает из-за однообразия пустынного пейзажа, вследствие отсутствия ориентиров. Наверное, не стоило выбрасывать в небо камни. Но что уж теперь поделаешь? Зато вся эта неразбериха и путаница с лихвой окупается на небесах красотою и стройностью Зодиака. Не говоря уж о том влиянии, какое оказывает на судьбы расположение знаков его созвездий.

Змей ползучий

В глухом и темном лесу, куда не заходит ни один грибник, ни охотник, опасаясь пропасть навеки, жил громадный ползучий змей, размером как раз в тот бугор, например, что у нашей речки. Весь день он с трудом ползал на брюхе среди деревьев и те ломались, треща, под его тяжестью. Ночью он становился поначалу вязким и полужидким, а после уже расплывался, словно вода и, почти растворившись в воздухе, распространялся вокруг на многие сотни километров. Каждый тогда мог всем телом вдруг ощутить его ползущее трепетание, которое не отпускало всю ночь. Это тревожило женщин и возмущало мужчин, которым казалось, что женщинами невесть кто вдруг будто овладевает, отчего те становятся к ним неласковы, ещё и повергая при этом в невыносимые муки ревности. Историю про ползучего змея они ещё от дедов своих слышали, а те от своих, поэтому и находились иногда смельчаки, уходившие в лес, чтобы разыскать и убить его, но ни один из них с тех пор не вернулся. Говорили ещё, что они всё-таки его нашли, но так в нём и остались, когда змей сгущался перед рассветом. Плохо им там или хорошо — неизвестно. Хотя, поговаривали, что внутри этого змея времени нет и человек в нём не стареет и не умирает. Он становится в нём чем-то вроде хрящика и поэтому непременным участником его ночных поползновений, получая от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. Некоторые даже, наслушавшись подобных рассказов, уходили в лес на поиски неувядающих наслаждений бессмертия. В открытую об этом никто, конечно, не говорил, и каждый мужчина шёл в лес, как на подвиг, олицетворяя собой праведные гнев и ревность. Кто их сейчас разберёт этих безымянных героев? Короткая память, увы, не сохранила их имена. Появились на карте новые города и старые города распространили свои окрестности. В некоторых местах и леса-то почти не осталось. Поэтому и в змея ползучего теперь уже мало кто верит, считая болезнями всякие странные ощущения. Впрочем, если они доставляют кому-нибудь удовольствие, никто ведь и не будет с этим ходить по врачам. Хотя, некоторым слишком ревнивым мужьям и по сей день от этого приходится довольно несладко.

Почтальон

Однажды я умер и спокойно лежал у себя дома, как раз в самом начале лета. Июнь выдался жаркий, безоблачный. Дни каникул. Из окна, ещё с утра открытого настежь, со двора слышался детский смех и сочно шлёпался мяч об стенку, а прямо под окном азартно судачили о ценах соседки.

Раздался дверной звонок. Кто бы это мог быть? Неизвестный долго звонил и даже стучал. Тишина. А-а, понятно, я услышал как у соседок под окнами спрашивал обо мне почтальон, разносивший квитанции коммунальных услуг. «Да-да, конечно, живёт. Вчера он пришёл очень поздно и видимо спит», — объяснили они ему и снова взялись обсуждать непомерные цены на ранний картофель. С треском въехал во двор мотоцикл и заглох. Полаяла собака. Разговор под окнами смолк и соседки, наверно, пошли в магазины. Вдруг все дети сорвались и разом умчались вдаль, весело крича и топая ногами. Двор опустел и безмятежность наполнила воздух этого дня. Напоследок по деревьям пробежался лёгкий ветерок и скрылся в глубине листвы с шелестом разыскиваемой в толстой адресно-телефонной книге какой-то единственно нужной страницы.

Притча о мыши

(с практическим дополнением о наблюдении небесных светил)

Однажды мышь случайно посмотрела на солнце и на какое-то время ослепла. Поэтому, когда перед ней оказалась лиса, то она даже не тронулась с места, ведь в глазах у неё только плыли тёмные пятна. Лиса перехватила пристальный мышиный взгляд и застыла в неподвижности, так как по действию в нём было что-то змеиное. В это время по лесу проходил охотник и, увидав прямо перед собою оцепеневшую лису, сразил её наповал. От выстрела мышь ещё и оглохла и потому, хоть зрение к ней и вернулось отчасти, в наступлении сумерек её поймала и съела сова.

* * *

Всё это, конечно, не значит, что мышиный взгляд убивает, но в то же время даёт понять, что безопасно смотреть на солнце можно лишь сквозь тёмные стёкла, на всякий случай как следует заложив уши гигиенической ватой. Например, отлично подойдёт отбитое донышко тёмной пивной бутылки, а также специально закопчённое стекло или, к примеру, найденное в костровище. Вату возможно брать нестерильную.

О белом облачке

В какой-то момент всё и без слов было ясно. Появлялось из темечка белое облачко и в нём сначала картинки цветные мелькали, как сейчас в телевизоре. Да, почти что так всё и было, но только без звука и, понятное дело, рекламы; ведь торговля не шла ещё, а не соврёшь — не продашь, вот именно по этой причине. Появлялось оно всегда неожиданно и совершенно само по себе и все, кто был рядом, в изумлении останавливались и смотрели. Казалось, что над головой расцветал вдруг и рос удивительно красивый цветок. Дети от этого были в восторге, женщины млели, мужчины мотали на ус, и, прослезившись, гордо распрямляли спину старухи и старики. Ещё бы, ведь это один из них сейчас отправлялся в своё последнее путешествие, исчезая облачком с цветными картинками. Целая жизнь, полная невыразимых тайн и невероятных событий, стремительно уносилась перед глазами, оставляя очевидцев свидетелями несказанного волшебства. Теперь об этом лишь разговоры сплошные кругом и среди этого шума уже ничего не понятно.

Наталья Иванова

Или нет!

Марта стоит на коленях на широком подоконнике и смотрит в окно. Ей виден кусочек улицы от поворота до двери табачной лавки, два фонаря, уже зажженных и молодое деревце, ствол которого окружён проволочной клеткой. У дверей лавки разговаривают мужчина и женщина, Марте не слышно их голосов — видны только движения губ, жесты. Мужчина курит сигару.

Они, думает Марта, собираются в Оперу, у дамы под пальто — нарядное тонкое платье, темно-синее, а в сумочке лежит брошь с пером. Дама приколёт брошь к платью попозже, ведь под пальто перо можно помять…