Русские инородные сказки - 5

В XV веке после Рождества Христова в итальянской области Эмилия-Романья правил тиран Сиджисмондо Малатеста. Его крепость находилась в городе Римини, и ранним летом, на праздник Пятидесятницы, на главной площади этого города устраивали скачки. Коней и всадников окропляли святой водой, трубили с балконов в длинные трубы славу коням, полотна дамасской узорной ткани свисали из окон, горожане надевали лучшую одежду и заполняли окрестные улицы. Каждый городок в окрестностях Римини, каждый богатый ремесленный цех или купеческий дом должны были выставить на скачки своего коня и всадника — таков был приказ господина.

Коней баловали как первенцев, поили наговорной водой, ревниво берегли от соседской зависти. Украшали к празднику, как изнеженных женщин или свадебные корабли. Дорогой была награда за победу на скачках: победитель мог попросить у тирана все, что пожелает. Но единожды.

Много лет никому не доставалась победа — всех обходили кони самого Сиджисмондо.

С темного балкона железными глазами следил Сиджисмондо за привычными победами. И требовал новых соперников.

В окрестностях Римини, на берегу моря стояла рыбацкая деревня — Сфортуната. Десяток лачуг, коптильни, лодочные сараи да ветхая церковь. В деревне жили одни бедняки — земля скудная, разве что коз могла прокормить, в скалистые бухты, на каменистые гряды и отмели рыбьи стаи заходили редко. Но везде живут люди, жили люди и в Сфортунате.

Места вокруг деревни считались дурными. Меж морем и скалами плешью тянулся пустырь, который называли Полынным лугом. Ничего не росло на пустыре, кроме седой полыни. Не простая полынь — горькая, как утрата, а пойдет в рост — будет по пояс мужчине. Разве бывает такая полынь? А в Сфортунате была.

Рыбаки остерегались ходить через Полынный луг. Говорили, что на Полынный луг упали ангелы, которые устали славить Бога. Упали и проросли полынью. Так и стало. В июле после полуночи плясали над полынью сухие змеиные молнии. Ходили в полыни волки — справляли по весне свадьбы.

Даже о Полынном луге забыли поселяне, когда из Римини приехал вестник от Сиджисмондо Малатеста. И приказал за год вскормить и обучить коня для скачек господина Рыбаки только руками развели: был в Сфортунате один мул, да и тот принадлежал молодому священнику. Если всю деревню собрать и продать на торге — и подкову от праздничного коня не купить. Но вестник повторил приказ, пригрозил смертной карой и уехал как не было. Сфортуната осталась одна.

Однажды в полдень священник возвращался краем Полынного луга в Сфортунату и увидел бредущего в горьких зарослях кентавра Священник испугался, но молодость и любопытство взяли свое, да и сам кентавр не внушал ужаса. На вид он был подростком: без усов и бороды, шапка кудрей, как грозди черного в синеву винограда, обвивала смышленый лоб. Человечье тело, от солнца бронзовое, перетекало в конскую золотистую стать плавно, как явь сменяется сном. Священник деревни Сфортунаты еще в годы учения читал греков и римлян, поэтому он ласково окликнул кентавра на койне. Тот обернулся — и священник заметил, что молодое чудовище плачет. Священник, жалея его, пошел следом. Кентавр привел его в ложбину посреди Полынного луга, где темной тушей лежал в крови второй кентавр — мертвый. В открытых ранах на конском и человечьем теле жужжали зеленые мухи. Ночью на двух чудовищ напали волки — и старший погиб, защищая младшего.

Священник залюбовался мертвым чудовищем, вспомнил «Метаморфозы» Овидия:

…Чуть лишь росла борода и была золотой; золотые Падали волосы с плеч, половину скрывая предплечий. Милая ясность в лице, голова его, плечи и руки, Грудь — мужская вся часть знаменитые напоминала Статуи скульпторов; часть, что коня изъявляет подобье, Вовсе не хуже мужской… …Мышцы приподняли грудь, и весь-то он, дегтя чернее, И белоснежен лишь хвост, и такие же белые ноги…

Священник позвал из деревни людей, те зарыли старшего гиганта там же, где нашли. А младший остался жить в Сфортунате. Священник узнал от кентавра-найденыша, что погибший не был ему ни братом, ни отцом, да и как он мог быть отцом ему — если кентавры рождены облаками.

У нищеты слишком много забот, чтобы всерьез удивляться чудесному. Дети, подростки — вон их сколько бегает, как козлята без призора, не разберешь, где чьи. Будет еще один. Жители Сфортунаты назвали кентавра Маттео — просто потому, что надо было как-то назвать, вот и выбрали первое имя, что пришло на язык.

Маттео-найденыш скоро выучился от ребятни романьольской речи, но с людьми жить не хотел, нашел пещеру на взморье, натаскал тростника, выстлал пол, покрыл стены гончарной росписью — то девушки пляшут на спине быков, то герои сражаются, то осьминоги распускают щупальца в медлительных водах. Маттео разводил костер по ночам. Заходил по пояс в море, глядел, как знойным свечением переливаются ленивые приливные волны, и молчал до утра.

Раз подсмотрел в гончарне, как гончар ловко лепит горшки, попросился встать к гончарному кругу, мастер шутки ради позволил — пусть потешится чудище. Но через пару недель понял, что работу Маттео лучше покупают на базаре: его горшки, кувшины и миски из глины черного лощения никогда не трескались при обжиге, и молоко в них всегда оставалось холодным и не скисало. Да и расписывал он их чудно, не так, как другие.

Так и повелось: Маттео лепит, а мастер продает и за то делится с Маттео козьим сыром, лепешками, рыбой и маслом. Вина Маттео не пил — только нюхал жадно, хотелось, но нельзя: кентавр знал — выпьет и забудет себя во хмелю. Одолеет конское тело человечий разум. Мастер гончар настолько привык к помощнику, что уж и лошадиного в нем не замечал: за гончарным кругом Маттео сидел как собака, а что копытами стучит — так и сам мастер и его семейные носили деревянные башмаки. Девушки заглядывались на Маттео, но дразнили его жеребятиной. Он сторонился девушек, сердито уходил на Полынный луг, ложился там, где осела на могиле земля, и долго спал.

Близился день Пятидесятницы. В Сфортунате все ходили черные, не здоровались, за ужином кусок в горло не лез. Священник рассказал Маттео о скачках тирана-риминийца и грозящей деревне расправе за ослушание приказу.

Помолчал Маттео, охлестнулся белым хвостом, переступил копытами, как резвый жеребчик-трехлеток. «За чем же дело стало! Веди меня в Римини. Разве по конским статям я не гожусь для ристалища?» — «Нас убьют тотчас». — «Ослушаетесь приказа — убьют потом».

Ничего не оставалось делать молодому священнику Сфортунаты; залатал он старое облачение, покрыл спину Маттео-найденыша старым ковром из церкви; девушки сплели чудовищу венок из цветущих веток граната.

В день праздника священник привел найденыша в Римини. Поднялся шум, набежала железнобокая стража, донесли о чуде тирану.

Привели кентавра и священника во внутренний двор крепости, и сам Сиджисмондо вышел посмотреть на чудовище.

Тщательно ощупал и конские стати, и человечьи: Малатеста был знатоком и лошадей, и людей. Не обнаружил подделки. Но не хотел признаться, что вшивая деревушка — дыра Сфортуната — поставила его в тупик. Маттео и тут нашелся:

«Государь, Сфортуната бедна — не под силу им оплатить и коня, и всадника. Я и конь, и всадник, воедино слитый. Разве слышали в Ватикане, во Флоренции или за Альпами — по всей крещеной земле и даже в странах нехристей, — чтобы какому-нибудь правителю для забавы подчинилось чудовище? Во славу твоей власти я выйду на круг, и все увидят меня. А скачки будут честными: будь я взрослым, превзошел бы я силой твоих коней. Но я — почти ребенок, у меня не растет борода. И конское тело мое еще слабо».

Прикрыл тиран свои железные глаза. Долго думал под солнцем. И сказал: «Дозволяю».

В ночь перед скачками священник все творил молитвы и охал, сравнивал Маттео-коня и других коней праздничных. И наземь сплевывал по-деревенски: уж больно жидконог и молод был кентавр Маттео.

«Обставят нас. Тебя на позор поставят, а меня на кол посадят. А Сфортунату сожгут, распашут и засеют солью».

«Я приду первым, — ответил Маттео, — только дай мне утром пару глотков черного магрибинского вина».