Русские исторические женщины

– Как великий государь графа Волмера хочет иметь у себя в присвоении и в какой чести? Какие именно города и села даст ему на содержание? – спросили датские думные люди.

Послы ничего не могли на это отвечать, и им объявлен был отказ.

Принца Вольдемара в это время не было в Копенгагене, и потому послы отправили к нему подарки заглазно: подарки состояли из «пяти сороков соболей».

Тогда принц сам явился к ним.

– Теперь я милость государя вашего незабытную к себе вижу, потому что пожаловал меня своим государским многим жалованьем, – сказал Вольдемар.

Послы просили его садиться.

– Когда вы, послы, сядете, то и я с вами сяду, – отвечал принц.

– Ты государский сын; мы по указу государя нашего тебя почитаем: тебе, по твоему достоянью, добро пожаловать сесть, и мы с тобой сядем, сказали послы.

Тогда королевич сел, но только «посередине стола», «а по конец стола не сел».

Заговорили о сватовстве.

– Отец все мне рассказал об этом деле, – сказал принц: – с вами много говорить не позволено, да и нечего: во всем положился я на волю отца своего.

Послы воротились в Москву, и там их обвинили в неуспехе сватовства.

Но царевна Ирина все еще оставалась без жениха, а время шло.

Тогда вместо послов отправили самого приказчика Марселиса. Труда Марселису было немало, чтобы уговорить королевича ехать в Москву.

– Как это королевичу ехать в Москву, к диким людям? Там ему быть навеки в холопстве, и, что обещают, того не исполнят. Можно ему прожить и отцовским жалованьем, говорили те, которые хотели, чтобы Вольдемар женился на дочери чешского короля.

– Если бы в Москве люди были дикие, то я бы столько лет там не жил и вперед не искал, чтобы там жить: хорошо, если бы и в датской земле был такой же порядок, как в Москве, – говорил, со своей стороны, Марселис.

Но сам Вольдемар не хотел ехать в Москву: она, видимо, пугала его.

– Если вам будет дурно – говорил Марселис, убеждая принца: то и мне будет дурно же, моя голова будет в ответе.

– А какая мне будет польза в твоей голове, когда мне дурно бурно? – возражал Вольдемар.

С трудом его уговорили дать слово.

– Видно, уж так Богу угодно, – сказал он: – если король и его думные люди так уложили. Много я на своем веку постранствовал, и так воспитан, что умею с людьми жить, уживусь и с лихим человеком, а такому добронравному государю как не угодить?

Марселис заявил условие, что королевичу неволи в вере не будет.

Вольдемар выехал в Россию. В Вильне его ласково принял король Владислав и молодой принц удивлял всех отличным знанием французского и итальянского языков.

В декабре 1643 года Вольдемар въехал в Россию; 21 января 1644 года он уже был в Москве. 4-го февраля был у него сам царь, но о сватовстве и о вере не было ни слова сказано.

Однако, 3-го февраля явился к нему от патриарха бывший в Швеции резидентом Димитрий Францбеков, и завел речь о вере.

– Великий святитель со всем освященным собором сильно обрадовался, что вас, великого государского сына, Бог принес к великому государю нашему для сочетания законным браком с царевной Ириной Михайловной – говорил Францбеков: – и вам бы с ними верой соединиться.

Вольдемар отвечал, что этого не будет, а если станут говорить о вере, то он просит, чтобы его немедленно отпустили домой.

– Теперь вам в свою землю ехать нечестно, и вы бы не оскорблялись, а гораздо помыслили о вере от книг с духовными людьми.

– Я сам грамотен лучше всякого попа, библию прочел пять раз и всю ее помню, а если царю и патриарху угодно поговорить со мной от книг, то я говорить и слушать готов, – отвечал королевич.

13-го февраля сам царь уговаривал его. Вольдемар стоял на своем, и просил, молил царя, чтобы его отпустили домой.

– Отпустить тебя назад – непригоже и нечестно: во всех окрестных государствах будет стыдно, что ты от нас уехал, не совершив доброго дела, – сказал царь.

Королевич заметил на это:

– Ведь при царе Иване Васильевиче было же, что его племянница была за королевичем Магнусом.

– Царь Иван Васильевич сделал это, не жалуя и не любя племянницы своей, сказал царь.

Началась между царем и королевичем переписка. Королевич жаловался, что его не пускают, что его держат силой.

Тогда около его дома усилили стражу. Начали говорить послам, чтобы они убеждали королевича согласиться. Послы отвечали, «что если они решатся на это, то король велит с них за то головы снять».

Патриарх писал королевичу особо, очень убедительно: толковал обстоятельно, доказывал его заблуждение, просил не упрямиться.

Королевич отвечал: «так как нам известно, что вы у его царского величества много можете сделать, то бьем вам челом – попросите государя, чтобы отпустил меня и господ послов назад в Данию с такой же честью, как и принял. Вы нас обвиняете в упрямстве: но постоянства нашего в прямой вере христианской нельзя называть упрямством; в делах, которые относятся к душевному спасению, надобно больше слушаться Бога, чем людей. Мы хотим отдать на суд христианских государей, можно ли нас называть упрямым… Вы приказываете нам с вами соединиться, и если мы видим в этом грех, то вы, смиренный патриарх со всем освященным собором, грех этот на себя возьмет. Отвечаем: всякий свои грехи сам несет; если же вы убеждены, что по своему смирению и святительству можете брать на себя чужие грехи, то сделайте милость, возьмите на себя грехи царевны Ирины Михайловны и позвольте ей вступить с нами в брак».

Дело не двигалось, и королевича не отпускали. Бояре будто бы говорили ему, что, быть может, он думает, что царевна Ирина нехороша лицом, так был покоен – будет доволен ее красотой; также пусть не думает, что царевна Ирина, подобно другим женщинам московскими любит напиваться до-пьяна: она девица умная и скромная, во всю жизнь свою ни разу не была пьяна.

Молодой принц, однако, решился бежать.

9-го мая, ночью, со двора королевича вышло человек пятнадцать его людей, пешие, подошли в стрелецкому сотнику и начали просить, чтобы он пропустил их. Им отказали. Немцы начали колоть шпагами стрельцов.

Тогда же к тверским воротам подъехало человек тридцать немцев и хотели силой пробиться в ворота. Завязалась стрельба, свалка. Немцы начали ломать ворота, но стрельцы заставили их отступить. Один немец был взят в плен. Когда его вели, то из двора королевича снова выскочили немцы, напали на стрельцов и начали их бить, колоть: одного убили, шестерых ранили, а своего немца отняли.

Скоро обнаружилось все.

11-го мая Марселис явился к королевичу.

– Вчерашнюю ночь, – говорил он: – учинилось дурное дело: жаль, потому что для такого дела добра не бывает.