Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

В отличие от предшествующего, оно не представляет собой цельного монографического повествования, а как бы соткано из записей разных авторов. Это и неудивительно, если учесть, с какой калейдоскопической быстротой менялись в это время на киевском столе князья. С 1154 по 1159 г. в Киеве поочередно сидели Ростислав Смоленский, Изяслав Давидович, Юрий Долгорукий, вновь Изяслав Давидович и вновь Ростислав. Их великие княжения описаны хроникально без каких-либо обобщений и авторских морализаторств.

Несколько более подробной является великокняжеская летопись Юрия Долгорукого, но и в ней чрезвычайно сложно уловить авторскую позицию. В запутанных междукняжеских отношениях летописец как будто симпатизирует великому князю и даже показывает его благородство, как, например, в событиях, связанных с попыткой отобрать у Мстислава Изяславича Владимир Волынский и передать его племяннику Владимиру Андреевичу. Столкнувшись с упорным сопротивлением владимирцев, Юрий Долгорукий решил снять осаду города, чтобы не погубить людей.

«Дюрги же видя непокорство его (Мстислава. — П. Т.) к соб и съжалиси о погыбели людьст и нача молвити дтемъ своим и бояромъ своимъ не можемъ стояти сд». [280]

Далее Юрий Долгорукий заявил, что он не может радоваться ни гибели Мстислава, ни его изгнанию, а поэтому лучше завершить этот конфликт миром. Вполне благородно выглядит Юрий и в беседе со своим племянником Владимиром Андреевичем. Он подтверждает свое обязательство перед братом заботиться о нем, как о своем сыне, и просит того удовлетвориться Погорынской волостью во главе с Дорогобужем и Пересопницей.

280

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 487.

Иной тональностью отличается рассказ о попытке Юрия Долгорукого выдать Ярославу Галицкому мятежного князя Ивана Ростиславича. Летописец осуждает действия великого князя, считает, что он обрекает Ивана на убийство, и радуется, что под давлением митрополита и игуменов он отказался от этой затеи. Когда же, отправленный назад в Суздаль, Берладник был отбит Изяславом Давидовичем, летописец заметил: «И тако же избави Богъ Ивана от великия тоя нужи». [281]

Сдержанно описывается в летописи и смерть Юрия Долгорукого. Летописец осуждает беспорядки, возникшие после кончины великого князя, называет их злом, но ни единым словом не обмолвился о добродетелях покойного. Подробности рассказа: пир в осьменника Петрила, внезапная болезнь Юрия в ночь после гуляния, пятидневная хворь, а также смерть, наступившая в среду 15 мая, указывают на то, что его запись сделана современником великого князя.

281

Там же. Стб. 488.

Кто был им, мы не знаем. Осторожно можно предположить, что тексты за 1154–1157 гг. принадлежат тому же летописцу, который вел летопись Изяслава Мстиславича. В. Ю. Франчук, анализируя ее фонетические старославянизмы, пришла к выводу, что стилю Петра Бориславича характерно полногласное употребление существительного «время» — «веремя». Она приводит достаточное количество таких примеров. [282] Тексты, следующие за летописью Изяслава, содержат такую же особенность. 1154 г: «В то же веремя Ярослав приде из Смоленска Киеву»; [283] «В то же веремя приде всть к Ростиславу», «В то же веремя Гюрги поиде к волости Ростиславли». 1155 г.: «В то же веремя приде Гюргеваю исъ Суждаля». 1158 г.: «В то же веремя бяше привелъ Гюрги Ивана Ростиславича». [284]

282

Франчук В. Ю.Киевская летопись. С. 29.

283

Тут содержится ошибка переписчика. Надо читать не «Ярослав», а «Ростислав».

284

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 471, 476, 480, 488.

Пользуясь филологической находкой В. Ю. Франчук, можно уверенно утверждать, что после 1157 г. летописные тексты написаны уже другим летописцем. Известия о великом княжении Изяслава Давидовича (до 1159 г.) содержат совершенно иные речевые стереотипы. Там, где предыдущий летописец писал: «в то же веремя», новый пишет: «том же лт» или «того же же лта». «Томъ же лт Изяславъ иде къ Каневу» (1158 г); «Того же лта выгнаша Новгородьци Мстислава» (1158 г.); «Том же лте иде Рогъволодъ Борисовичъ от Святослава от Олговича» (1159 г.). [285]

285

Там же. Стб. 490, 491, 493.

Новая стилистическая особенность письма, обозначившаяся в летописи великого княжения Изяслава Давидовича, характеризует также и великокняжескую хронику Ростислава Мстиславича (1159–1167 гг.), что, вероятно, указывает на единого автора. Еще одним объединяющим признаком летописания 1157–1167 гг. является участившееся обращение летописца к церковно-религиозным сюжетам. Чувствуется, что здесь перед нами не боярин, скачущий по Руси вместе со своим князем, но благочестивый монах. Его выдает уже первая фраза летописи Изяслава Давидовича: «Изяславъ же Давыдовичь вниде в Киевъ месяца мая въ 15 в неделю пянтикостьную». [286] Рассказывая о вокняжении в Ростове, Суздали и Владимире Андрея Юрьевича, летописец замечает, что он был любим всеми за его добродетели, среди которых выделяется любовь к Богу, выразившаяся в завершении строительства церкви святого Спаса и закладке во Владимире церкви святой Богородицы. «Зане б прилюбимъ всим за премногую его добродтель, юже имше преже к Богу и къ всим сущимъ под нимъ, тм же и по смерти отца своего велику память створи, церкви оукраси и монастыри, постави и церквь сконца, иже б заложилъ переже отець его святого Спаса камяну, князь же Андри самъ оу Володимири заложи церковь камяну святой Богородици». [287]

286

Там же. Стб. 490.

287

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 490–491.

Из летописной статьи 1158 г., повествующей о смерти дочери Ярополка Изяславича и погребении ее в Печерском монастыре, можно заключить, что написана она печерским летописцем. Он бесспорно современник события, знает, что умерла княгиня 3 января, а 4 января в час ночи была положена в гроб и погребена «съ княземъ въ гроб оу святаго Феодосия». В тексте воздается хвала княгине за ее великую любовь к святой Богородице и к Феодосию Печерскому, выразившуюся в том, что она вместе с мужем Глебом Всеславичем дала Печерскому монастырю 600 гривен серебра и 50 гривен золота. После его смерти передала в монастырь еще 100 гривен серебра и 50 гривен золота, а также завещала 5 сел с челядью. Разумеется, такие бухгалтерские подробности мог знать только летописец Печерского монастыря.

Церковная тема, как кажется летописцу, являлась камнем преткновения при обсуждении вопроса о переходе на киевский стол Ростислава Мстиславича. На приглашение племянника Мстислава Изяславича смоленский князь выставил условие: удаление с митрополичьей кафедры Клима Смолятича и возвращение на нее митрополита — грека Константина. После долгих препирательств дядя и племянник сошлись на том, что оба митрополита не могут быть реабилитированы, а кафедру должен занять новый человек. «И тако отложиста оба яко не ссдти има на стол митрополитьстемь и на томъ цловаста хрестъ, яко иного митрополита привести им исъ Царягорода». [288]

288

Там же. Стб. 503–504.

У Ростислава Мстиславича были и другие причины не спешить с принятием приглашения Мстислава, он хотел получить от вассальных князей заверения в их беспрекословном послушании великому князю, однако летописец, будучи лицом духовным, выставил на первый план спор о митрополичьей кафедре.

И в дальнейшем летописец внимательно следит за церковными событиями и скрупулезно заносит сведения о них на страницы своей хроники. Под 1162 г. он сообщает об изгнании из Суздаля Андреем Боголюбским епископа Леона, под 1164 г. говорит о преставлении митрополита Федора, под 1164 г. — о прибытии в Русь митрополита Иоанна, под 1165 г. — о поставлении епископа новгородского Ильи. Умерший в 1166 г. князь Ярослав Юрьевич назван «благоверным и христолюбивым».

Особенно отчетливо облик летописца просматривается в летописной статье 1168 г., рассказывающей о болезни и кончине Ростислава Мстиславича. Великий князь предстает перед читателем в образе праведника, мечтавшего провести остаток дней в Печерском монастыре. Об этом он как будто бы неоднократно говорил с игуменом Поликарпом, просил его поставить ему келию. «Молвяще же и то всегда къ игумену постави ми игумене келью добру, боюся напрасныя смерти, а что си о мнь Богъ оустроить и ваша молитва». [289] Летописец отмечает любовь Ростислава к святой Богородице и к святому отцу Феодосию, его желание «освободиться от маловременного и суетного свта сего и мимотекущего и многомятежного житья сего». [290] С аналогичными мыслями Ростислав обращался также и к Семеону «попови отцю своему духовному».

289

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 529.

290

Там же. Стб. 530.