Русские поэты второй половины XIX века
Шрифт:
И, не имея ни малейшей нужды, как поэт новый, хотя с жарким и тонким чувством пластической красоты, прибегать к неистовому ей поклонению, – а с другой стороны, не мучаясь душевной пустотой, чтобы низводить к нам богов Олимпа, он художническими, часто литыми чертами выражает то, что поражает его как художника и мыслителя, – не обходя никаких вопросов современности, если они действительно возбудят в нем живое, художническое сочувствие. С другой стороны, г. Майков чужд и противоположной напряженности, напряженности субъективной, к которой он так же искренне и с такою же энергиею высказал свое отношение в апострофе к поэтам «гордого страданья»:
А ты, когда-то жизни жадный,Разочарованный и хладныйТеперь и к миру и к мечтам,Поэт, в плаксивом завываньеПро «гордое свое страданье»Взывающий к векам…Ему чужда всякая фальшь и форсировка, но из этого не надобно заключать, чтобы г. Майков наклонен был впадать в крайности объективности, в тупое равнодушие или чтобы даже лиризм его отличался особенным спокойствием; ничуть не бывало – страстнее многих стихотворений Майкова, иногда даже тревожнее их, вы немного найдете: но всегда в них типично и чувство и выражение. Вспомните в «Очерках Рима» чудное стихотворение «Скажи мне, ты любил на родине своей?..», вглядитесь, как поэт равно объективен в изображении непосредственности страсти, готовой в глаза всем открыто, не страшась, объявить, что ты ее владенье,
Жизнь, кровь, душа ее… —и в изображении другой страсти, угнетенной, так сказать, рефлексиею, в рассказе о которой слышно явно, что все рассказываемое глубоко прочувствовано поэтом, хотя опять так совершенно искренне, совершенно соответственно своему художническому, объективному миросозерцанию, поэт, рассказавши об этой странной, грустной, подавленной рефлексией любви, которая должна была замолчать, – заключает стихотворение порывом, криком непосредственности:
Любить! молчать! и вы любили?! Боже, Боже!..Вспомните эти негою юга дышащие стихи:
На дальнем севере моемЯ этот вечер не забуду, —разрешающиеся, однако, чувством, свойственным и понятным только новому человеку:
При этом солнце огневом,При шуме водного паденьяТы мне сказала в упоенье:«Здесь можно умереть вдвоем…»Вспомните в особенности:
Думал я, что небоЯсное полудня,Сень олив и миртов,Музыкальный голос,Жаркие лобзаньяЖен высокогрудыхИсцелят недугиСтраждущего сердца… —и тем дороже в поэте, который в такой степени новый человек, как г. Майков, покажется вам объективность созерцания, тем больше поверите вы искренности тех страстных отзывов, которые в лиризме его обретает непосредственность, как, например, в упомянутом нами выше стихотворении или еще в следующем, столько же превосходном:
Ах! люби меня без размышлений,Без тоски, без думы роковой,Без упреков, без пустых сомнений,Что тут думать? Я твоя, ты мой!Что тебе отчизна, сестры, братья?Что нам в том, что скажет умный свет. —Или холодны мои объятья?Иль в очах блаженства страсти нет?Я любви не числю и не мерю,Нет, любовь есть вся моя душа.Я люблю, смеюсь, клянусь и верю…Чувствую, как тут я хороша…Верь в любви, что счастью не умчаться,Верь, как я, о гордый человек,Что нам век с тобой не расставатьсяИ не кончить поцелуя ввек.Насколько миросозерцание Майкова, при всей объективности, далеко от тупого спокойствия, всего очевиднее в его поэмах, которые, впрочем, до сих пор представляли только неудачные попытки поэта выйти из лиризма и в которых, как в «Двух судьбах», в «Маше», являлись не лица, а произвольные фигуры с ярлыками или вывесками тех или других современных вопросов и интересов. В последнее время, сколько мы знаем, – вопросы и интересы, глубоко принимаемые впечатлительной натурой нашего поэта, обрели и в этом роде надлежащие, стройные и вместе строгие художнические формы. Г-ну Майкову в этом роде, как нам кажется, тесны рамки обычной действительности, нужны грандиозные размеры и характеры древнего или, по крайней мере, средневекового
мира: таково уже свойство его таланта, что у него не выйдет лица из героя «Двух судеб», Владимира, но зато выйдет живой образ из эпикурейца, например, Люция, который в последний час хочет упиться — Дыханьем трав и морем спящим,И солнцем, в волны заходящим,И Лиды ясной красотой… —что, одним словом, он останется всегда лириком, хотя и в высокой степени объективным.
В. Соловьев
Из энциклопедического словаря
МАЙКОВ (Аполлон Николаевич) – один из главных поэтов послепушкинского периода, сын Николая Аполлоновича Майкова, родился 23 мая 1821 года; первоначальным своим развитием обязан В. А. Солоницину и И. А. Гончарову, преподававшему ему русскую литературу. Стихи стал писать с 15 лет. Поступил в 1837 г. в Петербургский университет по юридическому факультету. Майков мечтал о карьере живописца, но лестные отзывы Плетнева и Никитенка о его первых поэтических опытах, в связи со слабостью зрения, побудили его посвятить себя литературе. В 1842 г. Майков предпринял заграничное путешествие, около года жил в Италии, затем в Париже, где вместе с своим братом, Валерианом Николаевичем, слушал лекции в Сорбонне и Colle`ge de France; на обратном пути близко сошелся с Ганкою в Праге. Результатом этой поездки явились, с одной стороны, «Очерки Рима» (Спб., 1847), а с другой – кандидатская диссертация о древнеславянском праве. Служил Майков сначала в министерстве финансов, затем был библиотекарем Румянцевского музея до перенесения его в Москву, потом состоял председателем комитета иностранной цензуры. Поэзия Майкова отличается ровным, созерцательным настроением, обдуманностью рисунка, отчетливостью и ясностью форм, но не красок, и сравнительно слабым лиризмом. Последнее обстоятельство, кроме природных свойств дарования, объясняется отчасти и тем, что поэт слишком тщательно работает над отделкой подробностей, иногда в ущерб первоначальному вдохновению. Стих Майкова в лучших его произведениях силен и выразителен, но вообще не отличается звучностью. По главному своему содержанию поэзия Майкова определяется, с одной стороны, древнеэллинским эстетическим миросозерцанием, с явно преобладающим эпикурейским характером, с другой – преданиями русско-византийской политики. Темы того и другого рода, хотя внутренно ничем не связанные между собою, одинаково дороги поэту. Как на второстепенный мотив, заметный более в первую половину литературной деятельности Майкова, можно указать на мирные впечатления русской сельской природы, которым поэт имел особенные удобства отдаваться вследствие своей страсти к рыболовству. Майков сразу приобрел себе литературное имя стихотворениями «в антологическом роде», из которых по ясности и законченности образов выдаются: «Сон», «Воспоминание», «Эхо и молчание», «Дитя мое, уж нет благословенных дней…», «Поэзия»; выше всяких похвал в своем роде «Барельеф». Одна из «эпикурейских песен» начинается редким у Майкова лирическим порывом:
Мирта Киприды мне дай!Что мне гирлянды цветные? —но затем во второй строфе грациозно переходит в обычный ему тон:
Мирта зеленой лозойСтарцу, венчавшись, отрадноПить под беседкой густой,Крытой лозой виноградной.Характерно для поэзии Майкова стихотворение «После посещения Ватиканского музея». Скульптурные впечатления этого музея напоминают поэту другие такие же впечатления из раннего детства, сильно повлиявшие на характер его творчества:
Еще в младенчестве любил блуждать мой взглядПо пыльным мраморам потемкинских палат..Антики пыльные живыми мне казались,И, властвуя моим младенческим умом,Они родились с ним, как сказки умной няни,В пластической красе мифических преданий…Теперь, теперь я здесь в отчизне светлой их,Где боги меж людей, прияв их образ, жилиИ взору их свой лик бессмертный обнажили,Как дальний пилигрим, среди святынь своих,Средь статуй я стоял…В превосходном стихотворении «Розы» (отдел «Фантазии») мгновенное впечатление переносит поэта из современного бытия в родной ему античный мир:
…Ах, вы всему виною,О розы Пестума, классические розы!Так же замечательно стихотворение «Импровизация» – единственное, в котором пластическая поэзия Майкова весьма удачно входит в чуждую ей область музыкальных ощущений:
Но замиравшие опять яснеют звуки…И в песни страстные вторгается струейОдин тоскливый звук, молящий, полный муки…Растет он, все растет и льется уж рекой…Уж сладкий гимн любви в одном воспоминаньеДалеко трелится… но каменной стопойНеумолимое идет, идет страданье,И каждый шаг его грохочет надо мной…Один какой-то вопль в пустыне беспредельнойЗвучит, зовет к себе… увы! надежды нет!..Он ноет, – и среди громов ему в ответЛишь жалобный напев пробился колыбельный.