Русские (сборник)
Шрифт:
В кресле кривовато сидел Алексей. Спал. По правую руку от него, на овальном журнальном столике — двухлитровая пустая бутыль из-под пива, на тарелке шкура и голова вяленой щуки. Голова смотрит пустыми, не по-рыбьи большими глазницами прямо на Валентину Петровну, пасть утыкана зубами-иглами… Никитка, когда был маленький, собирал щучьи головы — целую полку в его шкафу они занимали; особенно он гордился здоровенной, с боксерскую лапу, головой, и пасть у нее была раскрыта, как капкан какой-то. Никитка всем доказывал, что это не щука, а крокодил, спорил до слез, если не соглашались… Как-то, играя, он сильно проколол палец щучьим зубом, загноение началось. И ночью Валентина Петровна собрала головы и выбросила. Сын потом долго плакал, дулся несколько дней, ничем не давал занять опустевшую полку. С тех пор рыбу
— Алексе-ей, — потормошила мужа Валентина Петровна; он приоткрыл глаза, выпрямил тело. — Опять?.. Иди в кровать давай.
— Да-а…
В последнее время раза два-три в неделю она заставала мужа вот так — дремлющим в кресле с пустой бутылью на столике. Поначалу возмущалась, начинала ругаться, но однажды Алексей как взбесился: «А что мне делать?! Тебя вечно нет, Никитка там у себя стреляет. Что такого-то? Смотрю телевизор, пива немного вот, чтоб расслабиться. После школы». — «Других занятий, что ли, нет? — перебила его тогда Валентина Петровна и кивнула на стеллажи с красивыми, по подписке приобретенными собраниями сочинений: — Почитал бы хоть. Или… ты историю своих манси совсем забросил. Дописал бы…» Но муж усмехнулся так едко и горько, что Валентина Петровна осеклась. Разговор прекратился.
Конечно, ничего ужасного, что муж выпивал вечером три-четыре кружки пива и задрёмывал перед телевизором, только всё-таки неприглядная очень картина, что-то унизительное в этом есть, безысходное. Как будто её Алексей больше уже ни на что, кроме работы в своей школе и такого вот отдыха, не способен.
— Давай, давай поднимайся, — снова подёргала его Валентина Петровна.
Муж, отдыхиваясь и потягиваясь, постоял возле кресла, ошалело повертел головой. Виновато-удивленно сказал:
— Что-то опять сморило… Сколько сейчас?
— Сколько… Первый час почти, — несколько брезгливо ответила Валентина Петровна. — Иди, ложись.
— Да мне… — Муж зевнул. — Мне ко второму уроку. — И покачиваясь, вздыхая, походкой циркового медведя посеменил в сторону спальни, но вдруг изменил направление…
«Куда он ещё?!» — кольнула тут же тревожная мысль Валентину Петровну. Досадливо морщась, взяла тарелку с остатками щуки, бутыль, бокал. Пошла на кухню.
Конечно, посуда не вымыта, на столе большая тарелка со следами курицы-гриль. Буроватые кости. На плите кастрюля со сваренным ею ещё в воскресенье супом… Нет, прибраться сил нет совершенно. Завтра, может, с утра…
В туалете зашумела вода, щёлкнула задвижка и послышались уже более твёрдые шаги.
— Сморило его, — почти про себя проворчала Валентина Петровна и стала снимать жакет. Потом, вспомнив, открыла висячий шкафчик, вытряхнула из бутылька две таблетки, бросила в рот. Запила водой из электрочайника. Никакой особенной пользы от употребления «Витатресса» она никогда не чувствовала, но аккуратно покупала его в аптеке, боясь, что без него сил станет ещё меньше…
Раздеваясь на ходу, медленно прошла в зал. К сыну заглядывать даже не стала — не выдержит, накричит, потом до утра будет в себя приходить. Пусть делает что хочет — двадцать два года уже. Поживёт — сам пожалеет.
Повесила костюм и блузку в шкаф. Расстегнула бюстгальтер и впервые за день вздохнула свободно всей грудью, по-настоящему глубоко. Сразу, но, правда, на короткую минуту, стало легко — как-то, как в юности летом, у речки где-нибудь… Нет, скорее лечь, растянуться так, чтоб захрустело в суставах. Лечь на прохладную свежую простыню… Пошла. Вспомнила, представила рядом пьяновато-сопящего мужа, его пивной перегар вперемешку с запахом вяленой рыбы.
Накинула на плечи халат, села в кресло, машинально взяла в руку пульт дистанционного управления. Нащупала пальцем нужную клавишу, чтоб переключать программы, в рассеянной надежде увидеть что-то небывало интересное, то ныне редкое, что может привлечь внимание. Отвлечь. Не нажала… Сухощавый, головастый человек в громоздких очках-лупах, с остренькой донкихотской бородкой размеренно-убедительно, уверенно гипнотизируя, говорил, глядя куда-то влево от камеры:
— Главный результат нашей экспедиции это подтверждение фактов существования генофонда человечества. То, о чем говорили многие и многие учёные, гуру, люди,
посвященные в тайну, какими были, к примеру, Елена Блаватская, Рерих, Лобсанг Рампа, оказалось правдой. Генофонд — та сила, что спасёт нашу цивилизацию при любой катастрофе, — существует.«Что ещё?..» — заранее, больше от тона головастого, чем от смысла его слов, в Валентине Петровне начала нарастать новая волна раздражения.
— Каких либо документов, вещественных доказательств мы, естественно, представить не можем. Генофонд человечества — не военная база с секретным оружием, куда можно при определённой подготовке пробраться с видеокамерой. Сомати-пещеры защищены мощнейшим психоэнергетическим барьером, и преодолеть его способны единицы, прошедшие долгий курс медитативных упражнений. — Головастый кивнул раз-другой в подтверждение собственных слов и поправил очки. — Эти люди поддерживают микроклимат в пещерах, и наверное, именно на них… этого нам до конца выяснить не удалось, да и вряд ли удастся кому-либо из посторонних… Так вот, на посвященных возложена миссия помогать людям, находящимся в продолжительном сомати, из него выходить…
— Здесь бы, — появился на экране и сам ведущий, не в пример головастому очень полный, круглощекий, с бородой от ушей, — здесь бы, Феликс Робертович, я хотел вас перебить. Расскажите подробнее, что это за состояние такое — сомати. Я да, думаю, и большая часть наших зрителей порядком заинтригованы.
— Сомати достигается медитацией, — поспешно выдал три слова головастый, а потом долгий десяток эфирных секунд молчал, размышляя. — М-м, дело в том… Дело в том, что, медитируя, человек входит внутрь своей души. Для того чтобы достичь сомати, нужно полностью освободиться от отрицательной душевной энергии. При глубоком сомати пульс останавливается, метаболическая энергия снижается до нуля, а тело приобретает каменно-неподвижное состояние. — Голос его становился всё размеренней и в то же время весомей, головастый как будто сам впадал в медитацию. — Наверняка многие видели картину, где изображён человек в позе лотоса, у него длинные ногти на руках и ногах, очень длинные волосы, борода стелется по земле. Кисти рук, лежащие на коленях, направлены ладонями к небу. Зрачки глаз закатились, и мы видим только белки. Тело очень худое, мышцы напряжены… Вот так и выглядит человек в состоянии сомати. И в таком состоянии он может находиться многие тысячи лет. Дело в том, что время в сомати течёт в семьсот семнадцать раз… в семьсот семнадцать — вдумайтесь! — раз быстрее, чем обычный ход времени. Поэтому неудивительно, что в пещерах Тибета пребывают люди из прошлых земных цивилизаций — лемурийцы, атланты. И они в критический для нашей планеты момент, после неизбежной гиперкатастрофы, выйдут…
— О господи, бред какой, — вздохнула Валентина Петровна, вырываясь из послушного созерцания головастого. — Какие вам всё катастрофы… Делать нечего. — Глянула на часы и испугалась: половина первого ночи.
Даванула на красную кнопку пульта. Экран вспыхнул и погас, растворяя синеватый силуэт проповедника в громоздких очках. Валентина Петровна поднялась, поставила будильник на шесть часов и, ругая шёпотом всех этих соматиков, параноиков, коматозников, пошла спать.
Завтра предстоял очередной трудный, насыщенный важными делами день.
Может, не заезжать?
Анастасия Емельянова
— Может, не заезжать, а то опоздаем? Неудобно как-то…
Лена была его третьей женой, и хотя вместе они прожили почти десять лет, Версилова она не застала, никогда его не видела да и не слышала о нём почти ничего.
Топилин и сам в точности не знал, зачем позвонил, договорился о встрече, но он привык настаивать на своём, тем более машину вёл он и знакомые, к которым они ехали на дачу, были тоже его.
— Ничего, подождут. В конце концов, это дело пяти минут. Когда я ещё там окажусь? Специально же не поеду…
— Ну смотри, — вздохнула жена, — я останусь в машине.
— Как знаешь.
Виной всему было хорошее настроение. Раннее майское утро, солнечное, непрогретое, пахнущее холодком и смоляными почками, ударило в окно, как только Лена отдёрнула занавеску. В мае, конечно, такое утро не редкость, но поди доживи до мая, дотяни — через промозглую осень и бесконечную зиму, через позднюю весну, наконец.