Русские снега

— Но ты их ясно видел, Митрий Васильич?

— В том-то и дело! Куда уж ясней! Вот как тебя… Две курицы у нас пропали, — добавил он, хмурясь. — Я вот думаю: неужто эти стервецы прихватили, а?

Было ясно, что почудилось инвалиду. Чего он так волнуется-то? И куры найдутся.

— Хоть бы не ухмылялись, сволочи! Такая во мне обида! Вижу: сытые, здоровые… Я ж их убил! Хорошо помню, как с мотоцикла двоих сшиб. А они — вот они! Опять явились!

— Атмосферное давление повысилось, — с улыбкою сказал Ваня. — Воздействует на психику нам.

— Где-то что-то случилось, — осторожно высказался Митрий.

А что и почему, понять невозможно. Порядок жизни нарушился и в природе, и в обществе. Весь механизм поломался, вразнос пошел, как телега с горы. Так я думаю.

Тут Ване показалось, что где-то в отдалении профырчал мотоцикл… и еще один…

Митрий тоже насторожился, напряженно вслушиваясь, кивнул:

— Чуешь?

Звуки эти как бы относило ветром, и не разобрать, то ли мотоцикл, то ли что-то иное.

— Пустое, Митрий Васильич! — утешил его Ваня. — Не обращай внимания.

— Печь не растопить — дым в избу идет, — пожаловался Митрий, приглушая голос, словно их могли слышать те, что шастали окрест. — В нетопленой избе жить — беда.

— Там снегу насыпало выше крыши.

— Да уж я догадался…

Лестница у Митрия добротная, прислонена за крыльцом стоймя. Ваня влез на крышу — вытянул ее за собой, добрался до князька и здесь тем же порядком, что и у себя над домом, протаранил над трубой вертикальный ход наверх. Высунулся — там, наверху, по-прежнему мела метелюга по снежной равнине, белые языки вылизывали ее; широкие потоки, завихряясь, мчались, обгоняя друг друга… но если раньше облака по небу несло в том же направлении, что и снег по земле, то теперь они, ставши еще более зловещими, мчались обратно. Это встречное движение создавало фантастическую карусель и соответствовало какому-то общему замыслу, постигнуть который казалось просто невозможно.

Ваня спустился оттуда с усилившейся тревогой, Митрию сказал:

— Все в порядке, можно печь затапливать.

— Ну, что там, наверху?

— Снег идет, — уклончиво отвечал Ваня, вытирая мокрое лицо полой куртки, исподней ее стороной.

Митрий закашлялся и повторил сказанное ранее:

— Сломалось что-то в механизме природы. Какая-то авария в ней…

4.

Митрий Васильевич Колошин, человек как человек… на двух ногах, при двух руках. Даже когда пойдет — ну, хромает… ну, ступает тяжело. Но если знать, что составлен он из частей живых и неживых… Казалось, весь он скрипел, как скрипели его деревяшки-ноги. А при всем при том Митрий и топором рубил, и косой косил, и заступом копал, и рубанком стругал, и даже носил воду из колодца по одному ведру — хотя видно было, чего стоил ему каждый шаг, когда он нес эту воду. Просто нагнуться и поднять что-то с земли было Митрию непросто, а он перетаскивал мешки, перекатывал бревна, колол дрова, крыл крышу…

Работал всегда медленно, постанывая и покряхтывая, да с матерком, но усердно, постоянно, с утра до вечера. Ему несли отбить косу, насадить топор, подшить валенки, заклепать ведро, вылудить чайник или самовар — он выслушивал просьбу хмуро, но никому не отказывал.

Дом Колошина покрыт шифером и обит тесом, наличники покрашены, изгородь огорода крепкая, и что ни возьми — носилки, тачка, лестница, ручная тележка, скамейка — все прочное, надежное, потому как сделано хозяйскими руками. Нигде и ничто не валялось возле дома просто так — не брошено, не оставлено, не забыто — напротив, прибрано, подметено.

Двор у Колошиных полон живности: корова с годовалой телкой, овец шесть штук, свинья с четырьмя поросятами, кур и гусей столько, сколько не держат все остальные в деревне вместе взятые.

Жена Митрия время от времени ложится в больницу — и тогда со всей этой живностью управляется сам хозяин: он и корову доит, и навоз вычищает, и печь топит. Как это ему удается — непостижимо. — Если б все так работали, как ты, Митрий Васильич, — похваливали его лучкинские, — мы б давно при коммунизме жили. — Нет, — отзывался он и убежденно повторял: — Нет! От нас тут ничего не зависит, сколько мы ни работай.

— Ну-ко, если б все-то! Как это не зависит!

— Вот если в работящей семье хозяин бросает деньги в печь или, скажем, в форточку, — будет такая семья жить хорошо?

Тут Митрий сурово взглядывал на присутствующих и отрубал рукой:

— Не будет! Вот так и у нас в государстве. Работают одни, а кошельком распоряжаются другие. Потому и живем хреново.

Мысль о необходимости иметь хорошего хозяина в стране, который наведет в ней должный порядок, была излюбленной его мыслью. Он развивал ее не раз, при этом обязательно вспоминал незабвенного генералиссимуса. Для Митрия существовало два Сталина — оба сидели в Кремле и правили страной: один расстреливал своих друзей и врагов, гнал Гитлеру эшелоны с рудой и хлебом, ликвидировал крестьянство, как класс и вообще был отменный мастер по части больших и малых злодейств; другой стоял на Мавзолее, приветствуя празднующий народ, ежегодно снижал цены на соль и спички, присоединял к Российской державе все новые и новые земли, а карал только саботажников, тунеядцев и троцкистов. Именно второго Митрий имел ввиду, крича «За Сталина!», когда бежал в атаку по минному полю в тот роковой день, лишивший его обеих ног.

— Вожжи опустили… — вслух размышлял Митрий, сидя теперь в своем подснежном «метро». — А должен быть хозяин, как в хорошей семье. Прикажет: выгребай навоз — значит, выгребай. А назначит праздник — ну так отдыхай, веселись. А если обсуждать каждое такое распоряжение да решать общим голосованием — захиреет хозяйство. Порядок должен быть!

— Что, и нынче Сталин нужен? — спросил Ваня, опять как дровишек в костер подкинул.

Митрий уловил оттенок иронии в этом вопросе.

— Да! — сказал он, сердясь. — Хоть бы и Сталин, мать его в душу.

И вот при упоминании грозного имени, на свет фонаря откуда-то вдруг выкатился бесформенный ком, отряхнулся от снега и оказался существом на четырех лапах, покрытых длинной шерстью, с острой мордочкой, которая оканчивалась розовым пятачком, как у поросенка… но ведь лапы же, как у кошки! — глаза злобные, волчьи… надо лбом короткие прямые рожки, как у молодого козленка; при этом уши не стояли торчком, а висели, как у собаки, а хвост был длинный, отвратительно-голый.

— Опять! — зарычал Митрий и метнул в него лопату, словно копье.

Существо ублюдочного вида то ли прохрюкало, то ли проблеяло, мигом воткнулось в снежную стену и исчезло, не оставив за собой никаких следов.

— Ишь, нечисть разгулялась! — тяжело дыша, выговорил инвалид.

— Кто это? — спросил огорошенный Ваня, не слыша собственного голоса; мороз прошел у него по спине — не от страха, нет, от гадливого чувства.

Митрий тыльной стороной ладони вытер пот со лба:

— И ты, Ваня, видел?

— Ну!

— А я думал, только мне это кажется. Оно уж не первый раз. Вот стоит упомянуть… — Митрий запнулся, — так и выскочит. То ли боров, то ли козел, то ли волк в овечьей шкуре. Клыки у него видел какие?.. Я ружье зарядил, на крыльце держу — хорошо бы его ухлопать, гада! Но ведь пока я до ружья дохромаю, эта тварь убежит! Она проворная.

Страха не было в душе Вани — только озадаченность.

Впрочем, как не было — было! Страшновато, конечно, однако надо же не сидеть, сложа руки, а действовать!

— С того конца деревни что-то нету никаких вестей, — сказал Митрий озабоченно. — Ольга давеча пыталась проторить туда ход, да заблудилась, едва выбралась. Наведайся ты, Иван, а то не случилось бы какой беды: дети малые у Верки, а Махоня — старушка нрава лёгкого, ей бы только сказки рассказывать, небылицы придумывать, в случае чего от неё хромой Верке помощи не ждать.