Русские снега

— К Ильину дню надо бы управиться с рожью, — продолжал Абросим, щурясь на солнце. — А то ведь того и гляди лен зажелтеет. Да и жито нынче против прошлогоднего рано заколосилось…

6.

Из ясной небесной голубизны прямо перед ним на межу полилась вдруг тонкая струйка воды. Как из чайника. Абросим встал, растерянно следя: струйка падала на сухую землю, разбрызгиваясь по сторонам. Она возникала на высоте птичьего полета, то есть где-то там становился заметен ее серебристый, движущийся отблеск, и оттуда она отвесно, стремительно падала. Это явление было умопомрачительно нелепым, необъяснимым, а потому и жутким, несмотря на солнечный день; оно повергало в оторопь.

— Свят-свят, — проговорил Абросим и перекрестился по-мужски размашисто.

Жена его Анисья с дочкой Аринкой тоже встали и, тоже ничего не понимая, смотрели вверх, прослеживая серебристую, словно играющую струйку.

— Не к добру это, Обросим, — сказала встревоженно Анисья.

И Ваня смотрел, недоумевая: на небе ни облачка — чисто до самого горизонта; деревья тут ни при чем — они на некотором расстоянии от падающей водицы; ничего вверху нет — и вдруг эта струйка… откуда? с чего?

— Не к добру, — повторила Анисья.

— Знамение нам, — вымолвил Абросим.

Грязный ручеек уже полз по меже неуверенно, будто недоумевая. Над лужицей иногда вспухал вдруг большой пузырь и отражал голубое небо, опушку леса, край ржаного поля и лица стоявших вокруг.

— Конденсат, — предположил Ваня, глядя вверх.

— Чего? — не понял Абросим.

— Все мои сорок умов не в состоянии понять, — пробормотал Ваня. — Если конденсат, то почему струйкой, а не дождичком?

Опять прослеживали каждый сверху вниз, снизу вверх этот нелепый небесный водопад: сущая пустяковина, которой однако невозможно было найти разумной причины и объяснения.

Кто-то опять их дурачил, но невозможно понять, кто.

— А возле лавы на Пьяном лугу вчера молния воткнулась, — шёпотом сказала Аринка. — Так и торчит до сих пор.

Абросим и его семья живо обсуждали это, уже отдаляясь от Вани.

А уж похолодало вдруг, и там, куда падала с неба струйка воды, образовывалась наледь. Небо заволокло тучами. Уж снежные одуванчики закружились в воздухе… Абросим и его семейство, будто относимые на льдине от берега, отплывали…

— Да погодите! — спохватившись, вскричал Ваня. — Как же так? Вы вообще-то в каком веке живете?

— Мы, вроде бы, в восемнадцатом, — отвечал Абросим.

— А чего же говоришь «Питер», тогда как надо «Санкт-Питербурх»? Питером его стали звать в нашем, двадцатом.

— Да вот сбиваюся иногда, ангидрид твою в гидролиз! — ругнулся рукастый мужик Абросим.

И уж ни поля, ни неба над ним, ни жнецов, ни леса с птичьей жизнью — рыхлый снег кругом, и вверху тоже, а рядом, совсем рядом, мелодично журчал ручей — это Вырок.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1.

Ваня выбрался в подснежный ход, не людьми прорытый, а вытаянный ручьем.

Вырок тек себе в собственном русле, ему не было дела до снега. Он был покрыт льдом, который на стремнине истончался и имел промоины, а у берегов был довольно крепок.

Сумеречный свет сеялся сверху. В этом свете можно было рассмотреть, что над Вырком как бы от дыхания воды вытаял тоннель с обледенелыми сводами, повторявший его повороты и вверх, и вниз по течению. В нем можно было передвигаться, лишь в некоторых местах пригибая голову, а в которую сторону идти, чтоб вернуться домой, об этом можно было определиться по стремлению воды.

Ледок потрескивал у него под ногами, но держал. Местами, а именно там, где вода проточила ледяную корку, инеем были густо покрыты своды тоннеля. Иней осыпался и на лёд, на нём едва заметно отпечатались следы звериных лап, однако то, что тут могут быть волки, как-то не пришло Ване в голову. Он думал о том лишь, что если идёт верно, то скоро должна попасться ему череда прудов — это уже на околице Лучкина.

И верно, подснежный ход раздвинулся, превратившись как бы в комнату с довольно высокими сводами — это был первый прудик. Ту можно распрямиться. За ним последовал второй. Ваня выбрался в следующий и увидел мосточки, вмерзшие в лёд, — с них обычно мать полощет бельё…

Здесь, выбираясь на берег, он поскользнулся, и больно ударился коленом об лёд. Морщась, закатал штанину, потёр ушибленное место и увидел вод коленом как бы ленту, опоясывающую голень, — просто кожа его припухла этаким пояском и покраснела. Поясок этот озадачил его, но Ваня тотчас вспомнил: именно на этом месте совсем недавно был перелом… Был и — нету!

Он очень живо вспомнил, как лежал на продолговатом белом возвышении, и двое в голубовато-зеленых комбинезонах склонились над его ногой, что-то делали с нею, не обращая внимания на то, что он сморит на них.

Вот после того назвавший себя маленьким принцем спросил:

— Куда теперь?

А Ваня ему строго:

— Положь, где взял.

И нога уже не болела. А вот теперь только красная полоска вспухшей кожи опоясывала ногу под коленом, и кожа в этом месте была как бы онемелой, бесчувственной.

2.

Сорокоумовы, мать с сыном, сидели за столом, завтракали… или это был обед… ужин… Маруся поглядывала на Ваню, словно не решаясь сказать.

— Что-нибудь случилось, его я не знаю? — спросил он, поймав её взгляд.

— Случилось… Ольга затеяла торить подснежный ход в Пилятицы.

— Зачем? Ты ей сказала, что я там был? Ни магазин не работает, ни до города не дозвониться. Да и вообще тамошним не до нас. В политику ударились — или о суверенитете хлопочут, или мировую революцию замышляют — их теперь не унять. И городу не до нас.

— Ей в церковь занетерпелось.

— В церковь? Там не служат с тридцатого года. А нынче награбленное добро хранят.

— Ей не объяснишь. У неё своё понятие.

— Или у неё в доме икон мало?

— Она говорит: Божий храм — место намоленное, там молитва Богу слышней. Сказала: это будет мой подвиг — спасти пилятицкую церковь. А при церкви спасутся все.

Оказывается, Ольга вовлекла в этот подвиг и старух: Анну Плетнёву да Махоню. Общими усилиями пробивают ход в снегах.

— Я боюсь, Вань: вдруг потеряются! Ходила им помогать… уговаривала.

— Далеко ушли?

— На поле выбрались.

Сказавши это, Маруся замолчала. Он больше ни о чём не не спрашивал. А закончив с едой, поднялся, стал одеваться.