Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)
Шрифт:
Вот важная для нас формула Дэвида Фридмана:
"Новая критика (после Бети Фридан) не фокусировала свое внимание на спальне. Впервые в истории организованное движение поставило вопрос, вправду ли взаимоотношение пениса и вагины вообще является первостепенной темой. Наоборот, новые феминистки перевели этот вопрос в политическое измерение: господство мужчин над женщинами в большинстве аспектов американской жизни, от монотонности буржуазного брака до ограниченных возможностей, доступных женщине в трудовой деятельности - картина, столь памятно написанная Бетти Фридан, - сформировано самим сексуальным актом. То, что мужчины видели как биологию ... в том феминистки усмотрели идеологию. Гетеросексуальность подверглась атаке за искусственно сконструированный женский эротизм, понятый в терминах мужской потребности. ... многие женщины пришли к выводу, что настоящий выигрыш от сексуального освобождения получили исключительно мужчины. Мужчины
В этой переориентации феминизма, в обозначившейся его борьбе с пенисом самой значительной жертвой стал Зигмунд Фрейд. Это самое ненавистное для современных феминисток имя. Чем же их так прогневал один из великих освободителей человечества?
У Фрейда есть одна теоретическая разработка касательно природы женского оргазма. Настоящий оргазм зрелой женщины - это вагинальный оргазм, говорит отец психоанализа. Фиксация на клиторальном оргазме - признак незрелости женщины, инфантильный пережиток, оставшийся с поры так называемых детских сексуальных исследований. В этой мысли радикальным образом подчеркивается решающая роль в поле - пениса, не только для мужчины, но и для женщины. Вообще у Фрейда получается, что женщина как бы сексуально неполноценна, что рок ее судьбы - анатомия, то что он обозначил термином "зависть к пенису". Вот на этот пункт и повели атаку феминистки.
Этапной в этом отношении стала книга Энн Коедт (Koedt) "Миф о вагинальном оргазме". Гипотеза Фрейда, в свое время способствовавшая многим эволюциям (вплоть до того, что женщины прибегали к хирургическим операциям с целью переместить клитор ближе к вагине - эту операцию, проделала, кстати, одна из любимых учениц и поклонниц Фрейда, сама психоаналитик, Мари Бонапарт - из той самой семьи), - эта гипотеза давно была опровергнута на эмпирическом материале после появления знаменитого Кинзи-репорта - детального описания сексуальных практик в Америке. Таким образом, вагинальный оргазм был истолкован как именно миф, причем злонамеренный, имевший целью сексуальное порабощение женщин мужчинами.
Следующим этапом феминистского самосознания стала еще одна книга - "Сексуальная политика" Кэйт Миллетт; может быть лучше перевести название книги по-другому: "Секс как политика". Здесь был разоблачен миф о мужской любви к женщине, романтический миф. Женщина для мужчины - предмет вожделения и/или презрения. Первый раз в истории американской печати газета Нью-Йорк Таймс посвятила одной книге две рецензии подряд, в течение двух дней. Журнал Тайм поместил на обложке портрет Кэйт Миллетт - высшая степень славы в Америке. Тот же Тайм писал, что для мужчины читать ее книгу - все равно что поместить свои тестикулы в опасной близости от щипцов для орехов. Автора "Секса как политики" назвали Мао Цзе-дуном женского освобождения. Слава ее, однако, была подорвана, когда выяснилось, что она лесбиянка, хотя и состоявшая в браке с японским скульптором Фумио Ёшимуро.
Точку над i поставила книга Сусан Браунмиллер "Против нашей воли", в которой феминистский дискурс достиг своего максимума. Тезис Браунмиллер: любой сексуальный акт есть со стороны мужчины насилие. Секс вторичен, первична воля к господству, к унижению противника, каковым противником выступает для мужчины любая женщина. Это, кстати, тоже далеко не новая мысль, ее теоретически развивал венский диссидент Альфред Адлер, отлученный от психоаналитической церкви. Новация Сусан Браунмиллер состояла в переведении данной гипотезы в идеологический контекст, как и все, что делали многочисленные феминистки, это общая схема их мысли.
Есть, кстати, интересная синонимика - как в русском, так и в английском языках. Слово "насилие" в обоих стоит в ряду таких слов, как "похищение" или, того пуще, "восхищение", "восторг". "Восхищенной и восхищённой",- писала Цветаева: то же самое, что "изнасилованной и приведенной в восторг". В английском все эти коннотации содержит слово "rape". Знаменитая поэма Попа "Похищение локона" - это именно "The Rape of the Lock". Тут сам язык выступает как орудие мужской доминации; а бессознательное, то есть вместилище всяческой бестиальности, учит новейший гений Лакан, структурировано как язык.
Интересно, заметили ли американские феминистки эти языковые штучки?
Мы не ставим своей целью критику феминизма, цель у нас сегодня другая, другим вопросом мы задаемся: изменил ли феминизм мир? И второй вопрос, сопутствующий: стало ли человечество по-другому мир видеть? На оба вопроса решительный ответ - да.
И мир оказался радикально измененным не столько бурной деятельностью феминисток, сколько движением современной технологии. Дэвид Фридман, концентрируя новейшую культурную историю вокруг пениса, не заметил некоего слона: противозачаточных пилюль, радикально изменивших
сексуальные практики передовых стран, по-настоящему освободивших женщину. И дальнейшей фундаментальной, онтологической, отнюдь не просто социальной эмансипации женщины будет способствовать, уже способствует та же технология. Искусственное осеменение, дети в пробирках, роды 62-летней женщины, организованные, кстати, тем же кудесником, Северино Антинори, который готовится сейчас явить миру человеческого клона. И среди трех его, так сказать, подопытных свинок - две русские. Вы заметили это, дорогие слушатели?Это деталь, конечно, но, если угодно, символическая. Важно то, что передовой и просвещенный Запад пошел по дороге русской - кастрационной - утопии, столь выразительно описанной Александром Эткиндом. Лорена Боббит, отрезавшая член мужу-садисту, - детский лепет, детский бунт, детская шалость, если угодно. Человечество готово отказаться от пола. Лизистрата готова. Значит ли это, что не будет больше войн?
Никифор или Федька?
(опыт апофатической антропологии)
Недавний юбилей Корнея Чуковского оказался событием неотпускающим и еще одну грань обнажил в долгой истории русского писателя и русской литературы, даже русской истории в целом. Я задумал написать кое-что о Троцком - и вдруг оказалось, что он был ненавистником Чуковского еще с давних, дореволюционных времен (тогда же его, кстати, обругал и Ленин - за статью об упадке марксизма в качестве интеллигентского вероучения). Но помимо этих, ныне прочно забытых фактов, существует стойкая легенда, связывающая дедушку Корнея с еще одним вождем российской революции - Сталиным. Как говорят в лагерях, кто-то пустил парашу, что сказка Чуковского "Тараканище" - сатира на Сталина: сходство было найдено в общей усатости и склонности к террору. Тараканище у Чуковского - злодей, грозящий наших деточек за ужином скушать. Я думаю, что эта легенда - позднейшего, послесталинского уже происхождения. Она пришлась по сердцу диссидентствующей интеллигенции и стойко укоренилась как доказательство тайной оппозиционности русской литературы сталинскому режиму. Особенно стали ее раздувать при Горбачеве.
Конечно, это чушь; правда, благонамеренная чушь. Сказка Чуковского была написана в самом начале двадцатых годов, когда про Сталина не знали нигде за исключением узкопартийных кругов, он не был, как говорят американцы, house-hold name. Но, кажется, я обнаружил некий, как говорят сейчас, интертекст, дающий подобие объяснения этой легенде. Собираясь писать о Троцком, я вспомнил, что в дневниках Чуковского есть одно очень резкое о нем высказывание. Привожу его сейчас:
"Троцкисты для меня всегда были ненавистны не как политические деятели, а раньше всего как характеры. Я ненавижу их фразерство, их позерство, их жестикуляцию, их патетику. Самый их вождь был для меня всегда эстетически невыносим: шевелюра, узкая бородка, дешевый провинциальный демонизм. Смесь Мефистофеля и помощника присяжного поверенного. Что-то есть в нем от Керенского. У меня к нему отвращение физиологическое. Замечательно, что и у него ко мне - то же самое: в своих статейках "Революция и литература" он ругает меня с тем же самым презрением, какое я испытываю к нему".
Ну как было после этого не заглянуть в "Революцию и литературу"? Там я обнаружил следующее:
"Не так давно Чуковский поощрял Алексея Толстого к примирению не то с революционной Россией, не то с Россией, несмотря на революцию. И главный довод у Чуковского был тот, что Россия все та же и что русский мужик ни икон своих, ни тараканов ни за какие исторические коврижки не отдаст. Чуковскому чудится за этой фразой, очевидно, какой-то большущий размах национального духа и свидетельство неискорененности его. Опыт семинарского отца-эконома, выдававшего таракана в хлебе за изюминку, распространяется Чуковским на всю русскую литературу. Таракан как изюминка национального духа! Какая это в действительности поганенькая программа и какое презрение к живому народу. Добро бы сам Чуковский верил в иконы. Но нет, ибо не брал бы их, если б верил, за одну скобку с тараканами, хотя в деревенской избе таракан и впрямь охотно прячется за иконами. Но так как корнями своими Чуковский в прошлом, а это прошлое в свою очередь держалось на мохом и суевериями обросшем мужике, то Чуковский и ставит между собой и революцией старого запечного национального таракана в качестве примиряющего начала.
Стыд и срам! Срам и стыд!"
Вот откуда этот таракан пошел. Троцкого знали и читали все, а в литературных кругах не могли не заметить этого выпада против Чуковского, тем более, что упомянутое тут имя Алексея Толстого связано с одним тогдашним громким литературным скандалом (он опубликовал в эмигрантской газете частное письмо к нему Чуковского, содержащее информацию, которую публиковать не стоило). Троцкистский таракан запомнился, скорее даже осел в бессознательном - и выплыл оттуда, когда после 56 года стали говорить о Сталине и искать дальнейшие подробности, с ним связанные.