Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Но у нас есть еще одна литературная реминисценция, связанная с Идущими Вместе и выводящая непосредственно к русской традиции. Вот тут настоящий разговор и пойдет.

Одна из деталей, сообщаемая в статье Нью-Йорк Таймс об Идущих Вместе, - об их организационных принципах. Выясняется, что мельчайшее подразделение - так называемая пятерка. Десять пятерок составляют, как пишет Нью-Йорк Таймс, детачмент. Мне помнилось, что последнее слово я где-то уже встречал, причем в ином написании. Нашел где: в повести Тынянова "Подпоручик Киже":

"Согласно императорского предложения за № 940 о неупотреблении слов в донесениях, следовало не употреблять слова "обозреть", но "осмотреть", не писать "стража", но "караул", и ни в коем случае не писать "отряд", но "деташемент".

Далее эти деташементы, числом двадцать, составляют корпус; по-русски скорей - полк: тысяча человек. Всего Идущие Вместе устанавливают свою численность в 80 тысяч человек в шестидесяти городах России.

Вся эта канцелярская арифметика немного стоит, как известно из той же русской литературы. Тыняновский писарь, переписывая в двадцатый раз отряды на деташементы, потерял реального поручика Синюхаева, но зато дал призрачную жизнь подпоручику Киже, отправленному в караул. Что он там караулил, осталось неясно, но жена его во всяком случае родила мальчика и вместе с ним шла за гробом скоропостижно скончавшегося - уже генерала - Киже, когда император потребовал его к настоящему служению.

И сегодняшнее недоверие настоящих властей к Идущим Вместе напоминает больше всего одну фразу императора Павла Петровича о своем верном слуге, произведенном в генералы: "Дивизией его погодить обременять: потребен на большее".

Великий урок великой книги Тынянова - фантомность власти. В общей экономии жизни она как бы и не нужна, она ничего не создает и ничем не управляет. Это чистая конвенция, культурная условность. В хорошо организованном (чуть было не сказал - буржуазном) обществе власть вообще не нужна. Мне пришлось год прожить в Италии, и за это время произошло два правительственных кризиса, один из них длился два месяца. Но собственно кроме самих этих кризисов ничего и не произошло: парикмахерские работали, почта тоже, и в супермаркетах продуктов было никак не меньше.

Власть нужна, функционально работает на двух уровнях: в соблюдении элементарного, как его называют, полицейского порядка, и в случаях экстремальных, например войны. Вот в этом последнем случае и проявляется полностью ее, власти, предельно зловещая порода: она начинает фантомную организацию смерти. Всякая власть не от Бога, а от Освенцима: это технология производства трупов. Понятно, что в этом случае проявляется и онтологическая природа власти: самый факт смертности, наличие смерти в мире. Мне много пришлось читать объяснений мистики власти, но ни одно не удовлетворило, пока сам не нашел одного: власть существует в ауре смерти, это вечное мементо мори, потому ее и боятся.

Кстати, эта мысль оказалась, как часто это бывает, хорошо забытым старым: ее высказывал Гегель, а напомнил сравнительно недавно Френсис Фукуяма. Я вспомнил, что встречал ее у Гегеля, прочитав именно Фукуяму.

Своеобразие современной обстановки в России как раз в том и состоит, что в ней нет сейчас власти. Это затянувшийся на десять лет Февраль 17 года. Революционная Обломовка, как писал Розанов. Если где власть и ощущается, так на местах: возьмут и посадят какого-нибудь Пасько. А потом всем миром (включая Кремль) извлекают из узилища. В России, как неоднократино уже говорилось, произошла приватизация власти чуть ли не на всех уровнях. Во всяком случае, войну в Чечне уж точно не Москва ведет, а командировочные мальбруки. Всякого рода подпоручики Киже, давно уже произведенные в генералы. Одного такого все даже и в лицо знали: это так называемый Пашка Мерседес - Грачев. (Так Потемкин называл какого-то из екатерининых любовников: Сенька-бандурист.)

Этих пятерочников из числа Идущих Вместе терпят именно для того, чтобы создать иллюзию какой-то направленной и запрограмированной политической деятельности. Палка не палка, но некий кнутик, вроде бы поднятый над каким-то шелудивым псом.

Зловещее в русской литературе слово "пятерка", на грех прославленное в романе "Бесы", тут даже и не пугает. Не "Бесов" нужно вспоминать, а другое весьма популярное произведение русской литературы - "Тимур и его команда" Аркадия Гайдара, деда перестройки. Идущие Вместе именно из Тимура извлекли программу и тактику своей благотворительности: собрать бабке дровишки в поленницу, да утешить девочку, потерявшую недавно отца-красноармейца. Дело, казалось бы, беспрекословно хорошее, но тут ведь тоже без некоей мистики не обошлось. Вспомним, кто такой был Аркадий Гайдар. А был он - красный кхмер, в пятнадцать лет командир карательного красного полка. При этом - вот ведь русские парадоксы - человек он был очень хороший, оставивший по себе наилучшие воспоминания у всех своих знакомцев, среди которых были очень пристойные люди, например Константин Паустовский, вот уж точно никогда никакого шелудивого пса не обидевший.

Аркадий Гайдар в своих сочинениях создавал миф о Красной Армии, вытесняя в бессознательное свое кошмарное в ней участие. Вот так и сделалась у него РККА чем-то вроде благотворительной организации: не Красная Армия, а скорее Армия Спасения, а сам он в ней был полковником Бутом. По жанру вещи Гайдара - сказки и представления для кукольного театра. Что-то вроде детской оперы - "Петя и волк", так сказать. Вещь уже классическая, из репертуара не сходящая. На Западе принято для произведения хорошего впечатления на публику (ПИ АР!) какому-нибудь политику время от времени выступать с исполнением "Пети и волка": читать текст (музыка отдельно). Сейчас этим делом займется еще одна добрая бабушка (или волк) - Михаил Горбачев, в компании с другой бабушкой, совсем уж бесспорной, - Софией Лорен. Так что будем считать гайдаровского "Тимура" чем-то вроде Синодика Ивана Грозного, куда он заносил убиенных на предмет поминания. И вы приглядитесь к "Тимуру": несомненное обаяние этой вещи в том, что она - опера. Дядя Тимура, оперный певец и, само собой, командир запаса, загримировавшись под старика (нечто вроде Мельника из "Русалки") поет тревожную арию:

"Я третью ночь не сплю. Мне чудится всё то же

Движенье тайное в угрюмой тишине.

Винтовка руку жжет. Тревога сердце гложет.

Как двадцать лет назад ночами на войне.

Но если и сейчас я встречуся с тобою,

Наемных армий вражеский солдат,

То я, седой старик, готовый встану к бою,

Спокоен и суров, как двадцать лет назад".

С этими его переодеваниями и гримировками связаны забавные кви-про-кво: уже и не опера, а водевиль. А в водевиле, говорил великий знаток театра Мейерхольд, все персонажи должны быть приятными. Даже бронепоезд полковника Александрова, специально приспособленный для спанья в нем малых ребят. Война у Гайдара - где-то там, за кулисами, нарисована на театральном заднике.

Мы знаем, что в его случае это было трагической иллюзией. Да, собственно, он-то сам и готов был погибнуть в первых рядах, и действительно погиб. Для себя он утешений не искал.

Но неприятно, когда мифы большого и несчастного человека мелкие шустряки пытаются превратить в источник хоть какого, но политического влияния.

Впрочем, у Идущих Впереди, как мы уже не раз отмечали, есть еще один литературный источник: знаменитые "пятерки" Петруши Верховенского. Петр Степаныч, в отличие от Якименко и Мясоедова, - крупный человек (минимум Бакунин), и он-то понимает, что революция требует не благотворительности, а зажигающего мифа. Для этой цели он и выбрал Ставрогина - Ивана Царевича. Следует знаменитый монолог:

"Шигалев ювелир и глуп, как всякий филантроп. Нужна черная работа, а Шигалев презирает черную работу. Слушайте: папа будет на Западе, а у нас, у нас будете вы! ... Ставрогин, вы красавец! Знаете ли вы, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто, сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Еще есть, есть! Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Я нигилист, но люблю красоту. Они только идолов не любят, ну а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк... надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая "кучка" пригодится. ... Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого? Ивана-Царевича; вас, вас!"

Нет смысла в дальнейшем воспроизведении одной из знаменитейших сцен русской литературы - но выводы некоторые требуются. Собственно, вывод один: Идущие Вместе "кинули" Сорокина, не заметив, что это искомый ими Иван-Царевич. Плохой у них Пи Ар. Не пятерочники они, а троечники.

Желтое и зеленое

О Пушкине была однажды написана замечательная статья - эмигрантским историком и богословом Г.П. Федотовым. Статья называлась "Певец империи и свободы". Пушкин был поэтом русской, российской государственности, но для него понятие государства, тем более империи неотделимо было от понятия культуры. Государство в России в то время было культуротворческим фактором, и само явление Пушкина это блестяще подтверждает (но и надлом этой связи начался еще при жизни Пушкина). Пушкин чувствовал в себе военную жилку, военную косточку, как тогда говорили, и, путешествуя в Арзрум, принял лихое участие в одной кавалерийской атаке. Но самое запоминающееся в этих путевых очерках Пушкина - описание туземной женщины, едущей на коне и закутанной в местные одежды, так что видны были, пишет Пушкин, только ее глаза и каблуки (фраза, пленившая Набокова).