Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)
Шрифт:
Это, конечно, сенсационное сообщение. Как говорится, пальчики оближешь. И сенсационность - не в факте самом, а в вызываемых им представлениях, образах, мыслях о России. Я резюмирую свои впечатления так: сообщенное - не информация, а притча, Достоевский получил то, что заслужил. Но это не возмездие Достоевскому, а его триумф. Образ страны, в которой родился, жил и работал писатель, сделался страницей из его сочинений. В России разворачивается полным ходом действие романа Достоевского "Игрок". Вот, оказывается, главное его сочинение, а не "Братья Карамазовы".
Такие откровения всегда суть убедительнейшие свидетельства величия писателя. Сходный случай был в 1917 году, когда все вдруг увидели, что Россия моделирована в "Мертвых душах" - перед этим незадолго очень культурно поняв, что Гоголь - отнюдь не реалистический писатель,
Игроком был, как известно, и сам Достоевский. И он не единственный среди русских гениев: играли и Пушкин, и Толстой, и Некрасов, и Маяковский. Тема карточной игры - очень значимый содержательный пласт русской литературы. В "Маскараде" Лермонтова действие разворачивается вокруг игорного стола.
Опять же - как ее брать: как характеристику личности писателей, или как острое художественное построение, или как-то еще? Заглянем в Лотмана, написавшего и об этом: как всегда, основополагающе. Его работа называется "Пиковая дама" и тема карт и карточной игры в русской литературе начала 19 века". Статья шире своего названия, там и Достоевский: естественно, "Игрок".
Основной, пожалуй, тезис Лотмана:
"Осмысляя дворянскую культуру петербургского периода, современники часто объясняли ее решительностью разрыва с традицией русской культуры, произошедшего в результате реформ начала 18 века. Можно высказать предположение, что причина здесь крылась в явлении прямо противоположном: в том, что целый ряд общественных структур - в первую очередь социально-политических - оказался необычайно устойчивым. В результате реформы резко обострили культурный полиглотизм (многоязычие), следствием чего явилась, с одной стороны, обостренная семиотичность культуры 18 века в России, а с другой - не много-, а разноголосый ее характер, который представлялся современникам в виде противоречивого целого, моделируемого на вершинах жизни с помощью четких и умопостигаемых моделей, но в реальной жизни являющего лик хаоса, торжества случайностей, образом которых является мир азартной карточной игры".
Итак, карты - иллюзия свободы в несвободном обществе. Но, конечно, исследователь такого масштаба, как Ю.М. Лотман, не мог не пойти дальше, за пределы социологической интерпретации. Напрашивается тема историко-культурная, связанная с опытом европейской истории. Модельная ситуация здесь - крах рационалистического Просвещения в опыте Французской революции. На место Робеспьера приходят герои Бальзака. Но, конечно, тема карт, случайности, шансов - тема метафизическая, а не только культурно-историческая. Поэтому у Лотмана звучит и такой тезис:
"Отождествление игры с убийством, гибелью, а противника - с инфернальными силами связано с интерпретацией случайного как хаотического, деструктивного, сферы энтропии - зла. Однако возможна модель мира, в которой случайность будет иметь не негативный, а амбивалентный характер: являясь источником зла, она также путь к его преодолению".
Случайность открывает возможность Чуда. И речь тут идет уже не о вульгарном обогащении. Человек Играющий (не в смысле Хейзинги, конечно) становится, так сказать, сотворцом мира. Но это и есть тема "Игрока" Достоевского. Тема карточной игры берется в ней и как характеристика русской ментальности, в довольно узком смысле национальной психологии, и еще шире - как мироотношение русского человека, его метафизическая характеристика.
В романе "Игрок" есть замечательный фрагмент, представляющий собой своего рода декларацию, русский культурный манифест (скорее, однако, антикультурный). Это рассуждение Алексея Ивановича о русских и немцах, о том, что русскому человеку противны способы существования и образ жизни немецкого бюргера, с его аккуратностью, самообладанием, терпеливостью в достижении цели и мелочностью самой цели - составить капитал, чтоб передавался из поколения в поколение. Можно сказать, что слово "немец" употреблено здесь Достоевском скорее в том смысле, какой придавался этому слову еще в давние русские времена: немцем назывался любой иностранец европейского происхождения: немец - значит немой, не говорящий по-нашему. Это рассуждение
Алексея Ивановича чрезвычайно выразительно, но цитировать его полностью невозможно, оно слишком длинно; возьмем только заключительные слова:"...в катехизис добродетелей и достоинств цивилизованного западного человека вошла исторически и чуть ли не в виде главного пункта способность приобретения капиталов. А русский не только не способен приобретать капиталы, но даже и расточает их как-то зря и безобразно. Тем не менее, нам, русским, деньги тоже нужны, а следственно, мы очень рады и очень падки на такие способы, как, например, рулетка, где можно разбогатеть вдруг, в два часа, не трудясь. Это нас очень прельщает; а так как мы и играем зря, без труда, то и проигрываемся!"
Один из персонажей "Игрока", которого можно считать положительным, англичанин мистер Астлей говорит нечто похожее:
"На мой взгляд, все русские таковы или склонны быть таковыми. Если не рулетка, так другое, подобное ей. Исключения слишком редки. Не первый вы не понимаете, что такое труд (я не о народе вашем говорю). Рулетка - это игра по преимуществу русская".
Все эти пассажи, так сказать, могут служить лучшей иллюстрацией к вышеприведенным словам Лотмана - если, конечно, не забывать, что это Лотман комментирует Пушкина и Достоевского, а не они пишут иллюстрации к Лотману. Вспомним еще раз соответствующую мысль: русская жизнь не имеет культурной целостности, организованной системности, твердого порядка, понятных и соблюдаемых правил. В такой ситуации жизненный успех может выпасть на долю людей, менее всего этого успеха - положения, богатства - заслуживающих. Лотман вспоминает в связи с этим феномен фаворитизма, столь характерного для периода пяти цариц после Петра Первого: от дочери его Елизаветы Петровны (да еще и раньше, от вдовы самого Петра первой Екатерины) до Екатерины Великой. При них поднимались на вершины просто-напросто красивые мужчины, и если при Екатерине Второй среди этих выдвиженцев встречались не просто красивые, но и деловые, действительно способные люди, например, Потемкин, то при Анне Иоанновне возвысился Бирон. "Вельможа в случае", как говорится у Грибоедова в "Горе от ума": случай - путь к успеху. Лотман, кстати, считает, что нужно это слово произносить с ударением на а - случай; действительно, получается много выразительней - напоминает о случке как предусловии карьеры (раньше говорили не карьера, а "карьер", что опять-таки наводит на мысль о жеребцах).
Во времена, к которым приурочено действие "Игрока", русские гуляли за границей по другому случаю: помещики, у которых забрали земли в пользу крестьян (а забрали действительно много, вопреки тому, что писали при большевиках: дворянство как класс было подорвано), - они получили значительные денежные компенсации, причем единовременно, сразу большие суммы на руки, "нал", как сейчас говорят. К тому же произошла всяческая либерализация, за границу ездить можно было без затруднений, - ну и поехали в Европу гулять русские люди образованного класса. И нынче, вспоминая эту давнюю вроде бы историю, нельзя не подумать о пресловутых новых русских; но это скорее екатерининские вельможи, попавшие в случай, все эти олигархи, богатства свои отнюдь не заработавшие честным трудом: им выпал шанс в очередном повороте русской исторической рулетки. "Социология" в России повторяется, а значит это уже и не социология, а какой-то, что ли, закон природы (русской природы, разумеется), и не закон природы, конечно, а рок, каприз богов, кого-то озаряющий Чудом, а кого-то (таких большинство) низводящий в бездну, ничтожащий.
"Жизнь без начала и конца,
Нас всех подстерегает случай:
Над нами сумрак неминучий
Иль ясность Божьего лица".
Риторический вопрос: можно ли считать нынешнее возвышение православной церкви - "ясностью Божьего лица"?
Получается, что русская судьба определяется не социально-культурными детерминантами, а игрой шансов безумной рулетки. Что апелляция к культурному порядку ничего не дает. И более соблазнительная мысль провоцируется такими ситуациями: культурный порядок, культура как таковая, веками созидаемая, не есть гарантия против катастрофы. И ведь эта мысль соблазнительна тем, что действительно оправдывается фактами истории, причем, не только русской. Вспомнить хотя бы войну 1914 года: кто ее мог предвидеть? как она стала возможной на континенте, столетиями возводившем здание действительно высокой культуры?