Русский ад. Книга первая

Это очень важное уточнение!

Тут Караулов убирает ельцинских перестройщиков с авансцены и передает слово человеку, который привержен не гримасам политиканства, а русской культуре в ее неодолимости, – великому режиссеру Борису Покровскому.

– Вот у вас бутылка… (Ну, туда же… Без бутылки ничего не объяснить… Но суть – дальше. – Л.А.)

– Бутылка на то и бутылка, чтобы объем сохранить, чтобы напиточек не разлился! Но если эту бутылочку с размаха сейчас да еще и об землю, о камни, она же разлетится к чертовой матери! Но зачем? Зачем ее разбивать? Осколки потом не соберешь, то есть придется нам, дуракам самонадеянным, по осколкам топтаться всю оставшуюся жизнь, ноги в кровь резать, потому как другой земли и других осколков у нас нет! Сто лет пройдет, сто, не меньше, пока мы эти осколки своими босыми ногами в песок превратим! А до тех пор, пока не превратим их в песок, мы все в крови будем. Все умоемся.

Сильно сказано!

И не думайте, что от России советской остались одни осколки! Осталась сама Россия! Осколки – это тоже Россия! Будем же и осколки пускать в дело. А когда перетрем их в песок – в строительный песок! – что продолжим строить?

Да дом же!

Как строить?

Скрупулезность, с которой Караулов прослеживает новейшие домостроительные проекты, – поражает сочетанием грандиозной масштабности и щепетильной придирчивости. Масштаб его хроники таков, что потребуются немалые усилия критиков, чтобы расценить опыт. Тем более что логика, мерцающая в этих двух книгах, иногда ставится на дыбы – в соответствии с логикой самой российской реальности.

Караулов с удовольствием говорит, что у него веселая репутации: «Каким-то чудом он убедил всех в мысли, что в журналистике он делает только то, что хочет, потому как знает обо всем – больше всех». Иногда имитирует «вольный треп на вольную тему». На самом деле никакой это не треп, а психотерапия в полубезнадежном варианте. Провокацонная «развязность» – чтобы раздразнить собеседника. Ироничное «жеманство» – с тою же целью. Игра во всезнайство, сквозь которое видна упрямая попытка понять продолжающуюся историю страны – то, что мы собираемся строить на обломках.

Кто мы?

Мы – не европейцы. И не азиаты.

Так кто же?

Мы – «азиопы».

Если кто-нибудь из нас объявит, что он марсианин, его посадят в психушку. А если этот товарищ скажет, что он теперь не мужчина, а женщина, все кинутся защищать его права.

Где у нас права, а где бесправие?

Где ад, а где рай?

Несколько штрихов в автопортрете России, перешагнувшей советский рубеж, я рискну осмыслить. Параллельно Караулову

Ключ от власти

Горбачев отдал власть Ельцину практически без борьбы – когда понял ее безнадежность.

По прежним законам его могли бы и угробить. Чудо – оставили в живых! Дали возможность дожить до старости – писать публицистические статьи (большей частью оправдательные и вполне искренние). Даже Фонд какой-то невеликий предоставили на Ленинградском проспекте.

Покидая свой пост, он попросил только о такой мелочи: дать ему немного времени – собрать манатки.

Не успел собрать – звонок.

«– Михаил Сергеевич, в восемь двадцать у нас появились Ельцин, Хасбулатов и Бурбулис. Отобрали ключи от вашего кабинета и вошли…

– Что сделали?.. – не поверил Горбачев.

– Сидят у вас в кабинете, Михаил Сергеевич. Похоже, выпивают…»

Ну, раз выпивают, значит, все в норме: строительство русского дома продолжается.

Кто будет строить дальше?

Может, новые директора, которые сменят в руководящих креслах согнанных оттуда коммунистов.

Может, так. А может, нет. Кто-то высунется раньше времени, и его схарчат. Кто-то выдвинется вовремя, и его стерпят.

Кто стерпит? Страна. Тот же рабочий класс. Те же крестьяне, вооружившиеся «маленькими тракторами». Свято место пусто не бывает. Новые люди придут на новые места. Не те, так другие.

Но какие другие?

Может, новые миллионеры, а может, новые бессребреники. Лишь бы народ при них работал.

А если хунвейбины нового образца?

Может, и они. Кого Россия стерпит, тот и примет ее тяжесть на свои плечи и будет строить ее дальше.

Не хочу угадывать, кто это будет. Разведут по собственности. И не такое бывало. А все равно Россия подымалась с колен.

С колен?! А не с водочной ли отлежки?

Так кто же, кто?

Умники-инженеры…

Вот понятный вариант. Лаврентьев, сержант, загнанный Великой войной на Сахалин. На досуге читает ученые книги, оставшиеся в японской библиотеке. Соображает (воображает) параметры новой бомбы. Пишет товарищу Сталину (а кому же еще?). Вызван в Москву, получает чин лейтенанта. Продолжает учебу с третьего курса университета. Ведет научную работу…

Есть бомба в арсенале страны!

Но есть вариант куда более сложный. Два гениальных ракетчика: Королев и Глушко.

«Инженер Глушко почти месяц, до самого суда, не знал ничего о показаниях своего друга – инженера Королева. И на первом же допросе дал свои показания.

Добровольно? Под пытками?

Никто не знает.

Как Королев избежал расстрела – загадка. Как Глушко избежал расстрела – загадка.

Сергею Королеву и Валентину Глушко мир обязан космосом…

Их показания друг на друга – прямой удар молнии.

В каждого».

Удар по здравому смыслу? Таинство судьбы?

Таинство – когда после того гэбэшного испытания они долгие годы работали бок о бок в рамках советской космической программы.

«Сошлись ради дела», – объясняет Караулов.

Делом и оправдались перед страной, – объясняю я, – когда и виноваты не были.

Так моей душе легче

Эти интеллектуальные сюжеты – излюбленная фактура хроники Караулова. Но есть и другое:

«…Это тута, в Москве, я не человек, будто отключил меня ктой-то, хожу дохнутый. Я, короче, счас не человек, я потеря! Но сердце у меня на месте, сердце осталось, не потеряно, я токма выжить сам уже не смогу, а надо-то мне – мирком-лотком: помытьси немного, барахлишко купить да в поезд сесть, хоть на подножку, потому что народ в поезде едой завсегда поделится. Умирать буду – поделятся. И врача позовут. Это тут врач не подойдет. А подальше от Москвы – подойдет, там пока не на все деньга нужна, там за место доллару у людев сердце работает…»

Сердце работает! Отъедет Егорка из столицы в родную глушь – и если не сопьется, найдет себе дело по силам и по вкусу – не пользу и во благо страны, счастливой в аду и несчастной в раю.

Это я Караулова домысливаю.

Так моей душе легче.

Вопросы-то остаются.

Любят ли русские работать?

Этот вопрос у Караулова сдвинут к фольклору: вы читали русские сказки? Вы помните, чтобы русские в сказках работали?

Так работники они или бездельники?

Отвечаю. Поскольку в течение года климат не позволяет русскому мужику обрабатывать землю, – он ложится на печь и рассказывает (слушает) сказки. Но вот на короткое время природа позволяет обработать землю, – и на это сжатое время русский человек становится рекордсменом труда. Успеть, успеть!

Только вот в какие именно сроки погода велит лежать на печи, а в какие – вкалывать денно-нощно, – не предугадаешь. Год на год не приходится.

И к тому, и к сему готовься. Еще одна фатальная загадка, уготованная русским.

И чтобы хлеба было не на три дня, а навсегда и вдоволь?

Без Солженицына, оставленного было на полпути из изгнания на родину, все-таки не обойтись:

«Теленок, столько лет бодавшийся с дубом, так и не сумел его пошатнуть, куда ему… Дуб подпилил Горбачев; хотел, видно, что-то подправить, сухие ветки убрать, навозу подкинуть, чтоб жил дуб еще тысячу лет, но из дупла вдруг вылез заспанный, плохо причесанный Ельцин и… повалил, молодец, этот дуб на землю…»