Русский диверсант

— Кто такие? — Старший лейтенант Солодовников строго смотрел на людей, занявших окопы левого фланга его роты. — Разведка, что ли? Почему в немецкой форме?

То, что это не немцы, старший лейтенант Солодовников понял сразу. С такими заросшими рожами… Немцы, даже убитые, выглядели куда лучше.

Младший политрук тем временем выглядывал в сторону поймы. Двоим автоматчикам, на всякий случай, приказал взять на мушку людей, занявших их траншею при совершенно неожиданных и странных обстоятельствах и теперь спавших вповалку прямо в ячейках, на затоптанном снегу, на ящиках. Словом, кто где.

А немцы, наблюдавшие за их траншеей, тем временем окончательно придя в себя, кинули несколько пристрелочных мин. Взрывы хряснули в саду, немного с перелетом, между первой и второй траншеями роты.

— Пристрелочный, — сразу определил старший лейтенант Солодовников. — Могилевский! Живо расставляй людей! Сейчас в атаку попрут!

Бойцы протискивались в тесной траншее мимо ротного и младшего политрука, стараясь не смотреть им в глаза, карабкались на четвереньках к своим ячейкам, перешагивали через спящих в незнакомой форме, которых час назад они приняли за немцев, внезапно, при поддержке танка, атаковавших их взвод.

Мины начали перепахивать правый фланг. Потом немцы обработали левый, на стыке с третьей ротой, и обрушились на центр.

Когда обстрел закончился, взвод Воронцова зашевелился и начал выглядывать в пойму. Там, в полутораста метрах от них уже бежала, с каждой минутой выравниваясь в более правильный порядок, густая цепь. Атаку немцев поддерживали два бронетранспортера с крупнокалиберными пулеметами и штурмовое орудие. Приземистое, как черепаха, оно осторожно ползло справа, подминая кустарник и не отрываясь от пехоты.

— Кто командует группой? — спросил ротный, как спрашивают своих, когда надо готовиться к бою.

Воронцов шагнул навстречу и вскинул ладонь к виску:

— Сержант Воронцов.

— Сержант? Как сержант? — В глазах ротного было недоумение. — Ладно, пусть будет сержант. Где ваш танк? У него есть снаряды? Он может вести огонь?

— Должны быть, товарищ старший лейтенант. — Внутри у Воронцова все колыхалось и подпрыгивало от радости. Вот он, Сашка Воронцов, курсант Шестой роты Подольского пехотно-пулеметного училища, принявший свой первый бой в октябре прошлого года неподалеку отсюда на реке Извери, а потом год скитавшийся по лесам, наконец-то вышел к своим. Вывел людей. Он докладывает старшему по званию. Правда, похоже, тот не особо нуждается в его докладе. Потому что немцы атакуют его участок, и сейчас прежде всего нужно приготовить людей к бою.

— Он что, не подчиняется вам? — спросил Солодовников, указав стволом пистолетом в сторону сада.

— Подчиняется. Мы — одно подразделение, один взвод. Сформировались во время выхода.

Ротный снова в недоумении покачал головой и сказал:

— Ладно, потом разбираться будем. Пусть твоя «тридцатьчетверка» попытается остановить их штурмовое орудие.

— Есть остановить штурмовое орудие, товарищ старший лейтенант! — И Воронцов снова лихо вскинул ладонь к пилотке, которая теперь уже вполне по уставу, хотя и не по сезону сидела на голове сержанта с курсантскими петлицами и нашивками «ППУ» [20] .

20

Подольское пехотное училище.

Воронцов позвал Степана и сказал:

— Ну, Степ, надо отличиться. Сама судьба нам посылает эту атаку. Скажи Демьяну, если, конечно, у них есть бронебойные, чтобы стрелял по самоходке. У них тут, как видно, артиллерии нет. Так что пусть постарается.

Глава двадцать девятая

После окончания очередной операции в лесах юго-западнее Вязьмы Радовский в качестве поощрения получил несколько дней отпуска. Сидеть в деревне и пить в компании своего начштаба самогонку показалось ему занятием слишком банальным и скучным. И он решил съездить куда-нибудь развлечься. Ближайшей тыловой столицей была Вязьма. Там можно было потратить скопившиеся у него рейхсмарки и кое-какие трофеи.

Еще накануне Радовский приказал своему водителю приготовить для длительной поездки единственную машину, которой располагал транспортный взвод. Основным видом транспорта боевой группы Радовского были лошади. Полуторку они захватили прошлой зимой во время ликвидации Западной группировка 33-й армии. Трофеем своим дорожили. Машину берегли..

О том, что предстоит поездка в Вязьму, Радовский никому не говорил до самого последнего момента. С некоторых пор он начал замечать, что в Боевой группе что-то происходит. У людей изменилось настроение. Глаза курсантов стали холоднее и сосредоточеннее. И он перестал доверять даже самым надежным, в ком раньше не сомневался.

Конечно, лучше было бы съездить в Калугу. Или в Боровск. Побродить по монастырю. Прошлой зимой он ездил в Боровск довольно часто. Или в Можайск Но и Можайск, и Боровск, и Калуга давно были заняты большевиками. Там уже снова Совдепия, как сказал бы барон Сиверс. Интересно, где он сейчас? По-прежнему служит в Смоленской комендатуре? Бредит идеями НТС и горит идеей создания из военнопленных миллионной Русской освободительной армии? Что ж, поймал себя на мысли Радовский, верить во что-то надо. Чтобы хотя бы утешать себя тем, что смысл у жизни все же есть. Каждая тропинка должна куда-то вести. Хотя бы в отхожее место… Конечно, неплохо было бы съездить в Смоленск. Побывать на службе в соборе, полюбоваться иконостасом. Повидать, наконец, Зимина, Сиверса, Штрикфельда. Если он сейчас там. Пображничать. Навестить мадам Лизу, поцеловать ее влажные пальчики, пахнущие французскими духами. И в чаду не страстей, а угара… До Смоленска далеко. Так что оставалась Вязьма.

Об Анне и сыне он старался не думать. Иначе это грозило разрушить все, что у него оставалось.

Утром полуторка остановилась возле дома, где квартировал Радовский. Часовой постучал в окно: пора ехать. Водитель, молодой курсант, которого Радовский привез из Рославльского концлагеря, терпеливо ждал его возле машины, прыгая в новеньких хромовых сапогах возле радиатора. Мотор машины работал, заглушая разговор курсантов. Но Радовский все же уловил произнесенное несколько раз слово «Сталинград». Водителя звали Василием. Лицо его сияло.

— Здравствуй, Василий, — поздоровался Радовский первым.

— Здравия желаю, господин майор! — выдохнул курсант, на немецкий манер прижав ладони к полам белого полушубка.

Радовский заметил это и подумал вот о чем: человек в неволе очень быстро усваивает внешние признаки необходимого для выживания, легко копирует клише, которые ни к чему, по сути дела, не обязывают, но кем он остается внутри? Когда они, уйдя из Новороссийска и Одессы, оказались в Галлиполи, в Кутепии, тоже ведь хлынули в Иностранный легион. Лишь бы служить? Нет, всегда остается надежда, что еще возможно послужить Родине.

— Что случилось? — И он внимательно посмотрел в глаза водителю.

— Ничего, господин майор. Настроение хорошее.

— По какому поводу?

— В город все же едем!

— Ну-ну. Ты, я вижу, и сапоги по такому случаю начистил, и вообще приоделся.

И, когда уже отъехали от деревни с километр, спросил:

— Так что там радисты говорят о Сталинграде?

Радовский знал, что курсанты-радисты слушают Москву. Что все новости с той стороны в роте узнают именно от них. Пока дела у рейха на Восточном фронте шли успешно, поток большевистской болтовни не представлял особой угрозы для морального климата боевой группы. После отхода от Москвы и закрепления на новых позициях положение снова выправилось. Армии стояли на своих позициях как вкопанные. И что бы ни передавали оттуда, на фоне новых и новых неудач Красной Армии и на южном участке, и на северном, и в центре, — все эти слова воспринимались как чистой воды пропаганда. Пусть слушают, думал он, в конце концов, рано или поздно этот поток хлынет и на них, и потому они должны быть готовы ко всему заранее. Но теперь, когда, судя по тем скудным фактам и слухам, которыми располагал Радовский, дела у вермахта на Волге действительно плохи, голос Москвы может смутить даже самых стойких.