Русский доктор в Америке. История успеха
Шрифт:
Это было сверхзаманчиво — в возрасте пятьдесят два я не очень надеялся найти место в хирургической резидентуре. А шампанское мы выпили втроём с секретаршами.
И вскоре я получил по почте толстый пакет: мой американский переводчик Майкл прислал, наконец, перевод первых ста страниц моей книги на английский, которого я ждал уже около года. Я впился в них глазами и, насколько мог понять, решил, что перевод был довольно близок к оригиналу. Я отнёс его Ховарду, чтобы он всё-таки получил полное представление об историях, которые я ему рассказывал на своём минимальном английском. Ховард пришёл в бурный восторг:
— Владимир, почему ты никогда не говорил, что твои
— Я пытался, но мне было трудно объяснить. И ты перебивал меня всё время своими вопросами.
— Что значит — перебивал? Это очень существенные поправки к твоим историям, они важны для американского читателя. Теперь я расставлю всё по местам, напишу Предложение и Оглавление — и успех обеспечен: через месяц-два мы будем иметь контракт с издательством и кучу денег. О’кеу!
Хотя я не совсем доверчиво относился к Ховарду, но всё-таки он был моей единственной надеждой найти издателя. А он взахлёб продолжал:
— Теперь нам пора заключить договор между собой. Для этого надо иметь юриста, а потом и литературного агента, который будет представлять рукопись и торговаться с издателями. Есть у тебя свой юрист?
— Н-н-нет, я никого не знаю.
— У меня есть хороший юрист, а его жена — хороший литературный агент. Я покажу им Предложение и уверен, что они возьмутся помочь нам. Ты согласен?
— Почему нет? — конечно.
Я рассказал об этом Ирине, она насупилась:
— Будь с ним осторожен, по-моему, ему ни в чём нельзя доверять — он хочет обобрать тебя.
Моя Ирина всегда настороже.
Работая с американцами, я присматривался к традициям их поведения и старался перенимать у них то, что мне казалось типичным и рациональным. И одним из первых уроков было — научиться их спокойному оптимизму в восприятии повседневных забот и трудностей, улыбаться на работе. Таких черт в русском национальном характере нет — откуда же им было взяться, если мы веками были подвержены недоверию, насторожённости и панике. Но я хотел стать американцем, и надо было научиться вести себя, как они — быть всегда с виду спокойным и уметь улыбаться. Но улыбаться искусственно — это ещё хуже, чем не улыбаться вообще. По счастью, я улыбаюсь естественно — улыбка всегда была в арсенале моего характера.
В непривычном моём положении гипсового техника, на ступень ниже позиции медсестры, проявлять спокойную удовлетворённость и улыбаться, казалось, было бы странным. Но первые недели я был так счастлив самой работе, так увлечён внедрением в новую жизнь, что это и было для меня естественно. Новый мой приятель доктор Уолтер Бессер всегда меня подбадривал и часто весело повторял:
— Владимир, всё у тебя будет в порядке, помни американскую поговорку Don’t worry, be happy — не беспокойся, будь доволен. Это слова из песни, но они отражают настоящую философию американцев.
Днём мне часто приходилось быть, что называется, на побегушках у разных докторов и сестёр, я бесприкословно и старательно исполнял, что поручали делать, накладывал и снимал гипсовые повязки с резидентами. Я работал со всей старательностью и вёл себя соответственно своему положению: на ярмарке служебных отношений надо уметь соответствовать тому ярлыку, который на тебе висит. Зато по вечерам, два-три раза в неделю, я ассистировал на операциях Уолтеру — допоздна и до усталости, и эго искупало все, какие были, неудобства моего положения — я опять чувствовал себя хирургом. Мы с ним становились друзьями, он расспрашивал меня о жизни в России и рассказывал, что сам вырос в Панаме, куда
ещё в 1938 году иммигрировал его отец, польский еврей. Мать Уолтера была креолка, от неё он получил слегка смуглую кожу и чрезвычайно живой и весёлый характер. В этот госпиталь он пришёл работать недавно, после резидентуры в еврейском госпитале Бруклина, в Нью-Йорке (Brooklyn Jewish Hospital). Как младший он был вынужден уступать дневное операционное время старшим и все операции делал по вечерам.Резиденты рады были уступить мне своё место у операционного стола поздно вечером. А я только и мог ассистировать после работы. За несколько недель я научился от Уолтера пользоваться новыми для себя инструментами, руки мои окрепли, и мы с ним сплотились в хорошо сработанную операционную бригаду. Другие доктора, включая директора, тоже стали звать меня на помощь в операциях. Некоторые из них, помоложе, иногда даже спрашивали моего совета — что и как я бы сделал. Они относились ко мне как к коллеге с опытом. Теперь на конференциях я уже не стеснялся есть с ними пончики и пить кофе, и я начинал уже лучше понимать их быстрый разговорный английский.
Жители Нью-Йорка привычны к иммигрантам из всех стран мира. Однако именно советских граждан в начале 1980-х годов, когда я стал работать в госпитале, было относительно мало: иммиграция из Советской России началась недавно. В нашем госпитале я, кажется, был первый. И уж наверняка я был там первый русский доктор. Попав в среду своих американских коллег, я ожидал, что кто-нибудь из них станет интересоваться состоянием нашей общей специальности в России. Тем более что Россия всё ещё была за железным занавесом, и сведения о советской науке были скудные. Естественно было поинтересоваться, что там делается. Но только два молодых доктора, Уолтер Бессер и Ричард Хэлберг, спрашивали:
— Владимир, что ты можешь рассказать о новом в русской ортопедии?
— По правде говоря, почти ничего. Как я теперь вижу, русская медицина, в частности ортопедическая хирургия, очень сильно отстала от американской. Но всё-таки есть там одно интересное новшество: метод Илизарова для удлинения и срашения костей его аппаратом наружной фиксации.
Особенно интересовался Уолтер:
— Да, да, я немного слышал об этом от кубинских ортопедов. Я встречался с некоторыми из них в Испании, и они рассказывали интересные вещи об этом, как его? — об Илизарове. Говорили, что он бывал на Кубе и показывал там свой метод в действии. Ты его знал?
— Мы были хорошие друзья.
— Расскажи поподробнее — в чем сущность его метода?
— Он сделал интересное открытие: если кость прочно фиксирована в аппарате наружной фиксации, то путём её медленного и дозированного растяжения на месте рассечения можно вызвать процесс образования новой костной ткани.
И я рисовал Уолтеру схему операции Илизарова. Он рассматривал, говорил:
— Очень интересно и необычно. В Америке это пока не делают.
— Знаешь, я бы с удовольствием рассказал нашим докторам об этом, но их, кажется, ничего из России не интересует.
— Владимир, ты ещё не знаешь: американцы все хвастуны и зазнайки, и доктора тоже. Они считают себя умней всех на свете, — и он, как всегда, заливисто смеялся.
Большинство докторов были евреи и итальянцы по происхождению, все урождённые американцы. Я учился у них правильному произношению. Особенно мне нравился своим красивым английским доктор Денис Фэбиан, я часто про себя повторял за ним какое-нибудь чётко и красиво произнесённое слово. Мне это нужно было для сдачи языкового экзамена — все свободные вечера дома я готовился к нему.