Русский Египет
Шрифт:
Нелепость подобной ситуации была для Викентьева очевидна, и он хотел исправить ее. Кроме того, в России было несколько крупных историков-востоковедов, но не было единой востоковедческой школы. Проект Владимира Михайловича призван был исправить и это упущение. И, представьте себе, в разгар Гражданской войны он был принят! Правда, штат у музея-института был скромный — всего пять человек, включая самого Викентьева, но в конце 1918 года новое учреждение было создано и вскоре начало работать. Там читались лекции, преподавались древние языки. Пополнялась коллекция музея-института, превысившая вскоре четыре тысячи единиц хранения, комплектовалась библиотека. Велась и научная работа. Так, известный художник и искусствовед Игорь Грабарь провел экспертизу расписных деревянных саркофагов. Примечательно,
Но масштабы деятельности музея-института оставались все же скромными. Чтобы развернуться как следует, Викентьеву не хватало знаний, книг и связей с зарубежными египтологами. Он начал добиваться в Нарком-просе длительной командировки за границу. И в конце 1922 года добился своего. Полгода Владимир Михайлович провел в Берлине, затем перебрался в Париж. «Этим заканчивается подготовительная стадия моей командировки, основное задание которой — поездка и работа в Египте, — писал он 7 сентября 1923 года в отчете о командировке. — Интерес и важность этой последней особенно усиливается теперь благодаря беспримерному в своем роде открытию гробницы Тутанхамона». Напомню: гробница эта была обнаружена английским археологом Говардом Картером в Долине царей близ Луксора в ноябре 1922 года вместе со всеми ее многочисленными сокровищами. И поныне она — единственная царская гробница, найденная не разграбленной.
20 ноября 1923 года исполнилась мечта Викентьева. Опытный египтолог, которому пошел уже 42-й год, впервые приехал в Египет. Ничто, казалось, не предвещало того, что на родину Владимир Михайлович уже не вернется, что в Стране фараонов ему предстоит остаться навечно. По крайней мере Ольга Томашевич не нашла в архивах никаких намеков на то, что под предлогом научной командировки Викентьев собирался эмигрировать.
В начале 1924 года Наркомпрос принял решение объединить коллекции восточных древностей, разместить их в Музее изящных искусств и назначить Викентьева заведующим отделом Древнего Востока. Узнав о новом назначении, Владимир Михайлович написал в Москву: надо ли ему срочно возвращаться или можно еще какое-то время продолжать научную работу в Египте? Сначала ему сообщили, что необходимости срочно возвращаться нет. Но в августе того же года руководство Музея изящных искусств предложило Викентьеву вернуться. Для этого ему нужны были деньги на дорогу и разрешение на въезд в СССР. Запросили начальство.
В ожидании ответа по протекции профессора Голенищева Викентьев началчитатьлекции по древнеегипетской филологии в Каирском институте археологии. «Я встретил полное научное содействие со стороны нашего великого египтолога-лингвиста Вл. Сем. Голенищева, — писал Владимир Михайлович другу 30 мая 1924 года. — Я прослушал и целиком зафиксировал курс египетского языка, впервые прочитанный им в эту зиму в здешнем университете и представляющий собой изложение совершенно самостоятельно построенной египетской грамматики, существенно отличающейся в некоторых пунктах от грамматики Эрмана».
Ответ из Москвы наконец пришел, но совсем не такой, какого ждал Викентьев. С 1 февраля 1926 года его уволили из Музея изящных искусств. Почему так произошло? Ответа на этот вопрос Ольга Томашевич не нашла, видно, его хранят совсем другие архивы… В октябре 1999 года вместе с группой аккредитованных в Каире иностранных журналистов я отправился по приглашению Европейской комиссии — исполнительного органа Европейского союза — в Европу. Первой остановкой должен был стать Брюссель, где расположены основные учреждения Европейской комиссии. Именно в этом городе скончался Александр Пьянков, там он, должно быть, и похоронен. Я решил использовать эту поездку, чтобы попробовать найти могилу Пьянкова. Тем более что было кому мне помочь: в Брюсселе давно работал хорошо знакомый мне коллега, корреспондент «Труда» Никита Шевцов.
Я полагал, что, как и в Египте, русских в Бельгии хоронят на православных кладбищах. Вряд ли в Брюсселе их много — одно, максимум два. Ведь подавляющее большинство бельгийцев — католики. Но Шевцов меня разочаровал. «Здесь не принято делить кладбища по христианским конфессиям, — сказал он. — Хоронят вместе и католиков, и православных.
А вот отпевают, конечно, по отдельности».В Брюсселе есть русский православный храм, и мы отправились туда. Принадлежит он Русской православной церкви за границей. Храм возведен в 50-е годы в лучших традициях древнерусской архитектуры. Кстати, в состав созданной еще до Второй мировой войны комиссии по выбору лучшего проекта храма входил Иван Билибин. Но настоятеля храма — отца Николая, живущего при церкви, — на месте не оказалось. В этот и на следующий день мы звонили ему несколько раз, но общались лишь с автоответчиком.
Тогда Шевцов предложил съездить на самое престижное из брюссельских кладбищ, что-то вроде нашего Новодевичьего. Пьянков был ученым с мировым именем, и его вполне могли похоронить там. В кладбищенской конторе на каждый год заведена отдельная книга, разбитая, как телефонный справочник, по алфавиту. Так что найти нужную фамилию не представляет труда. Только вот Александра Пьянкова в книге за 1966 год мы так и не нашли.
Что делать дальше? Шевцов предложил два варианта. Во-первых, сходить еще в греческую православную церковь, ее, как и в Египте, тоже посещают русские. Во-вторых, поговорить с нашими эмигрантами старшего поколения. Увы, ни на то, ни на другое времени у меня уже не было: рано утром следующего дня наша группа должна была покинуть Брюссель и отправиться в Люксембург.
Глава 23
Мастер от Фаберже
В марте 1999 года мне позвонил атташе по культуре российского посольства в Египте Олег Левин.
— Владимир, вы не могли бы зайти в посольство? Хотел бы с вами посоветоваться.
В посольстве Левин показал мне пришедшее по факсу письмо следующего содержания.
«Чрезвычайному и Полномочному Послу России в Египте господину Гудеву Владимиру Викторовичу.
Многоуважаемый господин Посол!
Изучая историю фирмы Фаберже, я установила, что один из ведущих скульпторов фирмы, Борис Оскарович Фредман-Клюзель (1878 — после 1952), проживал и работал в качестве профессора Национальной академии художеств в Каире в 1927–1952 гг. Я готовлю новую книгу «Большая семья Фаберже» (мой прадед — Карл Густавович Фаберже) и была бы очень благодарна Вам, если бы Вы могли помочь уточнить некоторые вопросы».
Дальше шли несколько вопросов и подпись: Татьяна Фаберже.
— Понимаете, — сказал Левин, — никто в посольстве ничего не знает об этом Фредмане-Клюзеле. Может, вам что-то известно?
Имя я это слышал. Десять лет назад, когда я начал собирать материалы о Билибине, пожилой критик Эми Азар говорил мне, что даже писал когда-то о Фредмане-Клюзеле. Но тогда я не знал, что он был одним из ведущих скульпторов знаменитой фирмы Фаберже, и потому не обратил на слова Азара особого внимания.
— Попробую помочь правнучке Фаберже, — сказал я Левину. — Так ей и сообщите. Но это, конечно, потребует времени.
Самое простое — найти книгу. И я в очередной раз отправился в национальную библиотеку «Дар аль-кутуб». Но не тут-то было! В свое время Эми Азар не дал мне своей визитной карточки, а по-арабски его имя и фамилия могут писаться в нескольких вариантах. К тому же я не знал названия книги. Начал с алфавитного каталога — ничего похожего. Потом в тематическом каталоге просмотрел названия всех книг по скульптуре. И опять ничего.
Ладно, значит, надо идти другим путем. Схожу-ка я в выставочный комплекс «Эхнатон». Может, у них есть своя библиотека, а возможно, и узнаю о судьбе Эми Азара. Жив ли он, здоров? Если да, то обращусь прямо к нему. Адрес Азара где-то был у меня записан, но телефона дома у него не было.
Директор «Эхнатона», мадам Фаузия, меня разочаровала. Библиотеки в комплексе нет, о Фредмане-Клюзеле она не слышала, и об Эми Азаре ничего не знает. Посоветовала обратиться к директору Музея современного искусства Сарвату аль-Бахру.