Русский эксперимент

П: Попытка бездарная! Она фактически сыграла роль провокации.

А: Да. Но посмотрел бы я, что сделал бы ты на нашем месте! Мы сделали максимум возможного в тех условиях. Хорошо, что хоть что-то сделали. Кто знает, может быть, было бы еще хуже, не сделай мы эту попытку. Ведь мы имели дело с реальными людьми, а не с абстрактными. Других не было! А те, что были, на другое не были способны.

П: Эти люди выдвинулись благодаря перестройке. Они ее начали.

А: Да. Но вернемся в доперестроечный период! Ты сам прекрасно знаешь о том, какая обстановка сложилась в нашей системе власти управления. Андропов это понимал.

П: Ты думаешь, если бы он прожил еще лет десять, процесс пошел бы иначе?

А: Кризис все равно разразился бы. Но крах можно было бы предотвратить. Нас бы отбросили, но не так, как это сделали без него. Он — не предатель. Коммунистическую систему могли бы сохранить. В сильно измененном виде, но сохранили бы. И партию сохранили бы.

П: Значит, ты тоже думаешь, что крах начался сверху?

А: Борьба за власть в условиях нараставшего кризиса и поражения в Холодной войне переросла в предательство, капитуляцию и контрреволюцию.

П: Почти без сопротивления.

А: Оставим праздные разговоры. Прошлое уже не переделаешь. У меня к тебе деловое предложение.

П: От чьего имени? Лично от своего или...

А: Или. Но наша система власти и управления находится еще в стадии формирования. Так что есть несколько различных «или». Есть то, что называют правящей кликой. Это — группа в окружении Президента. Есть администрация Президента. Есть административно-бюрократический аппарат, сохранившийся от прошлого и складывающийся вновь. Есть многочисленные группы и организации разного происхождения и назначения. Есть «парламентская» система с партиями, комиссиями, комитетами, фракциями и т.п. Есть всякого рода союзы «деловых кругов». Одним словом, советская система, которую ты подвергал осмеянию (и справедливо!), теперь кажется недостижимым образцом ясности и простоты.

П: К какому же «или» принадлежишь ты?

А: К самому глубокому, стабильному и перспективному. К тому, что образует вечную и скрытую основу власти. К тому, что ты называешь сверхгосударством.

П: А значит, и к правящей клике?

А: В какой-то мере. Поскольку на данном этапе ничего лучшего в этой роли у нас нет.

П: Или поскольку Вашингтон не подал знак менять ее на другую.

А: И с этим мы должны считаться. Мы же все-таки побежденная страна. Мы не можем изолироваться от победителя. И без него, как бы это тебе не казалось диким, мы не выкарабкаемся. Но и преувеличивать этот аспект не надо. Даже дрессировщик в цирке не может по своему произволу перестроить анатомию и физиологию дрессируемого животного.

П: Согласен.

А: Прошу тебя понять одно: то, что мы сейчас имеем в стране, это не переходное состояние к чему-то другому. Это надолго и всерьез. На десятилетия, если не на столетия. Коммунистический эксперимент закончился. То, что мы имеем, и есть его результат, его дитя. Назад возврата нет. Ты это сам понимаешь не хуже меня.

П: Понимаю.

А: Но мы при всех наших различиях имеем общим самое главное: мы — русские люди. Наш народ и наша страна погибают. Короче говоря, я знаю, ты не можешь жить без России. А России нужен ты, твой ум, твой моральный гнев, твое мужество. Ты должен вернуться! Мы сделаем все возможное, чтобы ты почувствовал себя здесь на месте и у дел. Получишь максимальную пенсию, квартиру, работу в университете и академии, учеников. Немедленно будешь избран в академики. Будут опубликованы все твои работы от первой до последней строчки. На них пойдут потоком отклики. Предоставим тебе возможность регулярно выступать по телевидению.

П: Если я и вернусь в Россию, то не ради тех благ, которые ты посулил мне, а по велению души. Эти блага мне не нужны. Пока я не чувствую, что Россия нуждается во мне. Скорее наоборот, я чувствую себя здесь еще более чужим, чем пятнадцать лет назад. Я старый человек. Возвращаться сюда, чтобы умирать? Все мои основные дела сделаны, книги написаны. Если я нужен России, возьмите результаты моего творчества. Я за них не требую никакого вознаграждения. Так ведь не берут! Даже наоборот, стараются истребить те признаки моего пребывания в жизни, которые как-то образовались здесь. Ты думаешь, дашь приказ, и сразу произойдет то, что ты обещаешь? И раньше-то это случилось бы лишь частично и со скрипом. А теперь время не то. Приказ твой не исполнят. В лучшем случае первые пару недель сделают вид, будто я тут нужен. А потом приложат усилия к тому, чтобы я вообще не пикнул.

А: Я понимаю твои умонастроения. Но, насколько я знаю тебя, это пройдет, как только ты втянешься в дело. И мы не такие уж бессильные, как ты думаешь. А сам факт твоего возвращения, твое присутствие здесь и твое слово могут принести большую пользу России.

П: Если я таков на самом деле, так и в Россию я должен вернуться в этом качестве, а не в качестве неизвестного, забытого или бойкотируемого эмигрантского писателя. Иначе мое присутствие и мое слово не будут иметь никакого веса.

А: Согласен. Сейчас время неподходящее. Не до этого. Но вот разделаемся с этой мразью, тогда подумаем и о твоем почетном возвращении.

П: О какой мрази ты говоришь?!

А: Руцкой, Хасбулатов и иже с ними. Кстати, Руцкого сегодня просто не пропустили в Кремль в его бюро.

П: Эти люди могут невольно стать героями сопротивления.

А: Никогда! Ты их просто не знаешь. Они слегка попозируют и вернутся в породившее их болото.

П: Но они могут пробудить других!

А: Несколько десятков безумцев не остановят лавину.

Сущность «Второй революции»

Всю дорогу домой молчали. При въезде в Москву милицейский и военный патрули останавливали машины, осматривали багажники и проверяли документы. Охранник показал им какую-то красную книжечку, и их машине сразу же освободили путь. Разговорились только дома.

Ф: Теперь ты чувствуешь, ради чего наш народ перенес неисчислимые страдания и ради чего совершилась наша «вторая революция»?

П: Чувствую. И вместе с тем чувствую, что мне нужно внести серьезные коррективы в мою концепцию социальных революций.

Ф: Ты отвергаешь марксистскую концепцию?

П: Нет. Но я ее и не принимаю. Она слишком идеологизирована и фактически потеряла смысл. Я просто изменил ориентацию внимания.

Ф: Например!

П: Вот, например, в марксизме говорится о пролетарской революции. В каком смысле? Пролетариат — движущая сила революции? Гегемон? Революция — в интересах пролетариата? Какого пролетариата — того, который осуществляет революцию, или который возникает после революции? Просто пролетариат выгадывает как-то от революции или становится господствующим классом общества? Такие проблемы можно умножить. И все они сваливаются в кучу. Получается идеологическая мешанина вместо научной ясности.

Ф: Согласен!

П: Возьмем нашу революцию. После нее миллионы выходцев из рабочих и крестьян стали служащими, чиновниками, интеллигентами. Как это оценивалось?

Ф: Что революция является рабоче-крестьянской!

П: А ведь эти выходцы из рабочих и крестьян переставали быть представителями этих классов. Они образовывали новые классы. Господами положения становились начальники, чиновники. Так какая же это революция?! А возьми класс чиновников! Конкретные дореволюционные чиновники многие (если не большинство) пострадали от революции. Они были против нее. Значит ли это, что революция была античиновничьей?