Русский флаг

_______________

* Приготовлено по правилам искусства!

Маше было тяжело слышать резкий голос отца, нечуткого к человеческим страданиям. "Как должен он быть неприятен этим несчастным, стискивающим челюсти до скрежета, чтобы не закричать от боли!" Наркотиков для нижних чинов не хватало, раненые матросы переносили мучительные операции, получив несколько чарок водки.

Мир представлялся Александру мрачным и бессмысленным. Петропавловск падет. Существует логика более сильная, чем логика титулярного советника Зарудного. Количество орудий. Калибр. Дальнобойность. С этим ничего не поделаешь.

Мысли упорно держались недавнего прошлого. Пустынный залив, скалистые ворота и зеленые горы словно отрезали Максутова от прошлого. Перед глазами Петропавловск, чужое, нищее селение, воскресная обедня в старой церкви, дремотный причал, Маша... Ни одного близкого, родного лица. Никто из друзей юности не приходит к нему, в этот, быть может, последний час жизни. А были ли друзья? Максутов тихо застонал. Ему трудно вспоминать прошлое. Пустота огромного родительского дома. Гувернеры. Слова, утомительные слова, от пробуждения до темноты. Мать, которой он привык повиноваться во всем по малейшему движению ее бледной, но деспотической руки, по первому взгляду подвижных, всегда возбужденных глаз. Унылая сутолока европейских курортов, наконец Морской корпус, желанный корпус, военные экзерцисы, неукоснительный устав, возможность уйти в себя, никому не исповедоваться, одеться в защитную броню мундира и княжеского титула... Годы бегут, ускользают, не дав рассмотреть себя. Но где же друзья? Если бы друзья были, они сами пришли бы...

В палату вошел Тироль. Его сухой, тонкий профиль сегодня непроницаемо строг. Учтивый офицер, он прошел мимо Маши, даже не поклонившись.

Остановился у постели, почти касаясь байкового одеяла.

– Александр Петрович!
– сказал он громким, деревянным голосом. Мужайтесь!

– А-а-а!
– раздалось не то приветствие, не то стон Максутова.

Максутов с трудом повернул голову. Увидел Машу. Дрогнули углы губ, но сил на улыбку недостало.

Тироль, прижав фуражку к левому боку, наклонился над Максутовым.

– Иван Николаевич просил сказать вам: он благодарит вас за службу.

Александр слабо кивнул головой.

– Что передать Изыльметьеву?
– спросил Тироль.

– Я теперь многое понял, - проговорил Максутов осипшим голосом. Дмитрий жив?

– Жив.

Тироль замолчал. Он и сам считал дело проигранным, конченым, но более всего был удивлен собственным спокойствием, каким-то тупым, покорным равнодушием, заползающим в душу. Зачем Изыльметьев послал его к умирающему лейтенанту? Какое это теперь имеет значение?.. А впрочем, все равно!

Как только ушел Тироль, Максутов окликнул Машу:

– Марья Николаевна, вы были на батарее?

– Была. Я видела, как вы командовали!
– прошептала Маша взволнованно.
– Этого невозможно забыть во всю жизнь.

– Минута...
– Максутов закрыл глаза.
– Одна только минута, а цена жизнь...

– Когда вы упали, на "Форте" и в шлюпках закричали: "Виват! Виват!"

– Правда?

– Они обрадовались, считая вас убитым.

– Значит, там заметили меня, - пальцы здоровой руки Максутова медленно скользнули по одеялу, сжимаясь в кулак.
– Значит, они видели, кто был на батарее?..

– Еще бы!

Вошел священник Логинов, но Максутов закрыл глаза и упрямо ждал, пока он уйдет.

– Слава богу!
– сказал он, усмехаясь, когда угрюмый Логинов прикрыл за собой дверь.

– У меня еще осталась рука, чтобы перекреститься самому...

Едва улетучился едкий запах уксусных курений, который врывался в палату из обширной залы, когда открывали дверь, к Максутову заглянул Иона. Упругими колечками покатились по комнате сочные "о" иеромонаха. Выразительным жестом пухлой руки он выпроводил из палаты Машу.

Она вышла в залу, занятую ранеными матросами и стрелками. Между койками хлопотали фельдшерские ученики, старые матросы из инвалидной команды и Харитина.

Вильчковский приветливо улыбнулся Маше. Он только что ампутировал ногу у молодого матроса с "Авроры" и поручил его фельдшеру для перевязки. В приоткрытую дверь доносилась болтовня Лыткина.

– Веселый у вас отец, Машенька, - бросил на ходу Вильчковский.

– По-моему, неприлично кричать здесь без умолку. Весь этот шум, латынь...

– Что вы, друг мой!
– Вильчковский удивленно остановился.
– Латынь! Это музыка для уха раненого. Он слышит ученые слова и верит в спасение, в чудо. Ваш батюшка кажется ему магом, чародеем. Веселье и ученость бальзам для больного.

Молоденький матрос умоляюще смотрел на Харитину:

– Сестричка, во-о-дочки!

Харитина поднесла ему чарку и, приподняв голову, влила водку в открытый рот. Это, с разрешения Вильчковского, уже в третий раз.

Матросу казалось, что она хитрит, недоливает. Глаза в глубине были словно накалены докрасна от боли.

– Еще, еще, красавица! Что ты меня наперстком поишь?

– Абордаж! Абордаж!
– с досадой басил из угла раненый бритоголовый матрос.
– Кажись, я умру на судне, а того абордажа и в глаза не увижу...

– Эх, силен я, братцы, врукопашь драться!
– воскликнул молодой матрос, сожалея о том, что ему не выпало показать этого на деле.

Отдаленный грохот, то слабый, то усиливающийся, оживленно обсуждался в самом благоприятном для Петропавловска смысле.

Маше было легче среди этих людей. Для большинства из них Петропавловск чужой, случайно встретившийся в жизни порт. А какое сердечное участие к его судьбе!

Матрос с ампутированной ногой тихо позвал Харитину.

– Сестричка, - прошептал он, - ты не засватана, а?

Харитина склонила над ним белое смеющееся лицо:

– Нет.

– Это ладно. Меня дожидайся. Спишут меня с корабля - оселюсь у вас...

– Небось дома невесту оставил, - сказала Харитина, поправляя подушку.

– Оставил, - не сразу признался матрос - Зазнобушку. Гордая она, без ноги не возьмет.

– А как же я?
– удивилась девушка.

– Ты добрая, ты жалеть станешь! Дай чарочку, сестричка!

– Хватит!
– строго оборвала его Харитина.

Иона позвал Машу. Он вышел из палаты в глубоком расстройстве, горестно покачивая головой.

– Впал в великое уныние, - сказал Иона и беспомощно развел руками. Привязанность к мирской суете и недостаток веры! Побудьте с ним.

Маша вошла в палату. Максутов не видел ее, но, вероятно, услышал шаги или просто почувстовал присутствие девушки.

– Марья Николаевна?

– Я здесь, - ответила Маша, которой показалась тяжелой, давящей атмосфера этой комнаты.