Русский канон. Книги XX века

Школьный учитель, к которому герой идет за разъяснением, сначала долбит привычные прописи («Гоголь был захвачен движением, и пришла мысль о России, о ее судьбе…»), потом и сам запутывается («И так можно оказывается понять»).

Проблема так и остается неразрешенной. Учитель идет фотографировать закаты, механик, удивляясь своему ребячеству, возвращается домой. «Он – не то что успокоился, а махнул рукой, и даже слегка пристыдил себя: “Делать нечего: бегаю как дурак, волнуюсь – Чичикова везут или не Чичикова?” И опять – как проклятие – навалилось – подумал: “Везут-то Чичикова, какой же вопрос?”»

В подтексте прозы Шукшина постоянно пульсирует и этот, гоголевский, вопрос. «Русь, куда же несешься ты? Дай ответ!.. Не дает ответа».

Писатель-пророк задавал его из далекого Рима. Сельский механик пытается найти на него ответ через сто лет с лишним из глубины России—СССР.

Коварное шукшинское «заземление», кажется сегодня даже более острым, чем гоголевская лирика.

Чичиков, наконец, доехал?!Необгонимая тройка – с обрыва…Поздно решать: права – не права.Неудержимо, необратимоНа площади Красной растет трава.

С писателем уходит его мир – это неизбежно. Но – если это настоящий писатель – неизбежно должна быть подхвачена его тема.

Кажется, шукшинская жизнь, шукшинские герои бесследно исчезли, шукшинские вопросы потеряли прежнюю остроту. Но скорее всего они на время притаились, замерли в ожидании нового летописца.

Однажды была земля. (1976. «Прощание с Матерой» В. Распутина)

Когда пробьет последний час природы,Состав частей разрушится земных:Все зримое опять покроют воды,И божий лик изобразится в них!Ф. Тютчев. 1830

Тема распутинской книги возникла намного раньше сюжета.

«Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». – «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». – «Человек сказал Днепру: “Я стеной тебя запру…”». Тургеневский Базаров, И. В. Мичурин, детский стишок Маршака…

Бурное строительство гидроэлектростанций началось в пятидесятые. Тогда же мастера слова и экрана начали изображать и воспевать. «Поэма о море» А. Довженко, «Память земли» В. Фоменко…

Первое перекрытие Ангары наблюдал А. Твардовский и оставил его восторженное описание в двенадцатой главе поэмы «За далью – даль». О драмах и трагедиях эпохи автор рассказывает в других главах. Сражение же человека с рекой по-маршаковски инфантильно и беспроблемно: по-военному поставлена задача, собирается на берег, как на праздник, множество народа, два дня самосвалы сыплют в воду бетонные кубы – и встают над побежденной Ангарой дымная заря и большое солнце. «…Эти воды, / Подобно волжским и иным, / Уже не дар, а дань природы – / Войдут в назначенный режим; / Подтянут к центрам захолустья, / Дадут запев Сибири всей. / А там еще и Братск, и Устье, / А там и братец Енисей, / А там…»

Поэтическое многоточие призвано подчеркнуть сияющие перспективы происходящего.

Через четверть века Распутин берется рассказать, что и как было там, глядя уже не вперед а назад, – и не сверху вниз, с бетонной плотины на уходящие под воду острова и деревушки, а в обратном направлении, с предназначенной к затоплению территории на то, что остается после и вместо нее.

Вначале был очерк «Вниз и вверх по течению. История одной поездки» (1972). Молодой, но уже известный писатель Виктор (победитель) плывет на пароходе к родителям в места детства, и вдруг вспоминает, что деревни, где он родился, больше не существует. О ее затоплении коротко рассказано на нескольких страницах: разобранные избы, брошенные на произвол судьбы печи, яростный азарт разрушения, овладевающий людьми, беспрестанные разговоры о деньгах, пожары, льющиеся рекой водка и слезы. Отпуск в новом поселке, притулившемся у края воды, завершается быстро и неудачно. Писатель быстро уезжает обратно, как будто бежит от чужой, непонятной новой жизни, собираясь тем не менее когда-нибудь со спокойной душой снова вернуться.

«Прощание с Матерой» появилось через четыре года. Из четырех очерковых страниц возник мир, из полуоформленных эмоций – концепция, из проходного (в общем) текста – книга итога.

В самом начале века Чехов сочинил странную комедию. «Комплекс сада» (Ж. Баню) стал фантомной болью новой эпохи: «Читать “Вишневый сад”, зная, каким будет XX век. Тут-то и появляется трагедия». Продуктивной оказалась и найденная в пьесе структура: центральный образ – хронотоп, постепенно превращающийся в символ, рубежная, роковая дата – и хоровод персонажей, спорящих друг с другом, но неотвратимо втягивающихся в воронку уходящего времени, беспомощных перед ним, кем бы, победителями или побежденными, они ни чувствовали себя в отдельные моменты.

Распутин повторяет (или самостоятельно находит) аналогичную схему: ключевой доминантный образ (остров и деревня с одним и тем же названием), обозначенный срок («Но теперь оставалось последнее лето: осенью поднимется вода»), поступки, споры и разговоры, которые проявляют характеры и снимают покровы.

Автора «Прощания с Матерой» не стоит читать как некого советского Златовратского, бытописателя несуществующих крестьянских золотых сердец, скорбящего об утрате устоев, воспевающего лад деревенской жизни.

Г. Владимов, сам бывший критик, писатель вдумчивый и резкий, разрушитель иллюзий и штампов, партизан «старого доброго реализма, говоря по-научному – изображения жизни в формах самой жизни», в письме к приятелю-критику (1989) сокрушенно объявил: «…Вся эта “деревенщина” – исключая, может быть, Матрену, шукшинских “чудиков” и можаевского Живого – существовала лишь в головах изобретателей, в чертежах и эскизах, натурные же образцы – не работали, и в конце концов это выявил, сам того не хотя, Распутин со своими святыми старухами. Мы-то с тобой знаем, что пуще всего они мечтают перебраться в квартиры с газом и унитазом, но, согласно Распутину, они так свою “почву” любят, что даже полы моют перед затоплением Матеры. Это и не самим придумано, а заимствовано частью из “Поэмы о море” Довженко, а частью из “Гибели эскадры” Корнейчука, где боцман приказывает драить палубу перед затоплением родного линкора. Я немножко плавал и немножко знаю военных морячков, они бы этого боцмана взяли за шкирку и выкинули за борт. Правда, тогда бы не было великой драматургии».

«Мы-то с тобой знаем» – уязвимый аргумент в разговоре о художественной прозе. Мы-то знаем, что кто-то мечтал «перебраться», а кто-то до последнего держался за свои двадцать пять соток, десяток кур и полуразвалившийся дом.

В этом горячем и остроумном пассаже как-то смешались старики и моряки, Распутин и Корнейчук (ужели «Гибель эскадры» великая драматургия?). А последняя оговорка практически снимает объявленные претензии.

«Прощание…» (в отличие от более ранних «Денег для Марии» и «Последнего срока»), не исчерпывается логикой «доброго старого реализма». Для адекватного прочтения книга требует совсем иного ключа.

Распутин, если угодно, – не советский Златовратский, а сибирский Маркес, превращающий свой мир в миф (русский перевод «Ста лет одиночества» появился, кстати, в семидесятом).

Имя деревни и острова, «носящих одно название» (Матера в квадрате), конечно, идет от фольклорного «Мать сыра земля». «Мать земля – это прежде всего черное, рождающее лоно земли-кормилицы, матери пахаря, как об этом говорит постоянный ее эпитет “мать земля сырая”: “Мать сыра-земля, хлебородница”. Но ей же принадлежит и растительный покров, наброшенный на ее лоно. Он сообщает ее рождающей глубине одеяние софийной красоты. И, наконец, она же является хранительницей нравственного закона – прежде всего закона родовой жизни» (Г. Федотов. «Стихи духовные»).