Русский офицерский корпус в годы Гражданской войны. Противостояние командных кадров. 1917–1922 гг.

Вовлеченный в политическую жизнь еще до революции и ориентировавшийся в этом вопросе несколько лучше своих товарищей полковник Б.А. Энгельгардт удачно охарактеризовал настроения конца 1917 – начала 1918 г. среди «бывших» людей, в том числе офицеров: «Представления о социализме и коммунизме у большинства этих людей… были самые примитивные, и поскольку они легко примирились со свержением царя и продолжали работать при Керенском, сдвиг от Керенского к Ленину не должен был казаться им непреодолимым. И Керенский и Ленин находились оба за границей их политических представлений, а разобраться в том, какая пропасть отделяла Ленина от вожаков Временного правительства, они не умели. Но всех этих людей пугали решительные меры, направленные к полной ликвидации старого уклада жизни. Они видели перед собой разрушение всего того, к чему они “привыкли”, того, что в их глазах олицетворяло русскую государственность» [181] .

181

Энгельгардт Б.А. Революция и контрреволюция // Балтийский архив. Русская культура в Прибалтике. Рига, 2004. Т. 8. С. 167.

В политическом отношении многих офицеров удовлетворяли лозунг «единой и неделимой России» и программа генерала Л.Г. Корнилова с курсом на твердую власть военной диктатуры, наведение порядка в стране и созыв Учредительного собрания, которое должно было предопределить характер будущего государственного устройства. Однако по мере разрастания Гражданской войны ряды белых пополнялись офицерами, придерживавшимися и других политических взглядов, что не могло не размывать политическую платформу белых, делая ее более аморфной. Как отмечал современник, «идеологические расхождения сказывались и в среде вождей Добровольческой армии: Деникин и Романовский на многое смотрели другими глазами, чем Драгомиров и Лукомский… Взгляды на устройство этого старого мира бывали у них так различны, что это губительно действовало на общую работу» [182] .

182

Там же. С. 212.

Базировавшийся на игнорировании общественно-политической жизни общества примитивизм понимания политической стороны событий 1917–1922 гг. отличал лидеров Белого движения (впрочем, мировоззрение военспецов было таким же). Генерал А.Ф. Матковский на судебном процессе над колчаковскими министрами дважды отказывался отвечать на вопрос, что он понимает под политикой, лишь после третьего настояния обвинителя он сообщил, что политикой считает «вмешательство в руководство государственной жизнью» [183] . Характерно описание принятия генералом А.И. Деникиным внутриполитической программы, разработанной для него кадетом Н.И. Астровым в конце 1919 г. После зачитывания пунктов программы главком ВСЮР заявил присутствующим на совещании: «Все это лирика» [184] , однако вскоре эта программа появилась в наказе Деникина. Современники отмечали, что Деникин легко подпадал под влияние политических советников, поскольку сам в политике не разбирался и не хотел ею заниматься. Можно сказать, что в сложившихся условиях белые генералы были вынуждены стать политиками и действовать в меру своих способностей и понимания. Тем не менее эту попытку трудно назвать успешной.

183

Процесс над колчаковскими министрами. Май 1920. М., 2003. С. 118.

184

Савич Н.В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 285.

Об уровне политической сознательности представителей белого командования свидетельствует характерная зарисовка современника: «Генерал Ф.Ф. Абрамов… был просто солдат и как таковой знал только одну политику – беспрекословное повиновение своему начальству. Я работал бок о бок с ним свыше года и не только не мог определить его политической физиономии, но даже узнать, есть ли у него вообще какие-нибудь политические взгляды. Это была бессловесная машина, заведенная в определенном направлении» [185] . Разумеется, подобные несознательные военачальники были слабым ориентиром для тех, кто им подчинялся. Неудивительно, что выступления Абрамова перед казаками были сухими и не оставляли никакого следа [186] .

185

Калинин И.М. Под знаменем Врангеля // Казачий исход. М., 2003. С. 85.

186

Там же. С. 86.

Конечно, лидеры белых не могли вовсе уйти от ответов на злободневные политические вопросы, хотя, учитывая то, как тяготились политикой белые генералы, они предпочли бы совершенную аполитичность, если бы это только было возможно. По сути, известный ограниченный набор политических лозунгов (принцип «непредрешенчества» будущей формы правления в стране, ликвидация большевизма и передача всей власти Учредительному собранию, которое будет решать судьбу страны) стал своеобразной формой ухода белой военной элиты от мучительных и непонятных политических вопросов. На разных фронтах эти вопросы решались со своими особенностями, но в целом схожим образом. Абсолютное большинство так называемых белых вождей оказались приверженцами курса кадетской партии. В ряде случаев такие лидеры были готовы на различные компромиссы и союзы с представителями других политических сил. Например, оренбургский атаман А.И. Дутов был склонен к сотрудничеству со всеми противниками большевиков от крайне правых до социалистов. Подобная аморфность и разнородность течений, отсутствие единой идеологии стали отличительными чертами Белого движения и отчасти предопределили его неудачу.

Офицеры поступали в национальные формирования по самым разным причинам. В основном по этому пути шли те, кто был связан рождением, родственными связями, службой или имуществом с самоопределившимися территориями. Немалую роль играл фактор случайности. Например, в украинские армии географически проще было попасть тем, кто служил на Юго-Западном и Румынском фронтах Первой мировой войны. Отдельные офицеры «национализировались» подчас при откровенно комических обстоятельствах. Так, например, заключенные в Быхове сторонники генерала Корнилова осенью 1917 г. убедили подполковника И.Г. Соотса в том, что для освобождения ему следует «самоопределиться» как эстонцу. Соотс действительно подал такое заявление, причем воспринимал это как шутку и не думал о действительном самоопределении. Тем не менее впоследствии он стал эстонским военным министром. Находившийся там же капитан С.Н. Ряснянский позднее отметил в своих воспоминаниях: «Составляя в то время это прошение, никто из нас и не подозревал, что автор его будет действительно “самоопределившийся” министр. Сам п[одполковник] Соотс придавал своей просьбе только значение шутки, могущей способствовать его скорейшему освобождению, но никак не “самоопределению”, о чем он, по-видимому, тогда и не думал» [187] .

187

ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 163. Л. 49.

Как и в случае с поступлением в Красную армию, в национальные формирования шли не сумевшие себя ранее реализовать в карьерном плане офицеры, ожидавшие теперь быстрого взлета. Это одна из причин, но не самая значительная. Сюда же поступали противники большевиков, надеявшиеся в рядах этих армий принять участие в борьбе с ними или же переждать Гражданскую войну, избежать репрессий. Среди других причин – стремление удержать контроль над частями бывшей русской армии, пошедшими по пути национализации. Например, некоторые офицеры всерьез считали, что, расставив своих людей в руководстве украинской армии, они смогут уберечь войска от влияния самостийных идей, поддерживавшихся германским Генштабом [188] .

188

ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 235. Л. 63.

Выбор русских офицеров в пользу национальных армий воспринимался кадровыми офицерами белых армий (а вероятно, и красными военспецами из кадровых офицеров) как нечто противоестественное или анекдотическое. В особенности это относилось к украинской службе, переход на которую носил массовый характер. Офицеры, служившие в Добровольческой армии, относились к украинизировавшимся неприязненно.

Из условно выделяемых нами возможных причин поступления офицеров в национальные армии лишь одна относится непосредственно к национализму и русофобии, тогда как остальные связаны с антибольшевизмом, местным патриотизмом, с пребыванием на одном и том же месте службы по инерции, с близостью к тому или иному фронту Первой мировой, с проживанием на национальных окраинах, с карьерными или профессиональными потребностями, стремлением удержать контроль над армией либо с социально-экономическими проблемами. Причем антироссийски настроенные офицеры появлялись не только среди тех, кто относил себя к националистам, но и в группе карьеристов-приспособленцев, подстраивавшихся под то, чего от них хотели власти. Пожалуй, только в Финляндии и Польше, где национальная идея уже к 1917 г. глубоко внедрилась в массовое сознание и был укоренен национальный язык, большинство перешедших на службу новым государствам офицеров сделали это действительно по идейным соображениям.

Глава 4 Военные специалисты Красной армии

После большевистского переворота новые хозяева России постепенно и не без сложностей и сомнений пришли к пониманию того, что без привлечения на свою сторону квалифицированных командных кадров из офицеров им новой армии не создать, равно как и не обеспечить защиту своего режима от многочисленных врагов. Между тем вопрос привлечения офицерства на сторону красных был непростым, так как большевики и их союзники, левые эсеры, взяли власть на волне разложения старой армии, солдатской вседозволенности, невиданного унижения и массовых убийств офицеров. Придя к власти, они проводили дискриминационную политику в отношении офицерства, неизбежно отталкивавшую последнее. Среди символов темного прошлого оказались все, кто прежде пользовался какими-либо привилегиями, в том числе офицеры, «золотопогонники».

16 декабря 1917 г., когда СНК обсуждал военные вопросы, был принят декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», по которому было отменено ношение погон и упразднены воинские звания. Этот декрет оказался морально тяжелым для офицерства, поскольку погоны всегда были символом офицерской чести и принадлежности к корпорации. До революции их срезали только с провинившихся. Тем оскорбительнее была эта мера.

Орды обезумевших от вседозволенности распропагандированных солдат жаждали крови тех, кого они считали своими угнетателями. Офицеры не могли спокойно появиться на улице в мундире. Откровенная уголовщина прикрывалась революционными лозунгами. Штабс-капитан В.М. Цейтлин записал в дневнике 24 октября 1917 г.: «Разбирая вопрос со шкурной точки зрения, страшен не захват власти Лениным, Троцким и др[угими] идейными культурными большевиками, а страшны произвол, грабежи и убийства разнузданной, пьяной солдатской массы, которые, очевидно, сегодня начнутся, а может быть, и уже начались. Особенное озлобление, конечно, будет, как всегда, против нас» [189] .

189

АВИМАИВиВС. Ф. 13р. Оп. 1. Д. 2. Л. 258.

Новая власть, порой не без оснований, исходила из презумпции нелояльности офицерства. Само слово «офицер» стало символом классового врага, вызывало подозрения в контрреволюционности, и в Красной армии позднее вместо него был введен в обиход эвфемизм «военный специалист» (военспец).

Одним из инициаторов политики массового привлечения бывших офицеров в РККА был нарком по военным и морским делам Л.Д. Троцкий, которому пришлось приложить немало усилий, чтобы его взгляд на вопросы развития Красной армии завоевал популярность в ЦК партии. Важным шагом по укреплению Красной армии и по привлечению в нее бывших офицеров стал приказ Высшего военного совета от 21 марта 1918 г., отменивший выборное начало. Тем более что рассчитывать на избрание красноармейцами на командные посты военных профессионалов старой школы в той обстановке не приходилось. До массовых регистраций и мобилизации офицеров было решено «вылавливать единичных работников-специалистов и держать их на случай, когда будет армия, для формирования штабов» [190] .

190

РГВА. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1520. Л. 85.