Русский полицейский рассказ (сборник)

Ищу спасения на площадке, в надежде хоть подышать свежим воздухом, но ветер с мелким дождем скоро загоняет обратно в вагон.

– Кто едет до станции N-ской? – прозвучал густой бас кондуктора.

Оклик этот разбудил моего vis-a-vis [29] в военной форме, дремавшего, растянувшись на диване. Он потянулся, зевнул, надел фуражку и, усевшись, начал закуривать папиросу. Тут я увидел, что передо мною полицейский чиновник с серебряными позументами на погонах и по шитью на выглядывавшем из-под шинели мундире VIII класса, а герб на фуражке с изображением архистратига Михаила указывал на Киевскую губернию.

29

Vis-а-vis – друг против друга (фр.).

От нечего делать мы начали изучать друг друга. Сосед мой был среднего роста, посредственного сложения, лет 35–37, шатен, с заметной проседью и характерными складками на симпатичном, смелом, открытом лице – признаками усиленного труда в борьбе за существование. Стальной холодный взгляд его голубых глаз, казалось, пронизывал насквозь, и при встрече с ним чувствовалась какая-то непостижимая неловкость.

Осанка и манера держаться изобличали в нем джентльмена. Видно было, что человек этот получил хорошее воспитание, видавший на своем веку и вообще много пережил. Я решил во что бы то ни стало с ним побеседовать, в чем, как читатель увидит впоследствии, не ошибся.

– Позвольте, сосед, огонька, – обратился я к нему, вынимая папиросу, с целью завести разговор, хотя спички у меня имелись.

– Пожалуйста, – вежливо ответил он мелодичным, немного небрежным тоном, протягивая мне коробку со спичками. – А скажите, где мы теперь находимся?

– Только что проехали станцию N-скую.

Мало-помалу разговор завязался. Через полчаса мы оба чувствовали уже себя как старые знакомые, и я рискнул просить своего случайного собеседника рассказать что-нибудь из своей полицейской практики. А что он имеет неиссякаемый запас приключений, это было видно по всей его фигуре и той самоуверенности при общении с посторонними, которыми отличаются закаленные натуры, бывавшие в переделках.

– Охотно, – ответил он, уселся поудобнее, откашлялся, снова закурил, погладил свои маленькие мягкие усики и начал:

– Дело было зимою 1907 года – в период охватившей всю матушку-Россию эпидемии дерзких грабежей и насилий, с которой полиции приходилось бороться, что называется, не покладая рук. Этот страшный недуг не миновал, конечно, и нашего Поневежского уезда, Ковенской губ., в котором я тогда служил становым приставом.

В моем стане протекала речонка Муша с живописными берегами, на которых зеленой лентой расположены пашни и приютились образцово устроенные фермы, отчасти поляков, а преимущественно немцев-помещиков. Все береговые поселения носили одно и то же название Помуш, лишь с прибавлением какого-нибудь имени прилагательного, как, например, синий, дубовый и т. д.

Как-то ночью на шоссе, вблизи имения Красный Помуш, довольно зажиточного помещика и владельца паровой мельницы Мейера, засела шайка из 7 вооруженных бандитов, в ожидании почтальона, имевшего перевозить с почтою крупную сумму денег. Между грабителями были даже распределены роли в предстоящем деле: то есть одни имели остановить лошадей, другие расстреливать почтальона, третьи ямщика и т. д. Но о готовящемся нападении своевременно узнали власти, и злоумышленники попали в руки правосудия. В преследовании и поимке их, частью из-за любви к искусству, отчасти и в видах обеспечения собственной безопасности в будущем, принимали деятельное участие некоторые окрестные помещики, а также сам Мейер и его два взрослых сына – Артур и Альберт. Все трое, под перекрестным огнем злодеев, проявляли чудеса храбрости и энергии.

Через несколько дней все участники погони, а в том числе и Мейеры, получили анонимами письма с изображением браунинга, кинжала и адамовой головы, за подписью партии социал-революционеров, в которых сообщалось, что адресаты осуждены на смерть, за вмешательство не в свое дело в виде оказания содействия полиции при аресте их 7-ми собратий. Письма эти, конечно, попали в мои руки, и за окрестностями было установлено бдительное наблюдение.

Мейер жил в красивом двухэтажном домике, занимая нижнюю половину сам, а сверху помещались остальные члены его семьи, как-то: пожилая сестра-вдова, названные выше два сына и прислуга.

Не придавая слишком большого значения мандату, он все-таки поместил рядом со своей комнатой несколько шоссейных рабочих и на всякий случай снабдил обоих сыновей револьверами, сам же, как охотник, держал всегда заряженную, висевшую над его кроватью дробовую двустволку. Я лично вручал ему свидетельство на приобретение револьверных патронов, которых он купил ограниченное количество и вел им строгий счет при практической стрельбе. Он был вообще аккуратен, как немец, но и скуп же при том, как Кощей.

Наступили Рождественские праздники. Рабочие – охранники Мейера разъехались, и единственными обитателями домика остались лишь его владельцы да прислуга, между которою выделялась миловидная горничная Маша. Сразу старик несколько тревожился, но вскорости успокоился, и жизнь в имении потекла обычной колеей. Об угрозах постепенно все забыли.

Большие стенные часы в моей канцелярии пробили 3 ночи с 30 на 31 декабря. Заканчивая некоторые новогодние отчеты, я еще занимался, но уже собирался уйти к себе, как вдруг раздался дребезжащий звонок телефона. Надо вам сказать, что у нас были включены в телефонную сеть даже квартиры сельских старост и полицейских урядников.

– Это становая квартира? – слышу я в трубке.

– Да, – отвечаю. – Я пристав, что угодно?

– Старик Мейер убит революционерами в собственной постели. Поспешите на место происшествия.

Если бы меня окатили целой бадьей холодной воды, и то не произвело бы на меня такого впечатления, как это сообщение. Переспросив еще раз, я приказал тотчас же закладывать лошадей, а сам стал наскоро собираться в дорогу.

Через несколько часов я уже ехал в Красный Помуш, отстоящий в 25 верстах, и, прибыв туда в 8 утра, немедленно приступил к осмотру места преступления. Перед моими глазами раскрылась такая картина.

Просторная светлая комната, меблированная, хотя и прилично, но с некоторым беспорядком, что было последствием продолжительной холостяцкой жизни после вдовства обитателя ее; на окнах горшки с неизменной геранью и другими комнатными растениями, в углу кровать, над нею давно не выбивавшийся ковер, на котором, в свою очередь, красуются сумка, ягдтдаш и другие принадлежности охоты. Однако ружья не было видно. Дверь комнаты выходила в большие сени. Одно из окон разбито, и сброшенные с подоконника цветы валялись тут же на полу. Окровавленный труп старика в нижнем белье лежал на кровати, в неестественном положении. Было очевидно, что покойный убит во время сна и умер не сразу, а боролся со смертью. Судебно-медицинским осмотром трупа установлено, что Мейер убит из револьвера, причем одна пуля засела в голове, другая в груди, третья пробила навылет кисть левой руки и найдена в кровати, а четвертая застряла в стенке, по-видимому не попав в цель. Вещи все были на местах, и даже карманы платья остались нетронутыми, так что о грабеже не могло быть и речи.

Хотя вазоны с разбитого окошка и были сброшены, но следов на подоконнике, при самом тщательном исследовании, никаких не замечалось. Это обстоятельство показалось мне немного странным. Однако я никому ничего не сказал, а принялся за окольные расспросы и агентуру в ожидании судебного следователя, которому послал телеграмму.

От сестры покойного я узнал, что приблизительно в 1 часу ночи ее разбудил старший племянник Артур и объяснил, что в нижнем этаже хозяйничают революционеры. Он слыхал выстрелы и крик. Очевидно, отца убили. Вскочив с постели, она бросилась к лестнице, ведущей в нижний этаж, но Артур удержал ее за руку, говоря, что, если старик уже убит, то бесцельно рисковать собственною жизнью, так как ему уже помощь не нужна. Он советовал лучше немного подождать. В это время на улице раздался выстрел, будто ружейный. Через минуты 2–3 в комнате появился Альберт, отсутствие которого она до сих пор не замечала, и сообщил, что дом окружен революционерами. Когда все успокоилось, они втроем спустились вниз и нашли старика в своей постели уже мертвым, а на полу, около кровати, лежало письмо от имени революционной партии, в котором говорилось, что отца уже постигла месть, осталась очередь за сыновьями. При дальнейшем исследовании местности они на улице подняли ружье покойного, очевидно унесенное убийцами, но брошенное как громоздкий и уличающий предмет. Заряженным оказался лишь один из стволов, другой же был пустой и носил свежие следы выстрела.