Русский спецназ. Трилогия

Скрипел снег под полозьями. Звезды заглядывали ему в лицо, а рядом, тихо переговариваясь, чтобы не тревожить Шешеля, шли охотники, поглядывая на него как на невидаль какую.

Шешель смотрел в небеса, на Луну и улыбался, а потом глаза его стали влажными от слез, потому что все это происходило не с ним. Он отдал бы все на свете, чтобы наяву испытать эти же чувства.

Его ждал император. Кто-то из службы церемониала держал в руках бархатную коробочку с орденом, который через несколько мгновений, как только Шешель дойдет до императора, тот повесит ему на шею.

Ныл бок. Шешель ударился им при посадке, и вот тот все еще не заживал.

Шешель сделал еще один шаг.

Но нога его опоры не нашла, ушла в пол, который был таким же плотным, как вода, или вовсе оказался миражем. Шешель уже переместил на нее центр тяжести, стал проваливаться, а зал вокруг него начал рассеиваться, будто нарисован был на тумане.

Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, а тело приобрело ту легкость, которая бывает, когда, подняв аэроплан к небесам, начинаешь падать, уже и не пытаясь удержаться за них. Пропеллеры крутятся только оттого, что с ними играет ветер, а на самом деле они мертвы и вскоре превратятся в щепки, годные разве что для растопки печки.

Успеть бы выброситься, пока земля не превратила тебя во что-то бесформенное и никому не нужное, за исключением той же земли. Она быстро надвигалась, а Шешель все никак не мог выбраться из падающего аэроплана. Когда же он расстегнул ремень, то понял, что уже слишком поздно и даже если он раскроет парашют, то все равно тот не успеет погасить скорость.

Так зачем тогда выбираться из аэроплана? Лучше погибнуть вместе с ним.

Шешель невольно закрыл глаза, когда до земли доставалось несколько метров, но ждал секунду, другую, третью, а удара все не было, будто земля тоже оказалась лишь туманом.

Или он умер и уже на небесах?

Он медленно приоткрыл глаза. Что там еще ему приготовила судьба? Какие неожиданности?

Кровать, на которой он лежал, была не такой мягкой, как медвежьи шкуры. А белый потолок – никогда не сравнится со звездным небом, даже если будешь замерзать под ним, всеми брошенный.

Он опять закрыл глаза, чтобы вернуть себе зимний лес, в котором был так недавно, или великолепный императорский дворец, или хотя бы ощущение полета, но все его попытки оказались тщетными.

Он ушел из мира грез. Вот только бок болел, как и тогда, когда он шел к императору за орденом.

Ему показалось, что за стеклом входной двери он увидел лицо Спасаломской. Но мог и ошибаться. В последнее время он только и видел то, чего на самом деле нет. Что выдумано. Может, и Спасаломская – тоже выдумка? Надо порыться в памяти.

Кто бы мог подумать, что телескопы станут самым популярным товаром, а в магазины, торгующие оптическими приборами, будут выстраиваться очереди, такие же огромные, какие во времена войны стояли в хлебные лавки.

Если бы торговцы смогли предвидеть это, вздумай они за неделю до полета Шешеля на Луну погадать на кофейной гуще, на картах, додумайся сходить кто-нибудь из них к гадалке, что же, тогда они смогли бы подготовиться к нашествию покупателей получше, а так… как стая саранчи сметает любую растительность на своем пути, с прилавков были сметены вначале телескопы, потом подзорные трубы и бинокли, но поток желающих обзавестись оптикой все не иссякал. Напротив, он становился все полноводнее, но торговцам в первый же день нашествия осталось лишь стоять возле входов в свои магазины, разводить руками и говорить, что на прилавках и на складе ничего не осталось. Пусто. Дошло до того, что и театральные бинокли стали уносить домой после окончания спектакля. Администрациям практически всех театров, дабы не лишиться биноклей, пришлось пойти на крайние меры – не выдавать их во время спектакля зрителям.

– Когда появятся телескопы? – Самый популярный вопрос, который можно было выносить на газетные заголовки.

– Не знаю, – ответ, тоже достойный газет, потому что обеспечить резко возросшую потребность оптическая промышленность не могла.

Не могла. Не могла.

Сроки были слишком маленькие. Всего неделя.

Одна неделя. Ну хоть две бы, а так… Телескопы в достаточных количествах появятся слишком поздно, когда и Луна вновь станет безжизненной, а человеческие следы на ее поверхности все равно не разглядеть, сколько ни приближай ее к глазам, пользуясь самыми совершенными оптическими приборами, созданными человеком.

Бинокли. Морские и сухопутные доставались из сундуков и с полок шкафов, где лежали они много лет со времен мировой войны, заваленные стопками полотенец и старых одежд. Прежде они, вглядываясь в небо, ловили германские аэропланы, а теперь – Луну.

Люди по ночам выходили на улицы городов, смотрели в небеса, будто их всех одновременно охватило помешательство. Губы шептали прежде неведомые названия: Кратер Тихо, Море Спокойствия, Залив Зноя, – ставшие теперь такими знакомыми и обыденными, как Коломна или Тула, будто до них так же легко добраться – сядь только на поезд, и он домчит тебя и до Лунных Альп и до Кратера Немо.

Увидеть бы отблеск Солнца на серебристых бортах корабля, увидеть бы огненные сполохи, несущиеся вслед за дюзами, встревоженную лунную пыль, увидеть бы трехцветный флаг Империи, воткнутый в безжизненную твердь.

Бесполезно. Бесполезно. Слишком далеко.

Но это никого не останавливало, и по ночам добрая половина жителей Империи, пусть и без оптических приборов, которых на всех не хватило, до слез в глазах, до первой утренней зари, смотрели на Луну.

Они заболели все. Лунное помешательство.

– Где ты? Как ты? Отзовись.

«Куплю телескоп в любом рабочем состоянии».

Такими объявлениями пестрели газеты. Хоть аукционы устраивай.

Те счастливчики, которые смогли разжиться телескопом, несли этот драгоценный груз, обмотав тряпками, чтобы, не дай бог, не повредить и чтобы никто не догадался, какое сокровище они несут.

Фотографию Шешеля, вырезанную из журнала, вставляли в рамки, вешали на стены в домах, если уж не в угол, где положено быть иконам, так туда, где висел портрет государя-императора или модной актрисы, или родственников – бабушек, дедушек, родителей, любимых братьев и сестер. Любимого пилота Александра Шешеля. Только появись он на улице. Шага ему ступить не дадут. Каждый будет норовить в дом затащить и угостить всем, что есть. Не уйти Шешелю. Не уйти. Всей Империи он стал как родной.

Спасаломская? Ее осаждали репортеры, прохода не давали, чтобы выяснить подробности личной жизни, залезали в архивы частей, в которых служил ее супруг; разбирая его жизнь по косточкам, по мгновениям, выворачивая ее перед публикой, а та ненасытно требовала: «Еще. Еще».

– Вы знаете, что любит Шешель на обед?

– Да. У них часто готовили картошку со свининой и салаты.

– Еще он любит красное вино.

Это обычный разговор на светском вечере. Тема одна.