Русский в Париже 1814 года

– Я не знала, что вы работаете ныне в Музее, – сказала графиня, обращаясь к Дюбуа.

– Это потому, графиня, – отвечал он, – что тороплюсь сделать копию с картины, которая мне нравится. Денон и я имеем предчувствие, что этот Музей разойдется по рукам наших победителей. Я уже получил записку от Денона, в которой уведомляет, что прусский король прислал своего адъютанта с просьбою доставить к нему некоторые картины. Вероятно, австрийский император сделает то же, хотя г. Глинский и уверяет, что этому быть невозможно.

– Да, это общее наше опасение, – промолвил маркиз.

– Где же вы еще были, Глинский? – спросила Эмилия.

– Нигде, графиня; я хотел видеть короля, которого не видал с приезду, но это мне не удалось, и с большим удовольствием просто ходил по улицам Парижа и более всего любовался на парижан. Какая живость, деятельность! сколько выдумок, чтобы доставать пропитание! Например: я остановился против церкви Нотр-Дам рассмотреть это замечательное строение. Подле меня с лорнетом в руке стоял молодой очень хорошо одетый человек. «Вы, конечно, иностранец, – спросил он с учтивостью, – и, конечно, любопытствуете узнать что-нибудь о замечательных зданиях Парижа: я за удовольствие сочту сделать для вас что-нибудь приятное». С сими словами он начал историю построения церкви, рассказал мне все значения украшений, которыми испещрена наружность здания; говорил как книга и, окончив, поклонился, потом скинул шляпу и, подставляя ее, сказал: «Могу ли я надеяться чего-нибудь от великодушия вашего?»

– Я смешался, полагая, что он просит подаяния; и, судя по его платью, не знал, что дать, наконец, спросил с замешательством, сколько ему надобно?

– Сколько вам угодно: безделицу… франк?

– Я бросил в шляпу наполеон, извиняясь и совестясь, что даю так мало человеку, одетому лучше меня. Я догадался после, что он требовал с меня только за свои труды, когда он в восхищении предложил мне идти, осмотреть и внутренность церкви…

Все начали смеяться над Глинским. «Бедный молодой человек, – говорила маркиза, – он беспрестанно платится за свою неопытность».

– Вы слишком великодушны, – прибавила Эмилия.

– Что же вы нашли тут странного? – вскричал маркиз, – иностранец дал двадцать франков вместо одного? – Я знаю опытных шалунов, которые бросают сотнями так же за вещи, не стоящие франка. – Он взглянул на Шабаня, который, стоя против зеркала, расправлял свой шейный платок и поглядывал на резвую де Фонсек.

– Завтра же, – продолжал маркиз, – пойдемте, Глинский, я поведу вас в одно место, где можно научиться узнавать людей, населяющих парижские улицы и живущих на чужой счет.

– Что же вы еще видели? – спросила опять графиня.

– Я все сказал, – отвечал Глинский.

– Нет, не все, – подхватил Шабань, – я видел вас на углу улицы Д… перед столиком какого-то сидевшего там человека…

– Да, я познакомился с ним сегодня, и хотел видеть его искусство. Вы знаете, что мне нельзя пройти этого места, идучи в Вавилонскую казарму, где стоит наш полк. Меня удивляло, что я всегда видел этого пожилого человека, в опрятной гороховой шинели, напудренного и в треугольной шляпе, с зонтиком в руках от дождя или от солнца, сидящего перед маленьким столиком, на котором никогда ничего не было. Всякий раз, как я проходил мимо, этот человек вставал, снимал свою треугольную шляпу и делал низкий поклон. Сегодня я подошел к нему и учтиво спросил, что он тут делает?

– Вырабатываю свое пропитание, и. г.

– Но каким образом? у вас ничего нет.

– Если угодно, я покажу вам, – я кивнул головою, он нагнулся; вынув из-под своего стула закрытую клетку, поставил на стол и когда ее открыл, я увидел в ней прекрасную канарейку.

– Eh bien! M-lle Bibi, voila un monsieur, qui veut faire votre connaissance. Soyez sage [41] . – Он отворил дверцы и канарейка выскочила оттуда, чирикая: «faites la reverance a M…» [42] и канарейка прыг, прыг, подскочила на край стола, присела передо мною, поджала одну ножку и глядела в глаза, как бы ожидая приказания. В это время напудренный человечек, вынув из кармана колоду карт, перетасовал ее и рассыпал по столу; на затылках карт написаны были азбучные буквы.

41

Слушай, Биби, этот господин желает познакомиться с тобою. Будь благоразумна.

42

Поклонись этому господину.

– Не угодно ли сказать ей какое-нибудь имя, – продолжал мой знакомец в гороховой шинели, – она вам сложит его сию минуту…

– Я сказал имя. Канарейка присела снова, потом прыг, прыг, начала попискивать, разбрасывать и перебирать носиком и ножками карты; выбрала первую букву сказанного имени, схватила карту за уголок, притащила и положила передо мною. Таким образом перетаскала все буквы и заданное имя было вполне сложено.

– Знаете ли, какое имя задавал Глинский? – сказал Шабань, лукаво улыбаясь…

Глинский покраснел, смотрел ему в глаза, упрашивая взорами молчать – повеса смеялся. Все видели замешательство молодого человека и приступили к Шабаню, чтоб он сказал, какое это было имя.

– Это было… но, г. Глинский лучше скажет сам, чье это было имя.

– Императора Александра, – сказал, запинаясь, Глинский.

– Сестрицы Эмилии, – перехватил Шабань, кланяясь графине.

Общая веселость разразилась смехом – «он влюблен в тебя, сестрица!», – шептала ей де Фонсек. Глинский горел; Дюбуа побледнел; замешательство самой графини, потупившей глаза на свою работу, обнаруживалось розовым цветом шеи. Глинский желал, чтобы земля расступилась в эту минуту под его ногами, но когда он, увидев положение Эмилии, то не мог долее выдержать своего смущения: он вскочил и, уходя из комнаты, бросил сердитый взгляд на Шабаня.

Этот, смеючись, вышел за ним следом.

– Как тебе не стыдно, Шабань, – начал Глинский с горячностию, услышав его смех за собою, – выставлять публично такие пустяки, которым я не хотел бы сделать четырех стен свидетелями!..

– И для того делал это на площади? – прекрасный способ сохранить тайну. Но не сердись, cher [43] Глинский, ты не хочешь понять собственной выгоды: `a pr'esent la gl^ac`e est rompue [44] – теперь дорога открыта. Эмилия знает, что тебе нравится – а ты, вместо того, чтоб сердиться, благодари, что я тебе сократил половину дороги.

43

дорогой (фр. – Сост.).

44

теперь лед сломан (фр. – Сост.).

– Как, Шабань? ты полагаешь, что я осмелюсь думать о сестрице твоей в ее положении? что я не уважу ее горести? Я поступлю недостойно ее и себя, ежели захочу теперь обратить ее внимание. Знаешь ли, что бывают в жизни торжественные минуты, которых нарушать ничем не прилично?

– Видно, что романические идеи зашли к нам с севера, беда, ежели все русские такие же, они перепортят наши нравы! Послушай, Глинский; le devoir de tout honn^ete homme, est de faire la cour `a une jolie femme [45] – a ты поступаешь против приличия, не следуя этому правилу: vous manquez `a une femme [46] .

45

Обязанность всякого порядочного мужчины ухаживать за хорошенькой женщиной (фр. – Сост.).

46

Вы пренебрегаете женщиной (фр. – Сост.).

– Какая странная логика! ты шутишь, Шабань! может ли это быть приятно женщине с достоинством? и когда же? – в самые горестные минуты?..

– Может быть, это ей будет неприятно, но, верно, еще неприятнее твое равнодушие; во всяком случае, она примет это как дань, должную красоте, а во Франции эта дань, эта подать взыскивается строже всех регалий. Но, одним словом: и чтоб начать откровенностью скажу тебе, что я влюблен в ветреную кузину моей сестрицы – и, как я заметил, что она засматривается на нашего русского гостя и краснеет при каждом его слове, то хотел показать ей, что ты занят Эмилией, помочь твоей нерешительности или застенчивости, а любезной сестрице доставить хоть небольшое развлечение. Мне уж надоела ее кислая рожица!..