Русский вор
Шрифт:
– Ну же вы сами, сами говорили, что собираетесь в отказ идти. Вспомните же вы это, наконец, и не трепите мне мои больные нервы.
Бармалей снова переключил свое внимание на Изю и заорал:
– Я… я говорил!!
– Да, говорили! Не мне, но в моем присутствии. Люди слышали, они подтвердят… Но что вы делаете, успокойтесь, вы же порвете мне одежду… Ой, бля!
Бармалей в порыве злости так рванул на себя Изю, что тот ударился своей лысой черепушкой о край кровати верхнего яруса.
– Да я тебя щас, старая сука…
Владимир Полунин, угрюмо наблюдавший
– Слушай, ты, дятел, тебе же ясно сказали, чтобы ты оставил его в покое. Ты, похоже, только со старичьем тягаться можешь. А с молодыми ссышь связываться.
Опешивший Бармалей отпустил Изю и удивленными глазками уставился на Полунина.
– Ах ты, морда наглая, – вымолвил он, – щас ты у меня свой член жрать будешь. Ну-ка иди сюда!
Бармалей схватил Полунина за полы арестантской робы, намереваясь стащить его вниз, на пол.
Но Владимир оказался проворнее его, нанеся резкие удары ребрами ладоней сверху вниз прямо по развесистым ушам Бармалея.
Тот дико взвыл от боли и, отпустив Владимира, схватился руками за уши. Полунин, воспользовавшись этим, быстро спрыгнул на пол с противоположного от Бармалея края нар.
Бармалей, превозмогая боль в ушах, также не терял времени, бросившись обегать нары, чтобы поскорее добраться до Полунина.
Вся ненависть и злость, которые дремучим туманом отложились в подсознании Полунина за все эти месяцы горя и страданий, вырвались наружу в виде вспышки ярости, направленной против этого наглого и тупого зэка.
Как только он достиг прохода между нарами, в котором стоял Полунин, Владимир, схватившись за край верхнего яруса нар, резким движением подбросил свое тело вверх и ударил приближавшегося соперника двумя ногами в грудь.
Удар получился такой силы, что рослый Бармалей отлетел на несколько метров к противоположной стене. Упав на спину, он со всего маху ударился о стену затылком.
– Ну теперь трындец тебе пришел, гаденыш траханый, – заявил Бармалей, с трудом вставая с пола и направляясь к Полунину.
Собравшиеся вокруг них зэки оживленно подбадривали дерущихся.
– Дави его, Бармалей…
– Навали щенку, чтобы не гавкал на старших…
– Ну-ка, Вован, начисть жопу этому беспредельщику…
Бармалей сплюнул на пол и ринулся на Владимира.
– Щас я тебе…
Он не договорил, так как Полунин в прыжке ударил его ногой в солнечное сплетение. Бармалей издал звук, похожий на рвотный, схватился руками за живот и наклонился, выпучив на Полунина широко раскрытые глаза. Но Владимир не остановился, ненависть кипела в нем, и он продолжил атаку, правым боковым ударом буквально всадив кулак в челюсть врага.
Рожа Бармалея скривилась от удара, при этом его слегка развернуло. Глаза его остекленели и смотрели совершенно бессмысленно. Но он не упал, широко расставив ноги и согнувшись при этом, он так и продолжал стоять, весь раскоряченный и раскачивающийся из стороны в сторону.
Полунин обошел его сзади и что
есть силы нанес удар Бармалею между ног. Гортанный звук, изданный Бармалеем, заглушил вопли болельщиков. Колени его непроизвольно свелись вместе, ноги согнулись, и он рухнул на пол.Полунин стоял над ним, готовый в любой момент ударить снова, если тот хотя бы пошевелится. Ненависть, бушевавшая в душе, пробудила в нем самые звериные и низменные инстинкты. Он готов был даже ударить лежачего, если бы тот проявил хотя бы какие-нибудь признаки агрессии. Сокрушить врага, добить его – это один из законов зоны, позволяющий заявить о себе и поднять свой авторитет.
Но Бармалей не шевелился. Он, скрючившись на полу, лежал без движения, лишь слегка постанывая, с остекленевшими от боли, бессмысленными глазами.
Увлекшись дракой, Владимир ничего не замечал вокруг себя. Не заметил он и того, что публика, обступившая дерущихся, вдруг притихла. Не слышал он и громкого крика одного из заключенных:
– Атас, дубаки!
Две пары рук схватили его почти одновременно сзади. В пылу борьбы Полунин не разглядел, кто это, и стал вырываться. Однако в следующий момент удар по голове оглушил его, но все же из последних сил он умудрился оттолкнуть одного из державших его людей и свободной рукой нанести удар второму. В этот момент новый удар дубинки заставил его пошатнуться, потеряв равновесие.
Сквозь поплывшие перед глазами цветные круги Владимир рассмотрел скривленное от ненависти лицо Шевчука. На Владимира снова навалились двое охранников, подручных Шевчука. Полунин, ослабленный ударами дубинки по голове, не смог, да уже и не пытался оказать сопротивления.
Это дало возможность Шевчуку наносить удары беспрепятственно. Он гвоздил дубинкой до тех пор, пока Полунин не стал в бессознательном состоянии валиться на пол, повиснув на руках охранников.
Прапорщик Шевчук склонился над ним и произнес ядовитым голосом:
– Ну что, пес поганый, ерепениться вздумал? Сейчас ты у меня на всю жизнь запомнишь, как себя в зоне вести полагается!
Он размахнулся ногой и что есть силы ударил носком своего сапога Полунину в живот. Тот потерял сознание и рухнул на пол.
Но трое охранников не остановились на этом. Войдя в раж, они еще долго били Владимира ногами.
Наконец кто-то из зэков заорал:
– Что же вы делаете, суки?! Он же уже никакой.
Опомнившийся Шевчук огляделся по сторонам. Зэки стояли молча и угрюмо глядели на трех изуверов в погонах. Ситуация накалялась и становилась опасной для Шевчука и для его подручных.
– Так, все! Взяли этого щенка и в карцер его. Быстро! – скомандовал Шевчук. – А ты, – он кивнул на Бармалея, который уже пришел в себя и сел на корточки, – сам следом за нами двигай к дежурному по колонии.
– Попробую, – простонал Бармалей, тяжело подымаясь.
Через полчаса Полунин уже лежал в одиночной камере штрафного изолятора, брошенный туда охранниками.
Очнулся он уже ночью. Страшно болела голова и еще сильнее – живот. Вокруг него тут и там слышался тихий шорох. Он скосил взгляд и посмотрел на пол.