Рябиновая невеста
Шрифт:
Она сидела и смотрела на то, как его пальцы сомкнулись на её запястье, и думала, что такими ладонями можно запросто обхватить и её голову, такие они широкие. Не ладони — лапищи! Но как только она снова начинала с ним говорить, он сразу успокаивался, затихал, только руку её так и не выпустил.
Вот и пришлось сидеть ей, как птичке на ветке, на самом краю лежанки, прислонившись плечом к бревенчатой стене избушки, и разговаривать с ним долго, тихо и медленно, нарочно растягивая слова. Рассказывать о чём–нибудь, лишь бы звук её голоса не стихал: о болотах, о ягодах и вересковых пустошах, о волшебнице Эль, что бродит среди туманов, о блуждающих огнях и призрачных
О замке Олруд, о своих сёстрах, старшем брате и мачехе… О том, как она занимается хозяйством…
Луна катилась по небу золотым шаром, в соснах на скале ухал филин, где–то обиженно протявкала лиса и кто–то шуршал в листве у порога, наверное ёж осматривался под крыльцом избушки, ища будущее место зимовки. В болотных зарослях на все лады голосили разномастные марейнские лягушки, а Олинн всё говорила и говорила, сама не понимая, зачем это делает. Почему просто не оставит этого монаха и не уйдёт. Баюкать этого медведя, как дитя, это уж слишком!
Но всё сидела и сидела, и даже не заметила, как сама задремала, уронив голову рядом на травяную подушку.
А едва смежила веки, как провалилась в странный и страшный сон.
Она идёт по болоту, и под ногами проминаются мягкие мшистые кочки. На зелёном бархате алая россыпь клюквы… Но, присмотревшись, она понимает, что это не клюква — это с её пальцев капает кровь. Мох начинает жухнуть, чахнет трава, вода уходит из-под ног, а земля высыхает и начинает трескаться. И так душно, так жарко, что, кажется, воздух тоже весь высох.
Откуда-то издалека доносится странный гул. И Олинн не сразу понимает, что это гул пожара. Земля горит и едкий дым заволакивает горизонт…
Она вздрогнула и проснулась, и даже сразу не поняла, где находится. Так явственно ноздри чувствовали дым, а лицо огонь.
– Куда ночь, туда и сон! — пробормотала она, отгоняя кошмарное видение и ещё не осознавая, что оно могло значить.
За окнами уже серело раннее утро. От неудобной позы затекли плечо и шея, и руки она почти не чувствовала. Перевела взгляд и увидела, что её запястье по-прежнему удерживают сильные пальцы монаха. Кажется, он так и проспал всю ночь, держа её, словно на привязи.
Она осторожно высвободила руку и отползла, закатывая рукав и разглядывая кожу на запястье в тусклом утреннем свете.
Да уж! Синяк выступил знатный.
Но зато дыхание монаха выровнялось и перестало быть хриплым. Он дышал сейчас тихо, почти не слышно. Олинн потянулась и дотронулась пальцами до его лба. Сильный жар ушёл.
— Ну вот, голубчик, и хорошо. Дальше ты уж сам. А мне пора, – прошептала она, вставая.
Но, прежде чем уйти, осторожно отвернула плед и заглянула под одну из повязок на его груди. Мази и мох сделали своё дело. Раны уже не выглядели настолько безобразно, и Олинн даже удивилась — никогда не видела, чтобы заживление шло так быстро.
— Вот, здесь отвар, если очнёшься вдруг – выпьешь, – прошептала она и поставила большую глиняную кружку в изголовье у лежанки.
Ещё раз посмотрела на монаха и подумала, что надо бы попросить Торвальда привезти ему какую-нибудь из своих рубах. Хоть старую. А то…
В Олруде много больших и сильных мужчин, но тело монаха выглядит так, будто вытесано из куска скалы. И нет никаких сомнений в том, что под этой кожей прячется огромная сила. От этих мыслей ей стало как-то не по себе. Но не то чтобы страшно, а скорее, неловко от того, что она с таким жадным любопытством разглядывает
могучие плечи раненого мужчины.Ему точно нужно привезти какую-нибудь одежду!
Олинн снова укрыла монаха пледом и сказала, уходя:
– Я в замок поехала, но вечером вернусь. Надеюсь, ты придёшь в себя, Бьорн, и мы распрощаемся.
Торвальд на её предложение привезти монаху что–нибудь из своей одежды только фыркнул. Посмотрел на Олинн, прищурив единственный глаз, дёрнул кончик бороды, заплетённой в косичку, и спросил:
– Бьорну? Ты что, уже и имя ему дала, пичужка? С чего вдруг? Он тебе не ручной зверёнок. Не привязывайся к нему. Ярл Одруд, может, вообще велит его вздёрнуть на воротной балке – в назидание королю…
– Отец не повесит божьего человека, – уверенно ответила Олинн.
– Ты будто не знаешь Белого Волка! Ещё как повесит! И я бы его повесил. Так что бросила бы ты это дело, а уж коли охота с кем возиться, так я скажу – замуж тебе давно пора. Стоило бы ярлу и позаботиться об этом. Выбери себе мужчину по нраву, а я перед ярлом похлопочу. А то хочешь, сам подыщу тебе доброго мужа, крепкого и надёжного…
– Ох, Торвальд, бросил бы ты заниматься сводничеством, – в тон ему ответила Олинн и, усмехнувшись, добавила: – Свахам усы не идут.
– Зря ты, пичужка, –Торвальд погладил усы и подмигнув, добавил: – Уж я в мужчинах разбираюсь. И вволю бы мёда попил на твоей свадьбе.
– И не надейся! — лишь рассмеялась Олинн в ответ, направляя лошадь по тропинке. — Мне сводники с усами не нужны! А понадобится найти мужа, так и сама справлюсь!
Весь день она бегала по замку, как белка в колесе и круговерть хозяйственных дел не оставляла времени на раздумья. И даже приснившийся ночью кошмарный сон как-то позабылся. Пришли подводы с севера, с кораблей, что причаливают в Серебряной бухте. Привезли лён, ячмень и ещё много всего, и всё это нужно было пересчитать и проверить. Проследить, чтобы заперли в кладовых, а потом ещё записать в книгу. Расставить снадобья, прочитать письмо от отца с наказом, что отправить к Перешейку, и собрать туда новые подводы. Но нет–нет, и закрадывалась шальная мысль: как же там Бьорн? Не стало ли ему хуже? И она не знала, почему так тревожится об этом монахе. Стоило о нём подумать, и она сразу же смотрела на ладонь, туда, где растаяла серебряная звезда, но никаких следов от неё не осталось.
Когда закончился обед, и большая зала опустела, Олинн только-только добралась до стола. И едва успела наспех перекусить, как в дверях появилась Фэда — её единокровная сестра. Она впорхнула, как птичка, подбежала легко и опустилась рядом на лавку. Расправила складки голубого платья с белым шитьём на груди и, оглянувшись на двери кухни, откуда доносился звон котелков, заговорщицки зашептала:
– Ах, Линна! Я так счастлива! Просто не могу молчать! Я должна обязательно всё тебе рассказать!
– Что случилось? — Олинн отодвинула пустую миску и посмотрела на сестру.
Та сияла, как только что отлитая серебряная бляха, а значит, если и случилось что-то, то видимо хорошее, слава Луноликой!
– Ярл Бодвар дал добро Хельду на наш брак! — торжественно прошептала Фэда. – Сказал, что как только Перешеек покроет вода и туман, он приедет к нашему отцу с брачным подношением! Ох, Линна! Я сегодня молилась полночи, чтобы отец побыстрее вернулся!
– А твоя матушка? Что сказала эйлин Гутхильда? — спросила Олинн, подумав, что мачеха явно не знает об этом, иначе ей бы ещё утром выдали тысячу заданий по подготовке замка к будущему пиру.