Рябиновый мед. Августина

Наверху остались лишь Анна, упавшая навзничь, и Егор, возящийся с перевернутой лодкой.

Анна лежала в снегу на спине и наблюдала за Егором. Ей было шестнадцать, пора расцвета. Но это всеобщее правило коснулось ее лишь отчасти. Анна оставалась все такой же худой, плоской и белесой. Эта бесцветная оболочка никоим образом не была способна отобразить тот пожар, который вспыхивал всякий раз, когда рядом оказывался красивый парень. К сожалению, интересным парням не было дела до переживаний бесцветной Анны. Ее затмевала подружка Липочка. Лишь дома, осознавая свою власть, Анна давала волю желаниям. Она привыкла, что ее капризы удовлетворяются.

— Помоги же мне подняться, медведь!

Егор оставил лодку и подошел к ней. Едва он протянул Анне руку, она ловко дернула его на себя. От неожиданности парень не устоял и повалился, совершенно вмяв Анну в глубокий мягкий снег. Она же быстро обхватила руками его курчавую голову, приподнялась и впилась губами в его губы.

— Смотрите! Они целуются! — заорал Петер снизу.

Девочки Сычевы, Ася, Соня и Манечка, а заодно все, кто к этой минуте столпился у подножия горы, задрали головы.

Егор, бросив хозяйскую дочь в снегу, шагал наверх. Анна смеялась ему вслед.

Сестры Сычевы побежали на помощь своей Анхен.

— Не понимаю, зачем она это делает, — пожала плечами Ася.

— А может, у них любовь? — предположила Сонечка. Этой зимой она влюбилась в бравого Володю Вознесенского и вздыхала по нему издали. Теперь во всех проявлениях человеческих отношений ей грезилась любовь.

— Тогда уж совсем не понимаю, — фыркнула Ася. — Как может девушка ее круга полюбить конюха? Это недопустимо.

Она рассуждала совсем как фрау Марта. Подруги не нашлись что возразить на это разумное замечание.

На другой день вечером за чаем у Сычевых, когда все семейство собралось за столом и разговор шел совсем обычный, вышло неожиданное.

Говорили о погоде, о предстоящих крещенских морозах и водосвятии. Вспомнили о том, что на Рождество нужно ждать церковный причт с иконой и по этому случаю необходимо заказать у Круглова особой рождественской ветчины, какую любит дьякон. Кстати, Богдан Аполлонович припомнил тот самый пожар двухгодичной давности и обратился к супруге:

— Так ведь все-таки дом-то поповский тогда псаломщик поджег, каналья!

— Но как же так, папа, ведь Юрьев сам пострадал от пожара? — немедленно встряла Анна, которой разрешалось участвовать во взрослых разговорах.

— Думал, что это обстоятельство отведет от него подозрения. Его батюшка от службы отстранил за нерадение, а он, значит, решил таким образом отомстить. Сперва хотел было Вознесенского поджечь, ему сумасшедший пьяница помешал, застукал, когда тот паклю подкладывал. Тогда Юрьев решил дом причта подпалить, чтобы хоть дьякону досталось!

— Как веревочке ни виться… — вспомнила фрау Марта русскую поговорку.

— Вот именно! — подхватил Богдан Аполлонович. — Так намедни этого Юрьева взяли на воровстве.

— Что на этот раз?

— В деревенской церкви кадило украл, с позолотой. В скупку приволок. Ну а скупщик, наш человек, донес…

Петер томился за столом. Он очень не любил, когда нельзя было поучаствовать в разговоре взрослых. Он уже несколько раз дернул Грету за косу и получил замечание от Фриды Карловны. Под столом он искал ногой ногу Аси, чтобы наступить, но перепутал с ногой maman, и вышел конфуз. Пришлось извиниться. Зато эта Анхен сидела по правую руку от папеньки и вовсю щебетала со взрослыми как большая!

— А я вчера кое-чего видел, — склонив голову к самому столу, пропел свою ябеду наследник. Затем он хитро взглянул на папеньку и перевел взгляд на старшую сестрицу. Та окатила проказника столь испепеляющим взглядом, что он едва не подавился бубликом.

Хозяин, обычно чуткий и внимательный к своему единственному сыну, немедленно повернул голову в сторону чада:

— Ну-с, Петр Богданович, весьма и весьма интересно…

— Я, папенька, вчера видал, как Анхен с Егором…

Ася заметила, как у Эмили загорелись кончики ушей, словно это о ней, а не о сестре сейчас во всеуслышание объявят ужасное.

— Как Анхен с Егором на горе…

Фрау Марта повернула лицо и устремила свой вопрошающий взор на старшую дочь.

— Ах, ах! — передразнила братца порозовевшая до самых волос Анна. — Мы свалились в снег с саней, а ты и рад!

Она поднялась и, проходя мимо, больно ткнула в шею Петера ногтем.

— Папенька, будет у нас вечер на Рождество или нет? — Анна дошла до окна, и когда повернулась, краска несколько поблекла на лице, оставшись пятнами лишь на шее. — Я хочу, чтобы в этот раз непременно был у нас, а то всегда у Карыгиных!

Разговор горячо поддержала Эмили, которая тоже мечтала, чтобы у них собралась молодежь, а не та мелюзга, которую приглашали на елку для Греты и Петеньки. Начался горячий спор, и о Петькиной ябеде забыли. До поры.

На Святки девочки уговорились гадать. Нужно было в полночь выйти на улицу и бросить валенок. Анна и Эмили спустились к Асе. Осенью няня Мариша вернулась в деревню, и теперь комната полностью принадлежала Асе. Сначала гадали на воске — лили горячий воск в миску с водой и долго разглядывали тень от полученного застывшего изображения.

— Рыба?

— Какая же это рыба? По-моему, волк. Глянь, пасть какая.

— Вот у рыбы как раз и пасть.

— Тогда это акула. А к чему акула?

— Это неприятность.

— Тогда я еще раз перелью.

Асе выпала птица. Ясно прорисовывался шикарный высокий хвост, длинная шея и маленькая голова с хохолком. Но объяснить значение никто не мог.

Анна считала, что птица — к путешествиям, а Эмили склонялась к тому, что непонятная птица с хвостом — к неприятности.

— Нет, это птица счастья! — проявив настойчивость, завершила спор Ася. — И я ее сохраню.

Она положила застывшую восковую фигурку в коробку из-под халвы и убрала в сундук.

Спорить никто не стал — сейчас они как-никак находились на ее территории. Анне досталась груша, Эмили утверждала, что это чье-то лицо.

— Ты у кого-нибудь такое лицо видела? Это харя, а не лицо! — возмутилась Анна.

— Ну и что ж, что харя.

— Нет, это груша. Августина, к чему груша?

— К изобилию.

На том и порешили. Эмили выпала лодка. Лодку крутили и так и эдак, ничего больше не выходило.