Ряженые. Сказание о вождях

Генерал — Крысолов ушел так же внезапно как и появился, едва выяснилось, что никакого серьезного «компромата» на Комитет Госбезопасности у Аксельрода не было. Одни «прозрения»… Перед уходом бросил бородатому арестованому в черной кипе вопрос. Тихим голосом, безукоризненно вежливо:

— Судя по документам, гражданин Юрий Аксельрод, вы надели кипу религиозного еврея в мордовском лагере 51-а. И не сняли ее, несмотря на сложности бытия… в Буре. Так сказать, вступили в открытую связь со своим Иеговой… Он что, вас околдовал? Или просто — нашей администрации в лоб с размаху? Мол, так вам, мусора блядские!..

Юра прищурился: «Ловушка?.. Его в самом деле что-то интересует?» Наконец, разлепил пересохшие губы:

— Не только, господин генерал, в лоб с размаху! Много чести. Я верую… Во что? Мой Бог, коль это вам любопытно, это искра еврейского гения. Она зажгла и монотеизм Моисея, и теорию относительности в голове Эйнштейна… Это искра воспламенила, не дает остыть, окаменеть нашей исторической памяти… — Помолчал, и, осознавая, что это может дорого ему стоить, все же не удержался: — Не вашей «Памяти», господин генерал, а нашей, человеческой, готовой откликнуться на любую беду…

Крысолов скривил губы в нервной усмешке:

— По нашим сведениям, вы вовлекли в исполнение обрядов и сокамерников. Стали как бы посланником Иеговы в лагере 51-а… — Закрыл один глаз, будто целился: — Коли так, гражданин Аксельрод, не решились выяснить у него, родного — премудрого, где он скрывался в войну, когда всех ваших изводили под корень?..

— В годы катастрофы? — холодно уточнил Юра.

— «Ка-та-стро-фы», — произнес Крысолов иронически, по слогам, — ну, пускай так, по вашему. — И с прорвавшимися вдруг бешенством и откровенной издевкой: — Где он был, ваш еврейский бог, во время еврейской катастрофы?.. Ау, гражданин Аксельрод?!.

… На другое утро конвойный доставил Юру к следователям, и «комсомолец» помоложе начал вкрадчиво, с интонацией Крысолова:

— Вы в лагере, гражданин Аксельрод, все историей увлекались… Древними персами, греками. За золотым руном поедете, вслед за их космонавтами?

— Аргонавтами, — машинально, по привычке педагога, поправил Юра, внутренне холодея: «Что они еще придумали»?

У второго «комсомольца», постарше, исторические петли молодого вызвали раздражение, и он рявкнул:

— Убирайся в свой Израиль, понял? И закроем дело. А нет-нет!.. Марийку? Кому она нужна! Пусть подает в ОВИР…

Юре дали на сборы одну неделю. Он заметался: «Качать права»? Рвать когти?» Сергея Адамовича в Москве не было. Да и что Адамыч, такой же зек, может посоветовать?.. Юра вылетел в Израиль на следующий день.

Когда «Эль-Аль» из Будапешта впервые доставил Юрия в аэропорт имени Бен Гуриона, его встретил сутулый, морщинистый, казалось, усохший старик, который сообщил, что его зовут Арье, или по русски Лев, он зек сталинских лет. Поздравляет его с приездом в Израиль от имени общества «Узники Сиона». Борода у старика была длиннющей, но реденькой и желтоватой, будто общипанной. Юра был тронут встречей. Длиннобородого Арье-Льва он воспринял, как благого вестника, израильского Черномора, общипанного, но доброго. Ведь, казалось бы, кому сейчас до него, Юры Аксельрода, дело?! Рядом горел в ночи Тель-Авив, отсвет пожара пробивал низкие зимние тучи, запах гари тянулся и сюда, в международный аэропорт… В Персидском заливе идет война, объяснили ему, Саддам Хусейн пытается сжечь евреев советскими «Скадами»…

— От советских ничего другого и не дождешься, — сообщил он Арье-Льву, получая в аэропорту свой первый подарок в Израиле — противогаз. У того сразу глаза потеплели: увидел, этот Юра — парень «свой в доску», никакими просоветскими слюнями его не обмажешь, и ввел в свой круг, где никого ни в чем убеждать не требовалось. Юра, как «свежачок», был интересен всем. Почти месяц бывшие узники возили его по еврейским поселениям Иудеи, показывали домашним и соседям, и те наперебой рассказывали ему, какой он счастливец. Когда они прибыли, из Воркуты да Норильска, в начале семидесятых, их оглушило непостижимое высокомерие и хамство чиновников, чуть ли не в каждом мисраде кричали на бывших россиян: «Зачем вы приехали?», «Вас никто не звал!», «Вы нам не нужны!»

Почему так? Что они, с цепи сорвались, чиновные исраэли? Испугались чего? Этого ни Арье-Лев, ни его друзья постичь не могли, вспоминали лишь, что газеты на русском были иногда газетами — вопленницами. Вопияли о невнимании к новичкам, о массовой безработице…

«Теперь все иначе, — твердили бывшие зеки. — Конечно, израильский бардак никуда не девался. Но, тем не менее… Другие времена. Вас и встретили по человечески. Вы счастливец!»

Жилища бывших узников, как правило, были скромны, а вот рядом высились дворцы и крепости в три-четыре этажа. Арье-Лев сказал, что в них живут многодетные евреи из Южной Африки и Америки, они прилетели с деньгами, могли построиться где угодно, но, люди крепкие, не без идей, посчитали, что их место «на передовой» Израиля. «Крепкие» тоже хотели потолковать со «свежачком» из России, и Арье-Лев повез своего подопечного во дворцы. Юра поведал «дворцам» о своем столкновении с Крысоловом в генеральских погонах; в изысканных винах со всего света недостатка не было, и к вечеру «передний край» начал у Юры двоиться…

Утром он проснулся у одного из гостеприимных хозяев поздно, принял душ, бивший яростно, как из пожарного брандспойта, и вышел на гранитную террасу. Куда-то провожали белолицую девчушку, дочку хозяина, похожую на его Марийку в ее семнадцать. Юра достал из своего брезентового планшета карандаш и быстро набросал на листочке взметнувшиеся руки девчушки, похожие на крылышки птенца, мягкий изгиб белой шеи. Написал под рисунком «Нежность». Нежность в белом и коротком платьице с кружевной оборочкой, взметнувшемся от ветра, поцеловала провожавшего ее тучного отца и двинулась к машине, взяв на ходу со стула и набросив на плечо пистолет-пулемет «Узи» с деревянным прикладом.

Юру прохватило как морозцем: «Девочке-то зачем?..»

Осторожно, полушутливым тоном спросил домашних, не слишком ли тяжел для ребенка такой ствол?

— У моей Ребекки был револьвер, — охотно объяснил хозяин, — жена держала его в сумочке. Арабы не предвидели, пришлось ей стрелять… А к деревянному прикладу под мышкой, как у дочки, кто же подойдет?

И все дружно загоготали…

Арье-Лев за завтраком объяснил, что здесь без оружия не обойтись. Юра и сам догадался о том, но долго не мог избавиться от ощущения чего-то очень неправильного. «Девчушечка только от соски и… за автомат?» Эта мысль вызывала неясную тревогу, отголосок протеста; позднее возникали другие встречи, тревога ослабла, оставаясь неясным ощущением какого-то непорядка, а потом и вовсе забылась…

От Арье-Льва и его дружков узнал, что он, Юрий Аксельрод, здесь из свежачков не один такой, — с лубянского корабля на бал: это стало повседневной практикой послесталинского КГБ, подобравшего когти.

Юра был дипломированным специалистом или, как говорят американцы, «профи». После Мордовии получил диплом системного программиста. Считалось, в Израиле не он будет искать работу, а работа — его.

Это стало первой развеянной иллюзией Юры. Только здесь, в беседах с плачущими или нервно смеющимися беженцами из Баку, Вильнюса, Нагорного Карабаха, Оша, прояснилась для него общая картина. Лубянская дудочка верезжала почти одновременно с армейской пальбой по собственному народу. Потому и имела успех столь ошеломляющий…

Герои «Памяти» охотно подтверждали циркулирующие среди евреев слухи, недостатка в которых не было никогда: «форточку вот-вот закроют…»

Когда тридцатого октября 1989 года, многолетними и совместными усилиями и Рабина, и Шамира, для российских евреев «закрылась Америка», израильское министерство иностранных дел перестало придерживать свои вызовы в Россию, они хлынули потоком…

Израильские газеты, как обычно, в дружелюбии к «русским» замечены не были. Лишь сообщали наперебой, в каких городах России ввели талоны на сахар, масло, чай; в конце концов, новую алию гордые сионисты-старожилы пренебрежительно обозвали «колбасной»…