Рыбаки

– Да поразит твои уста гром, Икенна! Chinekem eh! Боже мой! С каких пор ты мне перечишь, а, Икенна?

– Что я еще не так сделал? – прокричал Икенна и бешено затопал ногами в знак протеста. – В чем дело? Чего ты ко мне придираешься? Что я тебе сделал, женщина? Почему ты не оставишь меня в покое?

«Женщина». Всех нас – как и мать – такое обращение к ней потрясло.

– Икенна, ты ли это? – подавленно спросила мать, тыча в него указательным пальцем. – Ты ли это – селезень, что хлопает крыльями, точно петух? Ты ли это? – Но не успела она договорить, как Икенна развернулся и направился к двери. Увидев, как он открывает ее, мать щелкнула пальцами и крикнула ему вслед: – Вот погоди, позвонит твой отец – и я расскажу ему, во что ты превратился. Даже не сомневайся, пусть только он приедет.

Икенна зашипел и – демонстрируя невиданные доселе в нашем доме непослушание и наглость – вылетел из дому, хлопнув дверью. И, словно завершая сцену, снаружи раздался бешеный рев клаксона. Когда он наконец умолк, в ушах у меня еще звенело эхо, усиливая впечатление от вызывающего поступка Икенны. Мать опустилась в одно из кресел. Потрясение и гнев крепче стиснули ей сердце, она что-то обреченно бормотала себе под нос, сжав на груди руки.

– Он отрастил рога. Икенна себе рога отрастил.

Ее отчаяние потрясло меня. Казалось, некая любимая часть ее тела, которой она всегда спокойно касалась, вдруг ощетинилась иглами, и мать, пытаясь дотронуться до нее, ранилась о них до крови.

– Мама, – позвал Обембе.

– А, Nnam – мой отец, – ответила мать.

– Дай деньги мне, – сказал Обембе. – Я сгоняю за лекарством, а Бен может пойти со мной. Я не боюсь.

Взглянув на него, мать кивнула. Лицо ее озарилось улыбкой.

– Спасибо, Обе. Но уже темно, так что с тобой пойдет Боджа. Будьте осторожны.

– Я тоже пойду, – вызвался я, собираясь уже идти за уличной одеждой.

– Нет, Бен, – возразила мать. – Останься со мной. Двоих хватит.

После крушения наших жизней я многое стал видеть под особым углом, и в этом новом состоянии ума часто вспоминаю фразу: «Двоих хватит». Мать словно предчувствовала, что постигнет нашу семью всего через несколько недель.

Я присел рядом с матерью и Обембе и задумался, как сильно переменился Икенна. Он никогда не грубил матери, ведь он ее очень любил. Он даже был похож на нее больше нас всех: ему достался ее цвет кожи оттенка тропического муравейника. В этой части Африки женщин часто называли по имени первенца; нашу маму звали Мама Ике или Адаку. Икенне в младенчестве ласки досталось больше, чем остальным, и годами позже каждый из нас спал в его кроватке. Нам по наследству переходили его корзинки с лекарствами и предметами детской гигиены. В прошлом он всегда заступался за мать – даже если против нее выступал сам отец. Порой, если мы ослушивались мать, Икенна наказывал нас прежде нее. Видя, как эти двое ладят, отец спокойно оставил семью, уверенный, что мы и в его отсутствие не отобьемся от рук. У него даже имелся шрамик от укуса Икенны – на безымянном пальце правой руки: еще до моего рождения отец как-то в порыве гнева ударил мать, и Икенна набросился на него. Укусив отца, он и остановил тогда ссору.

5. Метаморфоза

Икенна претерпевал метаморфозу.

И с каждым днем коренным образом менялась его жизнь.

Он отгородился от всех нас, и хотя мы не могли до него достучаться, сам он продолжал совершать разрушительные поступки, которые оказывал ощутимые последствия на нашу жизнь. Один такой случай произошел на неделе, последовавшей за ссорой с матерью. Было намечено родительское собрание, и занятия в школе завершились рано. Икенна засел у себя в комнате, а мы с Обембе и Боджей резались у нас в карты. День стоял особенно жаркий, и мы, раздевшись по пояс, сидели на ковре. Распахнув окно, мы подперли створку небольшим камнем. Боджа услышал, как хлопнула дверь его комнаты, и сказал:

– Ике вышел.

Затем, после небольшой паузы, открылась и закрылась входная дверь. Икенну мы не видели уже два дня: дома он почти не появлялся, а когда приходил, то сразу запирался в спальне, и тогда к нему не решался войти никто, даже Боджа, который делил с ним комнату. Он после той драки сторонился Икенны: мать велела не общаться со старшим братом, пока отец не вернется и не изгонит злых духов, им овладевших. Вот Боджа и проводил время с нами, возвращаясь к себе, лишь когда Икенны в комнате не было.

Боджа метнулся за нужными ему вещами, а мы с Обембе остались ждать его, чтобы после продолжить игру. Но едва он зашел в свою комнату, как прокричал:

– Mogbe! – Это был горестный возглас на йоруба. Мы выбежали в гостиную, а Боджа принялся восклицать:

– Календарь М.К.О.! Календарь М.К.О.!

– Что? Что? – спрашивали мы с Обембе, врываясь в соседнюю спальню. И тут же сами все увидели.

Наш драгоценный календарь М.К.О. был тщательно уничтожен: на полу остались только обугленные клочки. Я глазам своим не поверил и потому взглянул туда, где он всегда висел: на месте календаря был чистый, яркий, почти лоснящийся след в форме прямоугольника, с грязноватыми пятнами от клейкой ленты по углам. Я ужаснулся; это просто не укладывалось в голове, ведь календарь М.К.О. был особенный. Историю, как мы его получили, мы пересказывали с гордостью, как наивысшее достижение.

Дело было в середине марта 1993 года, в самый разгар предвыборной гонки за пост президента Нигерии. Утром мы прибежали в школу под затихающий звонок и быстро смешались с толпой галдящих учеников, которые в зависимости от класса устремлялись в том или иной ряд. Я занял место среди дошколят, Обембе – среди первоклашек, Боджа встал с четвероклассниками, а Икенна – с пятиклассниками, он был второй с краю, у ограды. Когда все собрались, началась утренняя линейка. Школьники спели церковные гимны, прочитали «Отче наш», а после исполнили гимн Нигерии. Затем мистер Лоуренс, завуч, поднялся на подиум и открыл большой школьный журнал. Он стал в мегафон называть имена; каждый, услышав свои имя и фамилию, отзывался: «Здесь, сэр!» – и тут же вскидывал руку. Мистеру Лоуренсу приходилось вот так выкрикивать имена всех четырех сотен учащихся. Когда же он добрался до четвертого класса и назвал первое имя в столбце: «Боджанонимеокпу Альфред Агву», ученики разразились хохотом.

– В лица всех ваших отцов! – выкрикнул Боджа, вскинув обе руки и растопырив пальцы. Это был жест проклятия, waka, в адрес насмешников.

Хохот умолк моментально: ребята застыли, не смея ни пошевелиться, ни слово сказать; сперва слышался редкий шепот, да и он быстро стих. Даже ужасный мистер Лоуренс, поровший крепче нашего отца и почти не расстававшийся с хлыстом, остолбенел на мгновение, не зная, что делать. Боджа успел разозлиться еще до школы: отец заставил его вынести на улицу обмоченный им с утра матрас. Может быть, именно поэтому он так и отреагировал; ребята в школе всегда смеялись, когда мистер Лоуренс, йоруба, пытался правильно произнести полное имя Боджи (а ведь мы были игбо). Прекрасно зная о неспособности мистера Лоуренса правильно произнести его имя, Боджа давно привык к тому, что тот использует условно похожие звуки, и в зависимости от его настроения варианты либо слух резали – Боджанонокву, – либо вызывали дикий смех – Боджанолооку. Боджа сам над этим хвастливо подшучивал: такой вот он грозный, словно божество какое-нибудь, попробуй без запинки назови его имя. До того утра Боджа подобными моментами наслаждался и никогда не жаловался.

На трибуну взошла директриса, и огорошенный мистер Лоуренс отступил назад. Мегафон, переходя из рук в руки, издал скрежещущий звук.

– Кто произнес эти слова на территории детского сада и начальной школы Омотайо? Прославленного христианского учебного заведения, основанного и возведенного по слову Божьему? – спросила директриса.

Меня охватил страх, что Боджу за эту выходку непременно и сурово накажут: либо высекут прямо на трибуне, либо попросят «потрудиться», то есть подмести всю школьную территорию или голыми руками прополоть клумбы перед фасадом. Обембе стоял в двух рядах от меня; я пытался поймать его взгляд, но он неотрывно следил за Боджей.

– Я спросила: кто? – вновь пророкотала директриса.

– Это я, ма, – отозвался знакомый голос.

– Кто ты? – уже тише спросила директриса.

– Боджа.

Последовала короткая пауза, и затем глава нашей школы скомандовала:

– Подойди.

Боджа уже направился к трибуне, но тут вперед выбежал Икенна. Загородив ему путь, он закричал:

– Нет, ма, это несправедливо! Что он такого сделал? Что? Если собираетесь наказать его, то накажите и всех, кто над ним посмеялся. С какой стати они издеваются над моим братом?