Рыбаки

При этом неожиданном вопросе Гришка остолбенел, как будто его стукнули по голове; он опешил совершенно.

Захар между тем поспешно отошел несколько шагов, пригнулся к бредню и так усердно принялся за работу, что можно было подумать, что он ничего не слышит и не видит.

–  Тебя спрашивают, говори, где был?
– нетерпеливо повторил старик.

–  Я… батюшка… где?.. Я не знаю, про что ты говоришь, - пробормотал Гришка, пятясь назад и украдкою косясь на Захара.

Но Захару было не до Гришки: работа, казалось, поглощала его совершенно.

–  Ты со мной толком говори!
– сказал Глеб, возвышая голос.
– Что ты мне турусы путаешь… говори - ну!..

–  Где ж мне быть, коли не дома?..
– оправляясь, произнес парень.

–  Ой ли!.. А кто ж в кабаке-то был, а?..

–  Провалиться мне на этом… - начал было Гришка, но старик не дал ему договорить.

–  Ну, ладно, - промолвил он, нахмуривая брови и поворачиваясь к работнику.
– Захар, поди сюда и ты…

Захар быстро выпрямился, весело тряхнул волосами и приблизился, сохраняя на лице своем выражение школьника, которого учитель вызывает на середину класса, с тем чтобы поставить в пример товарищам.

–  Ну, слушай!.. Слушай и ты!..
– произнес старик, обращая суровые взгляды поочередно то на одного, то на другого.
– У меня чтоб это было в последний - слышь, в последний, говорю! Узнаю, разделаюсь с вами по-свойски: тебя проучу… Ты у меня на эвтом месте трое суток проваляешься, я те найду укромное место… Тебя, Захар, одного-единого часу держать не стану, со двора сгоню! Коли пьянствовать хочешь, ступай к своим приятелям в Серпухов либо в другое место: там и распутничай!.. А то пришел в чужой дом, к чужим людям, да других еще сманивать вздумал!.. Зависть берет, видно, на хорошее житье; сам распутствуешь, довел себя до того - одни лохмотья на спине только и есть… и других к тому же подвести хочешь!.. Губи себя сам, коли пришла такая охота, жизнь тебе недорога: дображничаешь до сумы; дойдешь, может статься, и до того - кандалы набьют, дарового хлебца отведаешь, узнаешь, примерно, в каких местах остроги стоят!.. За худым пошел - худое и найдешь… Других только не тронь; сам с собою управляйся, как знаешь; пожалуй, вовсе не наблюдай себя, а к чужим людям пришел, живи как велят - вот что! А ты, Гришка, в последний раз говорю: выкинь дурь из головы; увижу что, оборони тебя бог, тогда на себя одного пеняй: сам, значит, захотел - говорено было!.. Ну, пошел в избу, спроси у старухи ведро да сюда неси!
– неожиданно заключил Глеб, поворачиваясь лицом к Оке.

Он направился к ручью. Почти против того места, где ручей впадал в реку, из воды выглядывала верхушка огромной плетеной корзины, куда Глеб прятал живую рыбу. Пока выбирал он из этого самодельного садка рыбу, приемыш успел вернуться с ведром.

Несколько минут спустя оба отчалили от берега.

Во все это время Захар не переставал возиться с бреднем; усердие его было беспримерно: он не поднял даже головы над работой!

Каким образом, стоя спиною к Оке, мог увидеть Захар, что Глеб переехал реку и как затем исчез в кустах - неизвестно; но только он мгновенно тряхнул головою, плюнул сажени на три и развалился на песке. Глаза его следили с каким-то нетерпеливым лукавством за Гришкой, который возвращался назад.

Увидев нахмуренное лицо приемыша, Захар залился тоненьким, дребезжащим смехом.

Гришка отвернулся и с досадою бросил весло. После того он сел наземь, уткнул локти в колени и положил голову в ладони.

Выходка эта окончательно, по-видимому, распотешила Захара: он залился еще звончее прежнего.

–  Ну, что глотку-то дерешь?
– с сердцем сказал приемыш.
– Тебе все смешки да смешки…

–  А то как же! По-бабьи зарюмить, стало быть?
– насмешливо перебил Захар.
– Ай да Глеб Савиныч! Уважил, нечего сказать!.. Ну, что ж ты, братец ты мой, поплачь хошь одним глазком… то-то поглядел бы на тебя!.. Э-х!.. Детина, детина, не стоишь ты алтына!
– промолвил Захар.

И лицо его сделалось вдруг недовольным.

–  Где тебе жить в людях по своей воле, - продолжал он тоном презрения, - только что вот куражишься! "Я да я!", а покажи кулак: "Батюшка, взмилуйся!", оторопел, тотчас и на попятный…

–  Видали мы и тебя… сам больно хоробер… что ж ты молчал-то!
– проворчал Гришка.

–  Не о себе говорю, дружище!
– произнес, поддразнивая, Захар.
– Мое дело сторона; нонче здесь, завтра нет меня! Не с чего шуму заводить: взял пачпорт, да и был таков; сами по себе живем; таким манером, Глеб ли, другой ли хозяин, командовать нами не может никто; кричи он, надсаживайся: для нас это все единственно; через это нас не убудет! Тебе с ним жить: оттого, примерно, и говорю; поддавайся ему, он те не так еще скрутит!..

Гришка ничего не отвечал и только отвернулся.

Захар также отвернулся, подперся локтем и принялся беспечно посвистывать. Так прошло несколько минут. Наконец Захар снова обратился к приемышу; на лице его не было уже заметно признака насмешки или презрения.

–  Гришка, - сказал он тоном дружбы и товарищества, - полно тебе… Ну, что ты, в самом деле? Слушай: ведь дело-то, братец ты мой, выходит неладно; надо полагать, кто-нибудь из домашних сфискалил. Сам старик, как есть, ничего не знал!

–  Старуха сказала; она и то намедни грозилась, - отвечал Гришка, откидывая назад волосы.

–  Ну, нет, брат, сдается не так. У нее коли надобность есть какая, подступить не смеет, три дня округ мужа-то ходит.

–  Кто ж, по-твоему?.. Жена? Та не посмеет.

–  Что говорить! Тебя спросится!

–  Небось не скажет: побоится.

–  Как не бояться!

–  Знамо, боится!
– хвастливо произнес Гришка.

–  Много, брат, форсу берешь - вот что! Глядел бы лучше.

–  А что?

–  Да то же… Кабы глядел, не стала бы она фискалить.

–  Ты рази видел?
– вымолвил приемыш, оживляясь до последнего суставчика.

–  Не видал бы, не стал бы говорить; стало быть, видел.

–  Ну!
– вымолвил Гришка, у которого при этом опустились брови и задрожали ноздри.

–  Выходит, была, что ли, надобность со стариком шушукаться.

–  Когда?
– спросил Гришка, бросая злобный взгляд по направлению к воротам.

–  Нынче утром, перед тем самым временем, как старику идти в Комарево.

Гришка сжал кулаки и сделал движение, чтобы приподняться на ноги; но Захар поспешил удержать его.

–  Ну, что ты, полоумный! Драться, что ли, захотел! Я рази к тому говорю… Ничего не возьмешь, хуже будет… Полно тебе, - сказал Захар, - я, примерно, говорю, надо не вдруг, исподволь… Переговори, сначатия постращай, таким манером, а не то чтобы кулаками. Баба смирная: ей и того довольно - будет страх иметь!.. Она пошла на это не по злобе: так, может статься, тебя вечор запужалась…

–  Все одно! Я ж ее проучу!
– перебил Гришка, не отрывая от ворот грозно сверкающих глаз.

–  А проучишь, так самого проучат: руки-то окоротят!.. Ты в ней не властен; сунься только, старик-ат самого оттреплет!.. Нам в этом заказу не было: я как женат был, начала это также отцу фискалить; задал ей трезвону - и все тут… Тебе этого нельзя: поддался раз, делать нечего, сократись, таким манером… Погоди! Постой… куда?
– заключил Захар, видя, что Гришка подымался на ноги.

На этот раз, однако ж, Захар, движимый, вероятно, какими-нибудь особенными соображениями, не удержал Гришку. Он ограничился тем лишь, что следил за товарищем глазами во все время, как тот подымался по площадке. Как только Гришка скрылся в воротах, Захар проворно вскочил с места и побежал к избам, но не вошел на двор, а притаился за воротами.

Ступив на двор, Гришка натолкнулся прямехонько на жену.

–  Ты это зачем отцу рассказывала, а?
– крикнул он, останавливаясь перед ней.

–  Что ты… Христос с тобою… - проговорила Дуня, бледнея.