Рыбаки

Такая участь, конечно, не предстояла Гришке в доме рыбака. Жена Глеба была баба добрая, богобоязливая; к тому же парнишка приходился ей сродни - обстоятельство, имеющее всегда в нашем крестьянстве сильное действие на отношения людей, живущих в одной и той же избе. Сам Глеб также не был злой человек. Он был только крепковат, не любил потачки давать, любил толк во всем и дело. Что говорить, много разных соображений бродило в голове его по поводу приемыша - не без этого, но все же судьба Гришки не обещала больших горестей.

Глеб не заметил, как наступило утро, как пробудились куры и голуби и как затем мало-помалу все ожило вокруг.

Но зато при первом звуке, раздавшемся в сенях, он быстро поднял голову и тотчас же обратился в ту сторону. Увидев жену, которая показалась на крылечке с коромыслом и ведрами, он пошел к ней навстречу, самодовольно ухмыляясь в бороду.

–  Что рано поднялась? Куда те несет?
– сказал он с обычною своей шутливостью.

–  Видишь, с ведрами, за водой иду, - неохотно отвечала Анна, спускаясь по шатким ступеням крыльца.

Тетка Анна, не мешает заметить, находилась в это утро в самом неблагоприятном настроении духа. Прием, сделанный Глебом ее родственнику, и особенно объяснение его с Акимом - объяснение, отнимавшее у нее последнюю надежду пристроить как-нибудь родственника, - все это сильнейшим образом вооружало старушку против мужа. Насмешливый вид Глеба окончательно раздражил ее, и в эту минуту она готова была ведрами и коромыслом проучить сожителя. Ничего этого не случилось однако ж; она ограничилась тем только, что потупила глаза и придала лицу своему ворчливое, досадливое выражение - слабые, но в то же время единственные признаки внутреннего неудовольствия, какие могла только дозволить себе Анна в присутствии Глеба. Дело в том, что тетка Анна в продолжение двадцативосьмилетнего замужества своего не осиливала победить в себе чувства робости и страха, невольно овладевавшие ею при муже. Чувства эти разделяли, впрочем, все остальные члены семейства. Мудреного нет: Глеб был человек нрава непреклонного, твердого как кремень и вдобавок еще горячего и вспыльчивого. Жена ли, дети ли - все это в глазах его не представляло большой разницы: он всех их держал в одинаковом повиновении. В эти двадцать восемь лет он или подтрунивал над детьми и женою (когда был в духе), или же всем доставалось в равной степени, когда был в сердцах. Все бежали тогда куда могли, лишь бы на глаза не попадаться. В делах семейных и хозяйственных никто не смел подавать голоса: жена не смела купить горшка без его ведома; двадцатилетние сыновья не смели отойти за версту от дому без спросу. Замечательнее всего, что при всем том старый рыбак редко поднимал шум в доме и еще реже подымал руку; по большей части он находился в веселом, шутливом расположении духа.

Ответив мужу, что шла за водою, тетка Анна хотела пройти мимо, но Глеб загородил ей дорогу.

–  Вижу, за водой, - сказал он, посмеиваясь, - вижу. Ну, а сноха-то что ж? А? Лежит тем временем да проклажается, нет-нет да поохает!.. Оно что говорить: вестимо, жаль сердечную!.. Ну, жаль не жаль, а придется ей нынче самой зачерпнуть водицы… Поставь ведра, пойдем: надо с тобой слова два перемолвить.

Сказав это, рыбак направился к задним воротам, выходившим за огород. Старуха поставила ведра и не без некоторого смущения последовала за мужем.

–  Вот что.
– начал он, когда оба они очутились в проулке и ворота были заперты, - что ты на это скажешь: отпустить нам Петрушку али нет, не отпущать?

–  Как знаешь, твоя воля, - отвечала жена, обнаруживая удивление в каждой черте добродушного лица своего.

Первый раз в жизни Глеб обращался к ней за советом; но это обстоятельство еще сильнее возбудило внутреннюю досаду старушки: она предвидела, что все это делается неспроста, что тут, верно, таится какой-нибудь лукавый замысел.

–  Сдается мне, отпускать его незачем, - сказал Глеб, устремляя пытливый взгляд на жену, которая стояла понуря голову и глядела в землю, - проку никакого из этого не будет - только что вот набалуется… Ну, что ж ты стоишь? Говори!

–  Что мне говорить, - возразила Анна, знавшая наперед: что бы она ни сказала, муж все-таки поставит на своем.

–  Он, может статься, говорил тебе об этом. "Поди, мол, отца попроси!" Либо другое что сказал?

–  Словечка не промолвил.

Глеб недоверчиво покосился на старуху.

–  По-моему, - вымолвил он, произнося каждое слово с какою-то особенною выдержкою, - пусть лучше дома живет… Ась?

Глеб знал, что мать и дети ничего не таят друг от дружки: выпытывая мнение жены - мнение, до которого ему не было никакой нужды, он думал найти в нем прямой отголосок мыслей Петра; но, не успев в этом, он тотчас же перешел к другому предмету.

–  Не видала ли ты нынче Акима?
– спросил он неожиданно.

–  Нет, не видала.

–  Должно быть, спит еще. Ну, пущай его, пущай понежится; встанет, смотри, покорми его.

Старушка подняла голову; но лицо ее, на минуту оживившееся, снова приняло недовольное выражение, когда муж прибавил:

–  А там пущай идет, куда путь лежит… Вишь, что забрал в голову: возьми его в работники!

–  Не знаю, с чего так не полюбился, - пробормотала Анна, обращая, по-видимому, все свое внимание на щепки, валявшиеся подле плетня.

–  Пес ли в нем!
– продолжал Глеб, не отрывая от жены зоркого взгляда.

–  Да что ты, в самом-то деле, глупую, что ли, нашел какую?
– нетерпеливо сказала она.
– Вечор сам говорил: не чаял я в нем такого проку! Вчера всем был хорош, а ноне никуда не годится!.. Что ты, в самом-то деле, вертишь меня… Что я тебе!
– заключила она, окончательно выходя из терпения.

Глеб не спускал с нее глаз и только посмеивался в бороду.

–  Так как же, стало, по-твоему, надо взять его?
– сказал он.

Тетушка Анна замялась.

–  Что ж, не худой он человек какой, - проговорила она смягченным голосом, - ни табашник какой, ни пьяница.

–  Главное дело, потому отказать ему как словно не приходится: сродни он нам - вот что!
– заметил муж, лукаво прищуриваясь.

–  Вестимо, не чужак!
– поспешила присовокупить старушка.

–  Так-то, так! Я и сам об этом думаю: родня не малая; когда у моей бабки кокошник горел, его дедушка пришел да руки погрел… Эх ты, сердечная!
– прибавил, смеясь, рыбак.
– Сватьев не оберешься, свояков не огребешься - мало ли на свете всякой шушеры! Всех их в дом пущать - жирно будет!

В ответ на это тетушка Анна только плюнула.

–  Ну, так как же, по-твоему, стало, и мальчишку надо взять, а?
– продолжал допытывать Глеб.

–  Да что я, в самом деле, за дура тебе досталась?
– воскликнула Анна.
– Что ты умом-то раскидываешь, словно перед махонькой!

–  Куды ты? Полно, погоди, постой, - сказал рыбак, удерживая за руку жену, которая бросилась к воротам, - постой! Ну, старуха, - промолвил он, - вижу: хочется тебе, добре хочется пристроить к месту своего сродственника!

–  Ничего мне не надыть! Ничего не хочу! Тьфу!
– возразила она, порываясь к воротам.

–  Полно же, ну!
– вымолвил муж, переменив вдруг голос.
– Посмеялся и шабаш! Так уж и быть: будь по-твоему! Пущай оба остаются! Мотри только, не говори об этом до поры до времени… Слышь?

Старуха взглянула на мужа и тотчас же перестала волноваться: видно было, что с последними словами Глеба у ней разошлось сердце.

–  Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо будет!.. Эге-ге!
– промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца.
– Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я пойду покуда до берега: на лодки погляжу… Что ж ты стала?
– спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.