Рыбка в клетке

Я вклиниваюсь в толпу. Отчего-то подрагивают пальцы. Видимо, это находит выход нервное напряжение. Что делать дальше? Остаться здесь или ехать в “Леди Мэриен”? Началось восхваление спонсоров и представление линий продукции, возможно, позже вновь будут конкурсы, но я не могу остаться лишь для того, чтобы это проверить. Я итак потеряла час десять.

Вновь раздается телефонный звонок. Это все тот же незнакомый номер. Вызов уже второй, звонит не по ошибке. Перерыв между вызовами составляет едва ли десять минут, значит, кому-то нужно срочно со мной переговорить. Может, это по работе? У колледжа тысяча и один телефонный номер, и не все они сохранены в моих контактах, вполне возможно, что звонят из бухгалтерии или воспитательной части. В моих же интересах ответить прямо сейчас. Пальцы уже тянутся к кнопке ответа, когда меня окликают сзади.

– Вот, – это тот плосколицый, что увел у меня победу. – Мне кажется, тебе он нужнее.

Я смотрю на протянутую руку, не зная, что сказать. Ежедневник развернут ко мне обратной стороной, глубокие линии на его обложке сходятся и расходятся, как у апельсиновой дольки, с которой сняли тонкую пленку кожицы. Между страниц свисает легкий язычок бледно-голубой ленты. Углы… Углы достойны отдельного описания. Углы – это отдельный элемент, который показывает отношение творца к творению. Если они слишком плотные, значит, поленился обрезать лишний материал, если слишком тонкие – пожадничал, острые и необточенные – не думает о последующей судьбе предмета. С таких со временем облезет покрытие, будь то кожа или бумага. Ровно покрытые снаружи, но не симметричные изнутри – не волнуется об общем впечатлении. Здесь еще много нюансов, но эти углы… Эти углы были идеальны.

И не меньше неожиданного подарка меня смущает тот факт, что он победил честно.

Во мне борются два чувства, и победившее вырывается изо рта карканьем, мало похожим на человеческий голос.

– Спасибо, но ты его заслужил.

Он тушуется.

– Да зачем он мне? Я даже не знаю, что там писать. Я просто так вышел, не думал, что выиграю.

– Но выиграл. Он твой. Спасибо за предложение.

И все-таки… И все-таки, несмотря на разочарование, я рада, что это он.

До следующего торгового центра ехать не менее двадцати минут. Они уже включены в расчет, это вторые двадцать в цепочке часа десяти, поэтому жалеть их повторно смысла нет. Хотя стоило ухищряться сберегать с пять секунд, чтобы потом потерять целый час. Тем не менее… Тем не менее у меня два пропущенных. Нажимаю на кнопку ответного вызова – недоступно. Проверяю обновления – тишина. Впереди еще двадцать минут дороги, и у меня нет ничего нового, чтобы забить голову и отвлечься, поэтому недавний инцидент подкрадывается сзади и начинает душить, обволакивая собой мое сознание и не давая вырваться.

Я бы солгала, если б сказала, что ни на одно мгновенье, ни на самый краткий миг у меня не возникло идеи взять ежедневник и выставить его собственным призом, но уже секунду спустя я с презрением отмела эту затею, как недостойную и пустую. Зачем тогда вообще участвовать в “Золотой Рыбке”? Зачем было тратить столько часов на поиски, дорогу, участие, если можно было с самого начала купить любую безделушку и выставить ее своим призом? Никто не станет проверять, никто не возразит – кроме собственной совести. Если я сжульничаю, само участие в “Золотой Рыбке” станет бессмысленным. Она направлена на то, чтобы участники развивались, совершенствовались, меняли свою жизнь; это их и моя цель, ради этого мы готовы бежать за солнцем и искать конец радуги, и обход правил, искажение самой сути, самого смысла существования приложения – преступление против надежд, которые мы возлагаем на “Золотую Рыбку”. Я все силы бросила на этот конкурс, и я буду за него биться, какой б бесполезной тратой времени он мне не казался.

Я программирую себя на эту мысль, когда прохожу под аркой из воздушных шариков, прокручиваю ее, когда слушаю вступление, повторяю ее как мантру, пока ведущая рекламирует бренд и переходит, наконец, к желанной части. Мне нужен этот приз, мне нужна эта победа.

Я ввязываюсь – иного слова не подобрать – в первый же конкурс. Я заставляю себя не думать о проигрыше, не думать о провале, потому что они означали бы крах всему. Если не выиграю, потеряю еще больше драгоценного времени, и ушедших часов уже не наверстать. Увы, в нашем измерении время движется лишь в одном направлении, вспять его не повернуть, один и тот же момент не пережить дважды, и, к сожалению, я оказалась настолько глупа, что не осознавала этого раньше. За моей спиной – прорва пустых, бесполезных, безрезультативных минут, часов, дней, недель, месяцев, не скрашенные ни пищей для ума, ни физической работой для тела; и сейчас, когда я, наконец, это вижу, меня тошнит от собственной никчемности. Я не могу так больше продолжать, не имею права сводить на нет подаренную мне жизнь.

Толстый парень передо мной – у него светлое, улыбчивое лицо, и мой взгляд проходит мимо него, как нож сквозь масло, не завязнув и не залипнув, – изображает робота, ковано двигаясь под Селен Дион. Танец тростника достается мальчику под песню «Я – домовой». Он не знает, как танцевать танец тростника, он не знает даже, что такое тростник, поэтому это же самое задание достается следующему человеку – худощавому мужчине в ковбойской шляпе. Мужчина с энтузиазмом, хотя и немного нескладно колышется на воображаемом ветру – но это движения аэромэна, а не тростника. Выглядит натужно, и я отворачиваюсь. Я должна изобразить балерину под звуки тяжелого рока. Первое мое стремление – отказаться, послать весь мир к черту и отправить Старику пару-другую страниц отборного крепкого мата, – гордость еще не окончательно покинула душу, – но я сдерживаюсь. Мне нужна эта победа.

Мои руки растут из положенного места, пальцы неплохо справляются с тонкой работой. Я могу нарисовать приличный портрет; если потренируюсь, могу справиться с пейзажем. Мне нравится работать с деталями, в чем бы они не проявлялись – прожилки на рисованных листьях или рюши на игрушечных платьицах. Могу что-то сшить – одежду, несложную, но вполне пригодную для ношения, аксессуары, куклы. Куклы – особенно. Могу украсить или изменить что-то уже готовое – подрубить края брюк или украсить кружевом сумку. Я знаю, с которой стороны взяться за спицы, я связала себе свитер, когда училась в школе. Могу собрать какую-нибудь мелочь наподобие браслета или изготовить подвеску для цепочки. Могу крючком выложить салфетку. Пусть усидчивость не мой конек, и последнему сделанному мной изделию больше пяти лет, при должном усердии я могу продолжить в том же направлении.

Но вот чего я не могу – это танцевать или петь. Легкость, с которой мне даются поделки, прямо пропорциональна силе моего эстрадного таланта. Из меня нулевой артист, и это так же верно, как и то, что небо голубое, а брошенный камень падает на землю. Но если голосом я научилась управлять на уровне ораторского искусства, заставить его попадать в такт или принудить тело двигаться под музыку уже не могу. Это вне моей власти. И потому следующие три минуты войдут в историю торговли и мою как День Великой Скорби по Балету. Я сделала все, чтобы он умер.

Стоит ли говорить, что такого позора я никогда не испытывала? Пожалуй, нет.

Второй конкурс чуть менее подвижный – “Море волнуется”. Правила те же, только есть пара коммерческих новинок: каждый участник выбирает себе побрякушку по вкусу, и при слове «замри» должен застыть как в рекламе.

Я заняла второе место. А вот для участия в третьем конкурсе меня не отобрали. Ведущая с извиняющейся улыбкой сказала, что меня слишком много, и неплохо бы дать шанс попробовать свои силы и остальным. И нет, меня это не задело. Только понадобилось срочно позвонить, а в магазине так плохо ловила сеть, что пришлось выйти.

По дороге я ни о чем не думаю. Мне тепло и уютно, движение вперед мягко вдавливает мое тело в податливую плоть сиденья, уютно и по-домашнему колышется на ветру синяя занавеска с золотыми кисточками, покачивается на лобовом стекле зеленый амулет «Алла сакласын», справа, будто защищая меня от всего мира, уверенно и спокойно сидит мужчина лет пятидесяти. Я в коконе, в скорлупке, и сейчас мне нужно отсидеться, чтобы найти в себе силы двигаться дальше.

Я проезжаю свою остановку. Выйти – значит признать поражение, продумывать другие планы и претворять их в жизнь, и снова делать что-то новое и непривычное. Я пока не готова. Я протратила много времени, но дайте мне еще немного, чтобы прийти в себя. Еще немного иллюзии защищенности и покоя прежде, чем выйти и снова бороться за не меньшие иллюзии. Еще немного старого, ничем не разбавленного, привычного и изученного до деталей мирка, который не тронет и не обидит, потому что некому трогать и обижать. Еще немного побыть с головой, спрятанной в песок, потому что поднять ее значит увидеть что-то новое, куда-то двигаться и опять ошибаться, и натыкаться на косые взгляды и слышать смешки и шепотки, потому что неуклюжесть и неопытность написаны на лице и читаются в каждом шаге. Я вытащила голову ненадолго, получила по носу, и хочу обратно. Знаю, что нужно терпеть, что поставила целью поменять свою жизнь, но это так страшно.

За окном – город, которого я не знаю. Я никогда не была в этой его части раньше, это далеко от моего района, да и пора возвращаться. Мне не хочется выходить, но еще меньше хочется оказаться одной в неизвестном месте, поэтому на первой же остановке я схожу.

Здесь тихо. Промышленность не успела протянуть сюда свои щупальца с присосками из предприятий и заводов и окутать небо облаком чернильного смога. Возможно, она со временем раскинет здесь свою сеть: заснуют менеджеры с деловыми бумагами, закрутятся в кожаных креслах директора, зазвучат бесконечные звонки – но сейчас здесь тихо. Ленивыми жуками греются на солнце автомобили, сонно и безопасно зевает из своего логова продавщица, в воздухе висят первые нотки знойного звона, трепетно и любовно касаются друг друга кленовые листья. Закрой глаза – и воображение очистит это место от зданий, словно из ниоткуда вырастет трава и распустятся цветы. Это дух не-города: бесхлопотный, несуетный, неспешный. Солнце невесомо и устойчиво. Оно не игриво, детям его не на чем порезвиться: ни проезжающего мимо транспорта, ни зеркальных пряжек на женских сумках, ни стекол очков торопящихся на лекции студентов – потому что нет ни первого, ни второго, ни третьего. Пастораль. Никаких резких движений и громких звуков – как сцена из немого кино или декорации к съемкам. Настолько неожиданно, что забываю пережитую неудачу и пытаюсь подобрать подходящее определение. Улица-призрак, которой нет на карте, потому что в полдень она появляется, а в полночь исчезает? Нет. Кусок города, выкупленный стареющим олигархом, ностальгирующим по тишине и покою? Нет. Это что-то живое, больше похожее на… зверя. Да, это зверь, и он спит. Нет, впал в спячку. Его нельзя будить. Его тихий сон ложится на безлюдные улицы, на многочисленные аллеи, переходы и тропки из сухой серой земли – той самой, которую изгнали из города, – на долговечные блоки квартир, на чисто подметенные дворы. Люди-блохи не разговаривают – чтобы не услышал, и не ходят – чтобы не почувствовал тяжести их шагов. Где-то прорвется ненадолго жизнь: исчезнет за углом чья-то спина, взлает собака, зашипит и заплюется радио – но тут же смолкнет из боязни разбудить. «Пусть спит», – читаю на лице прохожего. Я согласна с ним, поддаюсь его правилам, ступаю мягче. Пусть спит. Его грезы мирны и бессловесны, в его уши не ворвется гул, ноздрей не коснется запах спешки, и в сны не проникнет ничто неожиданное и выходящее за рамки обыденности. Они предсказуемы. Он помнит, что ему снилось вчера, видит это сегодня и знает, что завтра будет тоже самое – бесконечный повтор одной сцены. В своем ведении он в безопасности.