Рыбы не знают своих детей

— Да, — вздохнул Буткус, — вы правы. Стасис Шална на самом деле погиб, выполняя поручение. Но не мы прямые виновники его смерти. Я точно знаю, что ни милиция, ни народные защитники тут ни при чем. Стасиса Шалну убили не они. Вот нас и интересует — чья это рука? Как вы думаете?

— Какая теперь разница? Брата все равно не воскресишь, — сказал он с откровенной враждебностью, потому что на самом деле чувствовал ненависть к этому человеку, словно перед ним был не кто иной, как убийца Стасиса.

— Разница очень большая, — спокойно откликнулся Буткус. — Скажем, он погиб от рук бандитов. Тогда встает вопрос — почему? То ли они узнали от кого-то всю правду о вашем брате, то ли он сам выдал себя? Последнее менее всего вероятно, можно сказать, совсем исключается, потому что Стасис Шална был хорошо подготовлен и был хорошим конспиратором. Наконец, он знал, что малейшая оплошность угрожает ему гибелью. Значит, остается первое — Стасиса Шалну кто-то предал. Вот что нас интересует, товарищ Шална. Что вы можете сказать об этом?

— Ничего я не знаю.

— Он вам ничего не рассказывал?

— Нет.

— А жене?

— Чьей?

— Ну, своей жене или вашей?

— Моя ничего не знала, а его — не знаю. У нее и спрашивайте.

— Понятно, придется спросить. Но мы думаем, что Стасис Шална вообще никому не проговорился. И не только думаем, но и точно знаем, что он от домашних все скрывал. Об этом он сам мне говорил… Помните, когда я собирал в вашей деревне заем? Помните. Вот тогда он и сказал мне об этом. А вскоре после этого ушел в лес. И погиб. Вот это и беспокоит нас больше всего: кто мог убить его, если никто не знал правды? Может, вы что-нибудь знаете или хотя бы чувствуете?

«Что это? Искреннее желание узнать правду или хитро расставленные сети? Ночью — Шиповник, а теперь этот. Два допроса за один день. Словно хорошие гончие по следу зверя идут», — подумал он и сказал:

— Вам лучше знать. Вы заварили эту кашу…

Буткус явно был недоволен таким ответом. Даже кашлянул несколько раз, словно подавившись, потом сказал:

— Я вызвал вас не затем, чтобы мы друг друга упрекали, товарищ Шална. Хотя, поверьте, я мог бы это делать не хуже вас, потому что есть серьезные причины. Ведь у вас дома, а не у меня бывают люди банды. А вы все молчите, словно немой, хотя прекрасно осведомлены, что об этом следует сообщать куда надо. Ведь я мог бы спросить — почему так поступаете? Что связывает вас с бандой? Почему поддерживаете их? Наконец, мы могли бы и арестовать вас. Как связного. Понимаете?

Перед глазами промелькнул двор Ангелочка, зеленый грузовик, разбросанные подушки и мешки с мукой, злые команды офицера и крик беременной Юзите, лица соседей и многозначительные слова Чибираса: «Не тех везем… Бандитские няньки остаются».

— Но не для этого я вас вызвал сюда, — снова услышал он голос Буткуса. — Нам нужна ваша помощь, товарищ Шална.

Будто обухом из-за угла ударили эти слова. Чего-чего, но этого уж точно не ждал. Даже мысли такой не было.

— Брата все равно не воскресишь, — сказал не то, что думал, сказал лишь потому, что надо было что-то ответить, больше нельзя было молчать.

— Не о брате теперь речь, а о вас.

— Обо мне? — Он изобразил крайнее удивление, словно произошло какое-то большое и неприятное недоразумение.

— Вы обязаны помочь нам и, как говорится, довести до конца дело, которое не успел завершить ваш брат.

— Я? Мне придется уйти в лес? — не хотел верить своим ушам, лихорадочно думая, под каким предлогом можно отказаться, избавиться от этой устрашающей, ничего хорошего не сулящей, будто снег на голову свалившейся заботы.

— Не знаю. Если обязательно потребуется — придется и в лес уйти. Поэтому и вызвали вас, чтоб вместе все обдумать.

— Я не согласен. Я просто не подхожу и не сумею…

— А им помогать не отказываетесь? Умеете и принять, и проводить, когда никто не видит, умеете и язык за зубами держать — все умеете, когда надо послужить им… Я должен прямо и недвусмысленно сказать вам, товарищ Шална: или вы нам поможете, или мы будем вынуждены смотреть на вас как на врага. Ну, а что это означает для вас — сами соображайте, не маленький. И решать надо сегодня же, не выходя из этой комнаты. Все в ваших руках. Или вы соглашаетесь с нашим предложением и спокойно едете домой, или… — Он замолчал, не закончив мысль. Встал со скрипящей софы, подошел к двери, казалось, хочет проверить, не подслушивает ли кто-нибудь их разговор, но только сказал: — Оставлю вас на полчаса. Решайте. Только не забудьте, что мы вовсе не склонны цацкаться с теми, кто помогает бандитам.

Сказав это, Буткус вернулся к софе, забрал свой «Казбек» и, не взглянув на Винцаса, вышел.

«Вот и докатился ты, — подумал он, оставшись один в тесной комнатушке. — Всего можно было ждать, только не этого. Не зря таким ласковым и вежливым был вначале и так мягко стелил. Боком выйдет эта мягкость. Даже никто и не узнает, куда исчез. Выехал господин лесничий по делам — и словно в воду. А может, плюнуть на все, и пусть делают, что хотят? Пусть везут хоть на край света, лишь бы подальше от этой чертовщины. Легко сказать — пусть везут… Какая радость, если косточки в чужой стороне будут тлеть. Хорошо еще, если все вместе — и Агне, и Мария, и Винцукас. Но так не будет. И отсюда уже не выпустят, ведь ясно сказал: не маленький. И выбор, черт возьми, не очень-то большой. То же самое, если б взяли да прямо спросили: на ели или на сосне желаешь быть повешен — выбирай. Поэтому и директор смотрел такими глазами, словно на клопа, ползущего по свежей простыне. А если начистоту, чего-то подобного и следовало ожидать. Ведь не может продолжаться бесконечное везение: и одни и другие не очень-то трогали. Ну, приходили, кричали, сало, хлеб забирали, с Чибирасом поскандалил, но разве то беда по сравнению с тем, что ожидает теперь. И хочешь не хочешь надо решать. „Мы вовсе не склонны цацкаться…“ Уже одно это словечко о многом говорит, туда его в болото…»

Он поднялся и стал ходить по комнате. Тревога подняла его. Казалось, надо куда-то торопиться, быстрее бежать, хотя и понимал, что никуда не успеет и никуда не убежит.

* * *

От избы остались лишь четыре повалившихся стены из черных бревен. Они еще курились, дымились, и, когда набегал ветерок, кое-где вспыхивали ярко-красные угольки. «Был дом — и нет дома», — думала Мария; она ходила кругом и все поливала водой почерневшие стены, которые зло шипели и окутывались паром. «Глупа эта жизнь человеческая. Пока жив — все надо, всего мало. Будто муравей, тащишь по крупице, складываешь, а приходит безносая — и ничего не надо. Вот как Стасис. Всю зиму, даже в трескучие морозы, пилил, рубил, тесал, пока построил свой дом, а порадоваться не успел. И уже ничего ему не надо. А Агне, которой пригодилось бы все, на пустом месте осталась. Разве может быть большая несправедливость? И не ведаешь, человек, когда пробьет твой час, не приведи господи. Может, и хорошо, что не ведаешь той поры, когда созреешь, словно яблоко, и упадешь на землю. Счастье, что не ведаешь, иначе не жил бы, а подсчитывал, сколько осталось тебе».

Она все оглядывалась и посматривала на Агне, которая как села под сосну, так и сидит, будто нет у нее забот и не ее дом тут сгорел, думала Мария. Ее пугало равнодушие Агне, она пыталась расшевелить невестку, но та все твердила: оставь меня в покое, дай мне посидеть так. «А сколько человек может вот так смотреть в землю, обхватив голову руками? Эдак и заболеть недолго, не приведи господи».

И она снова вернулась к Агне.

— Вставай, Агнюке, ведь не высидишь ничего. Лучше пойдем готовить тебе комнату. Постель ты спасла, кровать найдется, пошли прибираться, милая. И не думай, не переживай ты из-за этой избы. Черт с ней. Лишь бы здоровой была, лишь бы себе не повредила… Теперь тебе нельзя нервничать и каждую беду близко к сердцу принимать. Слышишь, Агнюке? Ну, будь хорошая, послушай меня.

Агне, не поднимая головы, сказала:

— Не пойду я к вам, Мария.

Ей показалось, что ослышалась или не поняла — неужели Агне может так сказать? Молчала, будто язык проглотила. А Агне добавила:

— Не сердись на меня, но к вам не пойду.

— Где же ты будешь? — спросила осторожно, надеясь, что Агне собирается уезжать обратно в Каунас, но та сказала:

— В избе Ангелочка поселюсь.

«Да у тебя ум за разум зашел», — хотела сказать Мария, но проглотила слова. Не понимает, бедняжка, что говорит. Где это слыхано — в избу Ангелочка, видите ли, она пойдет. Что люди подумают, что скажут… От родных в чужой дом бежит. Сплетен не оберешься. Но кто ей позволит так дурить? Пускай не думает, вот дай только Винцас приедет — другой разговор пойдет. А теперь не стоит зря языком трепать да перечить, чтоб не взбаламутилась и сейчас не убежала к Ангелочку, туда его в болото…