Рыцарь из ниоткуда. Книга II. Сборник
Шрифт:
А вокруг, насколько хватало взгляда, тянулись становившиеся все более протяженными другие концентрические кольца из разноцветных ковров – круг диаметром в парочку лиг. На такое пиршество допускают всех, от вождей до последних табунщиков. Женщин, правда, приходится одна на сотню. Ратагайцы о матриархате и правах женщин в жизни не слышали, а расскажи им кто, закатились бы от хохота и посчитали рассказчика скорбным на головушку. В старые времена женщины, даже жены самых уважаемых и влиятельных членов рода, пребывать за пиршественными коврами не могли. В последнюю пару сотен лет наметился некоторый прогресс нравов – но все равно, допускались только жены даже не всей ратагайской знати, а ее верхушки. Яна под это определение вполне подходила, так что ни малейшей неловкости ее присутствие не вызывало. Правда, считанные люди здесь (вроде
С началом пира в небе на высоте лиги появился невидимый для пребывавших на земле орбитал девятого стола. Речь на сей раз шла исключительно об использовании служебного положения в личных целях. Сварогу просто-напросто хотелось посмотреть как это пиршество выглядит с высоты, и он, оставшись один, уже просмотрел парочку снимков. Что ж, красиво, живописно, эффектно: пестрый круг, пересеченный шестью радиальными просветами, по которым могли бы скакать четыре коня в ряд. Еще одна старинная традиция, свято соблюдавшаяся: в прежние времена не раз случалось, что во время такого вот торжества вскачь приносился гонец на взмыленном коне и объявлял, что вторглись враги. Как исстари заведено, кони пирующих, заседланные и взнузданные, паслись несколькими большими табунами совсем недалеко – и очень быстро все оказывались в седлах (нападать на противника во время такого пира не считалось зазорным). Правда, последняя серьезная война меж двумя соперничающими родами случилась более чем полторы сотни лет назад, но традиция есть традиция, особенно в Ратагайской Пуште…
Сварог покосился влево – как примерной жене и полагалось, Яна расположилась с левой стороны от мужа (слева, где сердце). Чтобы не нарушать традиции, ей пришлось сделать прическу знатной замужней женщины – две толстые косы кольцами по обеим сторонам головы – но это никак не могло испортить ей настроения, наоборот – женщине всегда интересно пощеголять с новой прической. Она весело и непринужденно беседовала с одним из вождей – и выглядела как нельзя более довольной жизнью. Что вовсе не было дипломатическим притворством – она пребывала в совершеннейшем восторге от всего пережитого здесь за три дня. Ратагайцы в грязь лицом не ударили, получился сущий вихрь увеселений: несколько пиров, не столь пышных, как сегодняшний, скачки, джигитовка, охоты, танцы женщин в старинных нарядах… Великолепный получился отдых, сказала она Сварогу этой ночью. Он, конечно, поддакнул.
Вот только для него не было покоя, стоило смежить веки и уснуть. Всякий раз в конце концов повторялось одно и то же: он шагал в солнечный день по живописной чащобе, выходил к мосту – а там его поджидала белая волчица, можно бы так сказать, нежно улыбавшаяся навстречу.
И начинался кошмар – он стоял, не в силах ни шевельнуться, ни проснуться, ни изменить что-то, а перед ним разворачивались зрелища одно грязнее другого, вроде того, когда Яна на какой-то деревенской ярмарке оказалась в руках трех сельских стражников. И всегда это больше походило на реальность, чем на кошмарный сон – обилие деталей, каких во сне обычно не бывает, полное внутреннее убеждение, что все это происходит наяву, исчезавшее только с пробуждением…
Еще несколько раз в его кошмарах присутствовала Яна – то в роли пленницы на захваченном пиратами корабле, то крестьянской девушкой, затащенной в амбар налетевшими на село вражескими солдатами. Отвратительнее всего оказался кошмар о подземных пещерах, куда Яна пришла в облике девушки-воина, но оказалась побеждена обитавшими там оборотнями, заявившими с хохотом, что благородно отпустят ее живой, но сначала опозорят, как только можно. Продолжалось это долго, а мерзостнее всего оказалось то, что оборотни, на все лады тешившие грязную фантазию, представали то в людском облике, то в волчьем, то в виде мохнатых человекоподобных тварей…
Этим не ограничилось. Кошмаров иногда наваливалось по два-три за ночь, это были столь же грязные сцены насилия, только вместо Яны оказывались Канилла, Томи, Вердиана, Аурика, а однажды и Маргилена Дино. Иногда долго и изощренно пытали его соратников – Интагара, Брейсингема, Баглю, Гарайлу, других земных сподвижников и ребят из Бравой Компании. Однажды горела и рушилась красавица Латерана, по которой продвигалась орда каких-то карликов в черных доспехах,
с факелами, горевшими странным сиреневым пламенем, от которого каменные дворцы вспыхивали, как соломенные хижины.И всякий раз он не в состоянии был проснуться. И всякий раз чувствовал себя разбитым еще долго – хотя обычно к обеду отпускало. Прилетевшая к нему на несколько дней Яна это, как и следовало ожидать, заметила, немножко встревожилась, но Сварог довольно убедительно преподнес ей полуправду: его и в самом деле мучают ночные кошмары (в суть он не вдавался), но врачи заранее предупредили, что так и будет, что это – неизбежное следствие некоторых процедур, после которых он в конце концов станет бодрым, свежим и полностью излеченным от всех своих умственных болячек. И ему будет неприятно, если она станет обсуждать это с врачами. Он был достаточно убедителен, и Яна, к счастью, поверила.
Он вовсе не собирался оставаться барашком на бойне и отчаянно искал выход. На четвертый день, когда Яна улетела на Талар, он отправился к доктору Латроку и рассказал все. Доктор отнесся к этому очень серьезно, около часа Сварога исследовали с помощью очередной хитрой аппаратуры (хорошо еще, действовавшей исключительно бесконтактно). Потом он без возражений согласился на предложение доктора поставить у него в спальне какой-то аппаратик, изучавший бы его мозг во время сна.
Аппаратик там простоял три ночи. После чего доктор Латрок (с хорошо скрытым, но все же безусловно присутствовавшим недоумением, даже некоторой растерянностью) развел руками: медицина бессильна. В дебри заковыристых медицинских терминов он углубляться не будет, Сварог их все равно не поймет (Сварог угрюмо кивнул), объяснит, как умеет: они не нашли ровным счетом ничего необычного, выходившего бы за рамки медицинской науки и ее долгого опыта. Все показатели мозговой деятельности Сварога соответствуют показателям человека, который спит и видит сны. Проникать в содержание снов наука пока что не научилась.
Латрок оставался приверженцем Ее Величества Науки, исключавшей все, что в научные рамки не умещалось. Ну, разумеется, учитывая специфику этого мира, где существовала не только наука: он признался, что приглашал специалиста из Мистериора, и тот всю третью ночь просидел в гостиной – но по своей линии ничего не обнаружил. Наука была бессильна, официальная магия была бессильна – а кошмары наведывались каждую ночь с назойливостью и неугомонностью кредитора, преследующего неисправного должника.
И все же, все же… Доктор Латрок не сказал ничего конкретного, но все же, с точки зрения чистой науки, позволил чуточку еретическую выходку: посмотрев на Сварога как-то странно, обронил:
– Конечно, наука наукой, а суждения Мистериора сомнению не подвергаются, но, по моему сугубо личному мнению, иногда нужно пускать в ход абсолютно все…
И больше ничего не сказал. Но Сварог и так понял его прекрасно.
Сам уже нисколечко не верил, что это его собственные кошмары, не сомневался, что они приходят извне – он слышал краем уха и от Грельфи, и от боевых монахов, что в старые времена иные черные колдуны владели умением наведения снов. Впрочем, таким же искусством владели и белые – только насылали на человека какие-то добрые сны: возвращавшие душевный покой, исцелявшие от каких-то гнетущих дум, неотвязного горя. Вот только и о тех, и о других давненько ничего не слышно – многие колдовские практики, и черные, и белые, исчезли сами по себе, примеров предостаточно.
Но все же это была ниточка. Вернувшись через десять дней в Латерану, Сварог, если можно так выразиться, всеми десятью пальцами ударил по клавишам другого пульта. Поставил на ноги всех, кто мог в этом разбираться: отца Алкеса, Анраха, боевых монахов трех Братств, киларна Гилема, после смерти Грельфи возглавившего ее осиротевшее ведомство. Вспомнив о иных каталаунских старичках и старушках, связался с отцом Груком и поставил перед ним ту же задачу.
На сутки остался в Латеране, а когда Канцлер напомнил о запланированной поездке с Яной в Ратагайскую Пушту, выговорил себе еще день в Латеране, бесцеремонно соврав, что у него объявились неотложные земные дела, в которых без его присутствия не обойтись, и это не имеет ничего общего с «синдромом штурвала», от которого, врачи ручаются, его в «Лазурной бухте» полностью избавили. В детали он вдаваться не будет, это чисто его проблемы, Канцлеру совершенно ненужные (в какой-то мере это истине соответствовало). Канцлер, судя по всему, поверил.