Рыцарь королевы

Джоан, ничуть не смутившись - в отличие от обомлевшего красавчика, отозвалась:

– Герцог Беверли.

– М-м-м, - протянула я.
– Ничё такой… Так чего хотела… сестрица?

Джоан веселилась:

– …Ну, полагаю, тебе есть с чем сравнить, милая Катрин. Тот юноша, уверявший азвонскую стражу, что он твой рыцарь…

– В подмётки твоему герцогу не годится, - признала я.
– А теперь разрешите-ка, Ваше Величество. Пойду спасть своего рыцаря. Он у меня, эх, пока один. Кстати, милая королева, как вы додумались прицепить на копьё моему супругу вашу подвязку?

Джоан улыбнулась ещё приторнее.

– Ну, коль его супруга отсутствовала…

– Забери, - фыркнула я, бросая альбионской королеве изрядно испачканную тряпицу.
– Ещё раз увижу…

Джоан продолжала улыбаться с видом “и что ты мне сделаешь?”. Мы обе отлично понимали, что сделать-то я могу, и много чего. Но вряд ли стану, ибо из-за этого у Эдварда будут проблемы.

Я встала на цыпочки, подобрала подол - и чмокнула впавшего в ступор герцога - как там его? Беверли?
– в щёку. И, подмигнув, уже свободно прошла к королевскому кабинету.

Не удивлюсь, если бедный герцог потом грохнулся в обморок - желательно на Джоан. Или долго ничего не соображал. Моё поведение местных средневековцев удивляет куда больше, чем нас - вдруг заговорившая, причём матом, кошка.

В кабинете как раз в разгаре была немая сцена, которую я с радостью и нарушила.

Эмиль стоял у двери, бледный, как полотно - и на вытяжку. Эдвард с лицом суровым и взглядом ледяным, восседал в кресле за столом, как на троне. Ко мне повернулся - как к мухе, решившей утопиться в его бульоне.

И тут же расплылся в совершенно идиотской, влюблённой улыбке.

– Катрин!

– Любовь, - я скептично оглядела “зависшего” Эмиля, - моя… что ты с ним сделал?

Эд, не слушая, рванулся ко мне, подхватил на руки и принялся целовать.

– Я так скучал!

– Пять минут не виделись.

– Ты называешь месяц - пять минут?
– изумился Эд. И покосился на Эмиля.
– Уж не с ним ли твоё время так быстро летело?

Я высвободилась из его объятий.

– Он чинил матушке Ганз крышу.

Эдвард моргнул. Улыбка поползла, растягивая губы… а потом азвонский король совершенно бесцеремонно захохотал.

А Эмиль, отмерев, вдруг грохнулся на одно колено, и принялся что-то бормотать.

Я толкнула Эда в бок.

– Так что ты ему сказал?

– Правду про его отца, - шёпотом отозвался Эд.
– Катрин, уйди, мы ещё не договорили.

Угу. Суровый мужской разговор.

Ну а что - я ушла. Никто никого убивать, вроде бы, не собирался. По крайней мере, тут.

***

– Кать, ты точно уверена, что ты этого хочешь?

Я шла, держась за руку Алена, распугивая мышей и периодически зачерпывая туфлей воду из луж. Похоже, дождь подмыл не только турнирную горку, но и дворцовое подземелье.

– Конечно. Странно, что ты не хочешь. Он же тоже метаморф.

Да, герцог Аристид был на самом деле тем колдуном, Сильвеном. А настоящего Арситида ещё ищут. И, похоже, вряд ли найдут.

– Он хотел тебя убить.

– Не думаю… И потом, мне интересно, зачем ему всё это.

Сильвен - тот изящный юноша, изрядно побитый рыцарями Эдварда - лежал, прикованный, в центре пентограммы и жмурился от моего факела.

Я отдала факел Алену, колдующему со стражей и дверью темницы. Последняя, наконец, противно заскрипев, отворилась, давая мне пройти.

– Он может говорить?

– поинтересовалась я, спугнув ещё пару мышей.
– И это… Ален, ему же неудобно.

– Ему ещё и больно, - отозвался мальчик, глянув на другого метаморфа с открытой неприязнью.

Сильвен, сжав зубы, смотрел на нас в ответ - с ненавистью.

– Так освободи его!

– Катька, ты сдурела!

Я повернулась к Алену.

– Но я хочу с ним поговорить! Ну, Ален! Ну пожалуйста! Мне интере-э-есно!

– Тебе интересно, а меня потом опять твой муженёк затиранит, - буркнул Ален, но руками что-то там щёлкнул.

Спустя мгновение Сильвен дёрнулся. Захрипел, выгибаясь. И, тяжело дыша, сел.

Я отцепила от пояса и протянула ему флягу с водой. Точнее, попыталась - Ален, рванувшись, выбил у меня её из рук и толкнул к выходу, закрывая собой.

– Катька, ты с ума сошла! Ты не понимаешь, что он опасен, что…

– Защищаешь свою госпожу, ручной пёсик?
– прохрипел Сильвен, растянув губы в подобии улыбки.

Я вывернулась и пискнула из-за плеча Алена:

– Не смей оскорблять моего друга!

– Друга!
– фыркнул метаморф.
– Твоего раба! Скоро и я так же буду перед тобой хвостиком махать?

– Катя, пойдём отсюда, - Ален схватил меня за руку, но я вырвалась.

– Погоди, - заглянуть в горящие ненавистью глаза было страшно - страшнее, чем я думала. И даже, чем помнила.
– Объясни, зачем ты всё это делал. Объясни, и я уговорю мужа не отдавать тебя ни фрэсницам, ни Святому престолу.

Сильвен фыркнул и снова улёгся на пол, всем видом показывая, что говорить он не собирается - особенно со мной.

– Да сын у него в Святом престоле!
– не выдержал Ален.
– Всё, довольна, Катька? А теперь пошли!

– То есть как - сын?
– опомнилась я уже на лестнице.

Разговорить Алена было куда легче.

– Мальчишка, три года. А что, ты думала, у нас детей не бывает? Мальчика пытаются приобщить к Господу, и ему повезло, что он ещё мал…

Как выяснилось (точнее выяснил Ален, почему-то - во Фрэсне), там была романтичная и жутко трагичная история про некоего метаморфа, которого спасла сердобольная дочка какого-то фрэснийского барона. Выходила и родила ему ребёночка. Метаморф два года делал вид, что он местный лакей, чтобы быть поближе к возлюбленной и сыну, пока барон не привёз себе капеллана из Святого Престола. У того не вовремя засиял крест - и очень скоро метаморфа травили собаками, дочку барон удушил сам, а малыша успели забрать святопрестольцы - видать, надеялись, что мальчик станет метаморфом.

– Какой ужас!
– воскликнула я, когда история закончилась.
– Ему надо помочь!

Ален застонал.

– Я так и знал…

***

А ведь и помочь было совсем несложно. Достать мальчика - делов-то! Моя татуированная рука здесь, слава богу, не отказала. “Святая магия”, - усмехнулся Ален, когда я удивилась лёгкости: всего-то пожелала.

Мальчик - копия Сильвена - заснул, зачарованный заклятием Алена. Так что мы без проблем перенесли его в Азвонию - в подземелье.

А вот убедить его отца, что я добра хочу, было куда сложнее. Метаморф, увидев ребёнка, стал рваться из пентаграммы, как оглашённый, и слушать ничего не желал.