Рыцарь нашего времени

– Два дня сидел как сыч в норе, – отозвался второй. – Пора бы ему хоть за продуктами съездить.

– У него магазин под боком...

Арефьев выехал из двора и неторопливо поехал в сторону Ленинградского шоссе, выбирая небольшие улочки для того, чтобы срезать дорогу. Он негромко насвистывал, иногда с сожалением поглядывая на мобильный телефон, брошенный на соседнем сиденье, – с новой дорогой игрушкой предстояло расстаться. Как, впрочем, и со многим другим.

«Жизнь важнее, правда, Петр Петрович?» – риторически вопросил Арефьев, у которого была привычка уважительно обращаться к самому себе по имени-отчеству. Он считал, что заслужил право на уважение.

В намеченном дворе он остановился и вышел из машины другим человеком. Этот другой ничем не отличался от Петра Петровича внешне, но движения его были стремительными, а показное дружелюбие исчезло с лица, сменившись напряженным вниманием. Он пересек двор, сел в стоящий за гаражом-«ракушкой» темно-синий «Гетц», и машина рванула с места, набирая скорость.

Заранее подготовленный план не дал сбоев ни в одном пункте, и час спустя Арефьев выехал из Москвы с комплектом новых документов и уверенностью в том, что теперь его никто не найдет – ни заказчик, ни оперативники, злобно матерящие спецназовца, так легко вышедшего из-под наблюдения.

* * *

Денис Крапивин проснулся очень рано, и первым его побуждением было позвонить на работу и сообщить, что он заболел и потому не придет. Но он тут же вспомнил, что сегодня суббота и не нужно никому звонить, ни перед кем отчитываться... Можно остаться дома, позавтракать, потом ждать звонка от Ольги. В том, что она позвонит, Крапивин не сомневался: ей тяжело находиться в одиночестве, она никак не может привыкнуть к пустой квартире, не может ужинать одна. При мысли о том, что в какой-то степени заменяет ей покойного мужа, Денис прикрыл глаза и внятно проговорил про себя: «С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир рыхлая губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и проросло грубым мхом». Это помогло. Пока он произносил цитату, Ланселот исчез из его мыслей, и в них воцарился лес.

Голова Дениса была на удивление ясной. Он не помнил, как уснул, вернувшись из кафе, но, судя по тому, что брюки и джемпер висели на своих вешалках, а не были небрежно брошены на кровати, его аккуратность ему не изменила. «Если я доживу до старости, то превращусь в отвратительного педанта. Впрочем, я уже и сейчас, по мнению многих, отвратительный педант».

Он пошевелился под одеялом, ощущая неприятную тяжесть в ногах, словно накануне много ходил, и принял решение не вылезать из постели, но тут утреннюю тишину квартиры нарушил негромкий звонок телефона. «Ольга».

Но это оказалась не Ольга, а тот самый сыщик, с которым его и Швейцарца познакомили накануне похорон Ланселота. Он хотел встретиться, и Крапивин согласился, подумав, что визит малознакомого человека заставит его собраться, вылезти из кровати, перестать ощущать собственные ступни как тяжелый груз, который приходится волочить за собой. Умывшись и посмотрев на свое осунувшееся лицо, Денис поймал себя на том, что ожидает приезда Бабкина с некоторым тревожным возбуждением и страхом, и когда телефон зазвонил второй раз, почти обрадовался, решив, что сыщик по какой-то причине отменяет или переносит свой визит.

Но на этот раз звонила Ольга. Судя по ее голосу, она, как и Крапивин, только что проснулась.

– Денис, я потеряла фотографии, – жалобно сказала она. – Побоялась беспокоить тебя вчера, думала, что ты уже спишь.

– Какие фотографии?

– Старые, еще не цифровые, а бумажные. У меня хранился старенький альбом с Димкиными снимками, я вчера решила его разыскать – и не нашла. У тебя ведь их много, правда? Прости, что я беспокою тебя с утра такой ерундой, но я вчера так расстроилась...

Она чуть слышно всхлипнула.

– Может быть, они в летнем домике? – продолжала Ольга, справившись со слезами. – Я, наверное, поеду туда сегодня, поищу альбом. Знаешь, Денис, теперь я поняла, почему ты печатаешь все фотографии. Бумажные – они совершенно не такие, как на экране компьютера.

Крапивин убедил ее, что найдет фотографии и привезет ей, когда она вернется в город. Положив трубку, он подумал, что для него цифровые снимки на экране ноутбука ничем не отличаются от бумажных фотографий, матовых или глянцевых, разложенных в хронологическом порядке в толстом альбоме, которого ему хватило бы до конца жизни. Все снимки Денис распечатывал в фотомастерской в соседнем доме, подписывал, засовывал под магнитную пленку, под которой скапливались пузырьки воздуха, искажавшие изображение, и проглаживал их рукой. Друзья думали, что он настолько консервативен, что избегает цифровых фотографий, или же настолько предусмотрителен, что опасается хранить их только на электронных носителях. Но причина заключалась в другом, и знал о ней только Крапивин.

Он вынул альбом из шкафа с книгами, провел рукой по обложке, открыл первую страницу, на которой в середину листа была вставлена одна-единственная фотография. Общий снимок, сделанный старым Чешкиным на одном из дней рождения внука: хохочущий Швейцарец в вечных своих подтяжках со львами, сам Денис, принужденно улыбающийся Владиславу Захаровичу, обнявший их обоих могучими ручищами Ланселот в нелепом пиджаке, застегнутом под горло, – такие были в моде в те годы. И невероятно похожие друг на друга Полина с Колькой, даром что разница у обоих в восемь лет – оба с комической важностью смотрят на деда, оба кажутся мелкими на фоне здоровяка Димки. Впрочем, они и были мелкими – даже Колька не выше Швейцарца, что хорошо видно на снимке, да и щуплый к тому же. «Болезный», как говорила тетка Крапивина.

Звонок домофона прозвучал так некстати, что Денис вздрогнул. Он и не заметил, что прошло столько времени, пока сидел над фотоальбомом – точнее, над одной фотографией. Впустив сыщика, он провел его в комнату с искусственным камином, заметив, что квартира произвела впечатление на гостя. Крапивину хотелось позавтракать, но он помнил, что когда открывал холодильник в последний раз, тот сверкнул на него стерильной пустотой, а предлагать сыщику чашку кофе ему было неловко.

К тому же Крапивин уже сожалел, что согласился на эту встречу. Ему хотелось поскорее ответить на все вопросы и остаться одному, вернуться в постель, закрыть глаза, чтобы не видеть окружающей его обстановки, выверенной до мелочей. Он сдержанно сказал, что готов помочь Сергею, но не совсем понимает, каким именно образом он может... и так далее.... Сыщик терпеливо дождался, пока Крапивин закончит необходимую вводную фразу, заверил Дениса, что его расспросы не будут долгими, и вытащил блокнот.

Бабкин ожидал, что ответы Крапивина будут уклончивыми, но собеседник превзошел все его ожидания. Следуя совету Макара, Сергей не задал ни одного вопроса «в лоб», но по мере разговора проникался уверенностью, что это ни к чему и не привело бы. Денис Крапивин не хотел отвечать на его вопросы; он не хотел ничего рассказывать о Марии Томше; он не хотел говорить о подробностях знакомства с Качковым. Через двадцать минут после начала разговора у Бабкина на языке вертелся основной вопрос: зачем Денис Иванович вообще согласился на эту встречу.

Крапивин чувствовал все возрастающую неприязнь к расспрашивающему его человеку, потому что каждый вопрос касался неприятной ему темы. Он со страхом ощутил приближение головной боли. Ему казалось, что Сергей Бабкин смотрит на него с нескрываемым подозрением, что вот-вот он ударит по столику, и стеклянная столешница под его ударом, расколется на две части, а вместе с ней расколется что-то в затылке у Дениса, освободив дорогу боли. Мешала сухость во рту, и он чувствовал, что язык ему не повинуется.