Рыцарь нашего времени

К сожалению, анализы и обследования пока что на ее стороне, все идет правильно и хорошо. Тьфу, тьфу.

Иногда, когда она спит вот так, как сейчас, я смотрю на нее, на ее прекрасное тело, такое молодое и упругое, и пытаюсь представить, что там, внутри нее, там за пупком, за тонкой гибкой талией, живет человек. Совершенно новый, такой, какого никогда раньше не было на этой планете, и он что-то чувствует уже, он уже живет, хотя весь его мир — только теплая, тугая темнота.

Мы ездили с Иринкой делать УЗИ, и выяснилось, что теперь можно получить совершенно фантастически ясную картинку. Даже не картинку — фильм, настоящее «3D», практически подглядеть в странную ультразвуковую замочную скважину за тем, как там поживает человек будущего, отгороженный от реального мира тонкими тканями Иринкиного тела. Он еще не рожден, а мы уже знакомы, и, как сказал врач, этот человек уже многое знает. Он знает, как бьется Ирино сердце, различает вкусы, умеет шевелить пальцами. Он уже помнит наши голоса — мой и Иринкин. Боюсь, что еще он помнит (такое не забудешь) голоса мамы, Светки и Дарьи. Особенно Светки. Ее голоса даже я в детстве боялся. Когда Света громогласно требует у Ирины отчета о самочувствии, ребенок прячется и сидит в своей каморке как мышка. Ни звука, ни движения. Зато при звуках моего голоса он радостно стучит ножкой в Иришкин живот, мы обмениваемся с ним сигналами, как узники соседних камер, такая секретная азбука Морзе. Ребенок.

Это не просто ребенок — это она. Девочка. Про машинки придется забыть. Ну и ладно. Девочка! Дочка! Ирина не хотела узнавать пол ребенка до рождения, но я настолько сильно волновался, что просто «достал» ее. Я спрашивал ее, не передумала ли она, чуть ли не каждый день, а когда она, смеясь, отвечала, что я ее спрашиваю так часто, что она не успевает в туалет сходить из-за этого, я отстал от нее, но принялся читать какие-то дурацкие сайты, где пол ребенка можно вычислить по приметам, по тому, что ест беременная женщина, как она себя ведет, на каком боку спит и есть ли у нее отек ног.

— Ершов, чего тебе надо? — с подозрением смотрела на меня Иришка, когда я разглядывал ее ноги. — Ты меня пугаешь.

— Ты как думаешь, у тебя живот шарообразный или больше похож на конус? — вопрошал я с загадочным видом.

— Нет, ты ненормальный. Это-то тебе зачем понадобилось? У меня и живота-то пока нет!

— А ноги не болят? А чего больше хочется — сала или пряников? — не отставал я.

— Сала?

— Ну… сала из сои, — поправился я. Иринка расхохоталась и согласилась пойти на крайнюю меру. Так я узнал, что у меня через несколько месяцев будет дочь. У меня будет семья. Это было странно, но уже не пугало. В каком-то смысле я даже начал радоваться этому. У меня, как и у всех других людей, есть семья. Ведь, как ни крути, семья у меня уже есть. Я и Ирина.

Я лежал и смотрел на нее, как она спит в моей футболке, заляпанной чем-то спереди (вероятнее всего, вишневым вареньем) и немилосердно измятой сзади. Футболка убита, однозначно, а ведь в свое время я отвалил за нее триста баксов. Почему же это не приводит меня в истерику? Так же как и тот факт, что Иринка разбила мою самую любимую кружку, которую я привез из Амстердама и на которой было написано «Fucking home is killing prostitution, keep hookers employed, they need to eat too» [3] . Этой кружке в будущем году было бы десять лет, и ни у кого из моих знакомых не было такой. Уникальная в своем роде вещь была куплена мной в амстердамском квартале красных фонарей, где я. Впрочем, сейчас не об этом.

3

Секс дома убивает рынок проституции, дай работу проституткам, им тоже нужно что-то есть! (англ.)

Ирина делала все, что хотела, и я все прощал, забывал и смотрел на все сквозь пальцы. Иногда в буквальном смысле, когда она учила меня лепить из глины, я смотрел на нее сквозь свои растопыренные грязные ладони и смеялся тому, какие страшные, антихудожественные чертики у меня получались.

— Этот стиль называется «наивный реализм», — говорила Ирина, держа в руках изготовленного мной керамического медведя, больше похожего на продукт жизнедеятельности человека в натуральном виде и размере, запечатленный в глине.

— Наивный идиотизм, — отвечал я. — Я безнадежен.

— Ты безнадежен, потому что тебе не хочется ничего делать руками.

— Почему же? Я люблю многое делать руками… с тобой. И не только руками. Могу показать прямо сейчас! — ухмыльнулся я, а Ирина в ответ зарделась. Наша сексуальная жизнь была, как бы это поточнее выразиться, как полет в зоне турбулентности. Интересно, захватывающе и непредсказуемо. Опасно, но увлекательно, одним словом. Ирина могла смотреть на меня доверчивыми глазами и отдавать себя в мои руки, а могла вскочить и в негодовании убежать, оставляя меня в одиночестве гадать, что именно я сделал не так. Она была слишком молода и неопытна, она придавала значение каким-то нелепым вещам, обозначала границы там, где их не должно быть. И хотя я был вполне опытным пилотом, любое неверное движение могло привести к вынужденной остановке или вообще к катастрофе. Не знаю, как эта дикая и пугливая девушка умудрилась столько лет встречаться со взрослым женатым мужчиной, а главное, не понимаю, что он с ней делал все это время. Впрочем, возможно, с ним она была другой. Женщины сильно меняются, когда влюблены в мужчину. Не думаю, что она влюблена в меня. Но мне достаточно, что она со мной. Что мы вместе.

Я помню тот день, когда все началось. Теперь уже я могу с уверенностью сказать, что до того дня между нами не было ничего, совершенно ничего, как бы я к этому ни относился и что бы ни думал. Только в тот день она приняла это решение, окончательное и не подлежащее обжалованию, она решила остаться со мной. И, раз решив, уже от него не отступала. Я помню, как она пришла ко мне — с серьезным лицом, с решительным и трагическим выражением лица. Она шла так, будто шла на заклание, бедная жертва суровых небес. На ней не было ничего, она была совершенно обнажена, и ей было холодно, на теле появились мурашки.

Я лежал, поджав ноги к груди — поза зародыша, — и дремал в жару и угаре. Химический препарат, любезно введенный в мой организм легкой рукой доктора Пирогова, сжигал меня изнутри. Мне было плохо, кружилась голова, появилась такая слабость в руках, какой никогда в жизни ни было. Удачный момент для начала семейной жизни. Впрочем, как я начинаю догадываться, семейная жизнь — это всегда непросто, и все в ней происходит в «самый удачный момент». У Иришки Волховой, несомненно, имелся особенный талант безошибочно выбирать такие вот «идеальные» моменты — в тот день я не только ничего не хотел, но и практически ничего не мог.

— Ты чего? — спросил я, когда она забралась ко мне под одеяло и принялась дрожать от холода, прижимаясь ко мне всем телом. Она смотрела на меня, на мое усталое, красное от жара лицо и улыбалась. Я положил руку к ней на плечо, оно было прохладным, и мне вдруг страстно захотелось прижаться к нему лбом.

— Знаешь, Гриша, а ведь ты врунишка, — сказала вдруг она и тихо засмеялась.

— Что ты имеешь в виду? — опешил я. Что еще пришло ей в голову? Какие очередные требования и пытки для несчастного метросексуала, привыкшего себя баловать и не думать ни о ком, кроме собственной персоны? Что еще она от меня хочет? Чтобы я прямо сейчас занялся бегом? Марафон по московской слякоти?

— Все-таки ты — хороший человек. Гораздо лучше, чем пытаешься казаться.

— Что? Ты ошибаешься! Я ужасный! — запротестовал я из последних сил.

— Нет-нет, — она состроила хитрую гримаску и пригрозила мне пальцем. — Ты только делаешь вид, что тебе на всех плевать, что ты злой и беспринципный, что у тебя нет сердца. Оно у тебя есть.

— Только не вздумай в меня влюбиться, — сказал ей я. — Береги свое сердце, я могу обмануть твои ожидания.

— Я как-нибудь побеспокоюсь о своем сердце, — сказала она после долгой паузы. Она заметно побледнела, но не ушла. Я был в таком состоянии, что мне хотелось сделать ей больно, обидеть ее. Она перевернула мою жизнь, заставила меня от многого отказаться, довела до ручки. Закодировала!

Я прижал ее к себе и подумал, что все-таки я идиот. Столько времени пытаюсь добиться этой девушки, черт его знает зачем, и ничего не могу придумать лучше, чем говорить ей гадости теперь, когда она лежит обнаженная в моей постели. Я провел рукой по ее спине, опустил ладонь ниже и провел по бедру. Нет ничего более восхитительного, захватывающего дух мужчины, чем плавный изгиб женского тела, юная девушка в твоих руках. Ирина замерла и напряглась. Я еще не знал в тот момент, что она ничего не знает о любви, что Петр ее практически ни во что не посвятил. Он просто брал то, что было отдано ему с такой беспечной расточительностью, но даже не задумывался о том, что чувствует женщина рядом с ним.