Рыцарь Шато д’Ор
Шрифт:
— Дал бы Господь ночь потемнее, — подумала Андреа вслух.
— Людей жалко! — сказал Клаус. — Грубые они, злые, а все же люди. У них и мать у каждого есть, и детишки… А вот злые. Яд тот на стрелы мазать хотят, чтоб убить вернее…
— Таких и жалеть нечего, — сказала Андреа. — Гляди, как они тебя исполосовали!
— Ох, — простонал Клаус. — А вот как же с этим-то?
Он указал на труп Марсиаля.
— Сейчас, — сказала Андреа.
Она подошла к мертвецу, взяла его под мышки и, сцепив зубы от боли в раненой руке, поволокла к окну и бросила животом поперек подоконника. Затем она приподняла его ноги и сбросила в оконный проем, в темноту.
— Завтра закопаем, — сказала она, брезгливо отирая
— Вот смерть-то дурная, — задумчиво проговорил Клаус. — Поди, и душа в ад пошла, покаяться не успел даже… И мне грех — моим ядом уже сколько народу убито! А ведь не для этого я его готовил, не для того вовсе! Я ведь его случайно намешал. Сперва-то я думал как? Вот, к примеру, змеиный яд: много его — смерть, а мало — так он лечит! Пчелиный яд тоже: куснет пчела — пухнет, болит, а иной раз — полезен. И муравьиный, и другой всякий… Только меру знай! Ну, я и подумал, что надо набрать самую малую меру всех ядов, что знаю, да не только пчелиного, змеиного и травяных всяких, а еще и других, что в земле, в воде есть, в дереве… Вот и сварил, думал, будет лекарство от всех болезней… А вышло вот что… Зайца в лапку подстрелил, поймал, да на рану и помазал, думал, заживет. А заяц-то — брык! И все! Думал, меньше надо. Проверил на волке — тоже наповал. Лося и медведя — и тех валит… А тут еще Якоб Волосатый подвернулся, царствие ему небесное, уговорил… Мне бы сжечь бочку эту сразу, а я ее оставил. Боязно жечь было. Вдруг бы и дым ядом получился. Сам бы подох, да и в лесу бы все померли… И в реке не утопишь — рыба дохнуть начнет. А в землю зароешь, так черви и трава помрут… Лось тот, медведь, волк и заяц до сих пор нетленны лежат. Никакой зверь их не ест. Вороны поклевали было, да и сами сдохли. Вот чего я наделал. А так вроде не очень… Рукой его трогать можно, а в кровь попадет — все отравит.
— Значит, вот как вышло, — сказала Андреа. — Хотел Господа Бога превзойти, а такую погань придумал, что и дьяволу не снилась. Лезешь в Божье естество, а куда — не знаешь… Бросил бы ты все это да жил бы спокойно, хозяйствовал. Чернокнижие свое пожег бы, а то ведь у тебя там и про яд записано, поди?
— Само собой, — подтвердил Клаус, — я все пишу…
— Ну и дурак, — нахмурилась Андреа. — Знали бы латники, что у тебя книга эта есть, да было бы у них времени побольше, так снесли бы они тебе голову, а яд с книгой забрали. Ихние бы знахари прочли, сделали бы не хуже тебя. Это хорошее долго придумывать, а дрянь такую легче легкого…
— Зачем жечь-то? — обиделся Клаус. — Этим делу не поможешь!
— А вот попомни мои слова. Отгонят они наших к замку, начнут его осаждать. Тогда сюда за тобой явятся, заставят яд делать. Все перероют, а книгу найдут да писания твои прочтут…
— Чего раз привел Господь узнать, то не забудешь, — заявил Клаус. — Мы ведь кто с тобой? Рабы Божьи! Ничего нет на свете такого, о чем Господь не знает и не ведает… Всемогущ он, а уж если дозволил мне, грешному, такую тайну Божью узнать, значит, такова и воля его Господняя была, ничего не поделаешь…
— Может, тебе это Господь для благих дел открывал, а ты на погибель направил, — усмехнулась Андреа.
— Верно, — вздохнул Клаус. — А только все равно, раз Господь открыл, значит, время на то приспело… А раз так, то и от людей нечего прятать: не я, так кто другой сочинит.
— Толку-то! Значит, опять гадость эту на стрелы мазать начнут…
— Дурные люди и ложкой убить могут, — заметил Клаус. — Никакая штука, человеком сделанная, без худой мысли вреда не сделает.
— От яда-то все равно никакой пользы нет, один вред.
— Польза, как и вред, не сама родится. Добрый человек изо всякого вреда пользу сделать может, только думать надо. Я вот, может, подумаю еще, да и придумаю, как яд в пользу
употребить. Крыс травить, например, можно, еще кого повреднее. Тебе-то ведь тоже от яда живой довелось остаться. Монахов-то не теми ли стрелами побила?— Верно, — кивнула Андреа. — Я уж тогда ни силы, ни меткости не имела, простой стрелой мне бы их не перебить… Прав ты, выходит…
Клаус вытянулся на кровати, подложил руки под подушку и, уткнувшись в нее носом, сказал:
— Занял я место твое, вот что… Только нельзя мне сейчас ворочаться, до утра терпеть надо, кверху задницей лежать, а то завтра не встану. А ты уж ляжь, пожалуйста, там, на шкуре, потерпи денек…
Андреа усмехнулась и сказала в ответ:
— Я все равно не засну, караулить буду…
Она задула коптилку и уселась с луком и стрелами у окна — дежурить, стеречь покой Клауса…
…Утро наступило неожиданно быстро — даже не утро, а день. Андреа открыла глаза и увидела стоявшего перед ней Клауса, босого, в длинной, до пят, рубахе, а рядом с ним трех незнакомцев в живописных нарядах из волчьих и оленьих шкур, с луками, колчанами, полными стрел, и мечами.
— Эх и караульщик у тебя, Клаус! — дружелюбно улыбаясь, похвалил один из них. — Суровый! И как это он нас не подстрелил?
— Не бойся, свои они, — успокоил девушку Клаус. — Это разбойники…
— Ну ты, брат, не того, не обзывай, — шутливо погрозил кулаком мужик. — Мы нынче их сиятельства барона фон Вальдбурга люди, за Шато-д’Ора воюем, против герцога… Только война-то уж кончилась!
— Побили наших? — встрепенулась Андреа. — Стрелами ядовитыми?
— Какое там побили! — хмыкнул разбойник, ощерив все имевшиеся у него зубы — два на верхней челюсти и четыре на нижней. — Спать надо меньше, караульщик! Наша взяла, сейчас только маркграфа с обрыва спихнули… Коня жалко, а его ничуть…
— Насмерть убился?
— А как же?! Локтей сто летел, а под обрывом камни… Из доспехов вынуть не могли… Так зарыли, Иуду!
— А герцог?
— Герцога с виконтом в полон взяли, говорят, только я не видал сам-то!
— Как же это вышло? — удивилась Андреа. — А яд?
— Как вышло, это мессира Ульриха надо спрашивать… А яд-то до них не дошел… Поймали мы мальчишку, Жак его зовут, виконтов оруженосец. Он было петушился: пустите меня, дескать, я оруженосец! Мой-де хозяин вам всем головы сымет, засечет, запорет и так, и сяк! А мы его за грудки: говори, что знаешь, не то хуже будет! Вот он и сказал со страху про яд… Только яд, он сказал, не привезли. А вот он, — разбойник указал на Клауса, — говорит, что забрали они яд.
— Забрали они яд, это точно, — сказала Андреа. — Вы его голого-то видали, Клауса? Ой как били! А отдал он яд, только чтоб они в доме не рыскали и меня не нашли.
— А ты, стало быть, и есть та самая не баба — не мужик?
Андреа уже забыла о той шутке, которую сыграла с Франческо; она удивленно уставилась на разбойника.
— Ты меня знаешь, что ли?
— Видал тебя, когда ты еще парнем была, в оруженосцах у Альберта служила, у графа Шато-д’Ора… Верно? Это тебя, значит, епископ заколдовал и в девку превратил?
— А-а-а! — вспомнила Андреа. — Так меня не епископ, а Франческо превратил…
— Все так и думали, покамест епископа живьем не взяли. А потом он решил сам в бабу превратиться, а свалить на Франческо. А мессир Ульрих решил проверить. Епископа увели, чтоб он не знал, на кого Франческо водой плескать будет. Франческо на нашего мессира Иоганна плеснул — ан нет, ничего и не вышло! А потом Франческо увели, а епископа плескать заставили. Он и плеснул на Альберта де Шато-д’Ора! А тот — раз! — и тоже девкой стал! Тут вою было — страсть! Невеста Шато-д’Ора, баронесса, чуть не в петлю полезла. Оказывается, этот Альберт к ней уже залез разок, да, поди, и обрюхатил, а теперь ей как? Бабой за девку замуж выходить?