Рыцарь света

— Сейчас вы говорите как обиженная саксонка, — заметила Элеонора. Она по-прежнему улыбалась, но в глазах ее появился колючий блеск. — Саксы все еще не простили Вильгельма, вот в чем дело.

Милдрэд хотела ответить, но побоялась сказать еще что-то резкое, чего любезная с ней Элеонора не заслуживала. Зачем огорчать ее? Она счастлива, в отличие от самой Милдрэд, она вышла замуж за давно влюбленного в нее Генриха, перешагнув все неприятности, какие ей принесли развод и суровое обращение прежнего мужа.

Когда молчание затянулось, Элеонора задала вопрос, от которого саксонка вздрогнула: герцогиня неожиданно спросила ее об Артуре. Дескать, когда Анри рассказывал ей о Милдрэд, он часто упоминал и некоего юношу Артура, который спас его, потом верно служил, а после исчез. Анри говорил, что у него с этим парнем сложились столь доверительные отношения, что он долго ждал его и даже был намерен принять в свое окружение.

Милдрэд слушала, успокаивая сильное сердцебиение. Артур? Да, она понимает, о ком говорит герцогиня. Что ж, насколько ей известно, Артур и впрямь одно время стремился попасть к Плантагенету, но потом у него появились иные планы, и в итоге он выгодно женился на некой Ависе из Глочестера. Как ей ведомо, ныне они оба должны находиться в Нормандии.

К ее удивлению, Элеонора расхохоталась. Борясь с растрепавшимися на ветру волосами, она возразила:

— То, что вы говорите, невозможно. Конечно, я знаю, о какой Ависе идет речь. Анри рассказывал, что имел с ней связь во время своего последнего визита в Англию. Это было еще до того, как родилась наша любовь, и я не пеняю ему за подобное увлечение. Было бы странным, если бы такой, как Плантагенет, не имел отношений с женщинами. К тому же я знаю, что эта женщина — редкая красотка. Но это увлечение Анри уже в прошлом. Более того, пока мой супруг занят войной, я лично слежу, чтобы в Глочестер отправлялись деньги на содержание его бастарда. Так что, замужем сейчас Ависа или нет, она в любом случае не смела бы появиться с сыном в Нормандии. Нет, нет, никаких прошлых связей. Я, признаться, весьма ревнива.

Она умолкла, пронзительно посмотрев на Милдрэд, хотела что-то спросить, но тут ее внимание привлекли звуки рога, донесшиеся от главных ворот Канской крепости.

— Наверное, прибыл младший брат моего дорогого Анри — мы ждем его со дня на день. Знаете, младшего из сыновей императрицы Матильды назвали в честь ее великого деда Вильгельмом, или по-французски Гийом. Гийом Плантагенет, как величают всех в этом роду. Я и сама ныне Плантагенет, — засмеялась Элеонора, как будто прозвище в честь веточки желтого дрока ее забавляло.

А потом, уже направляясь к лестнице, сообщила, что в честь прибытия ее деверя в замке будет пир и она приглашает на него Милдрэд. Не как пленницу — как гостью. Ибо хоть ее Анри и велел саксонке быть под присмотром супруги, но сама-то Элеонора не желает, чтобы в Кане кто-то чувствовал себя уныло. Тут только счастье и веселье. Именно таким хочет Элеонора видеть свой двор.

Когда она удалилась, Милдрэд осталась на стене. Она задумчиво глядела на островерхие башни соборов Кана, на блестящую на солнце речку Орн. С чего бы вдруг этой счастливой могущественной женщине принимать участие в ее судьбе? Оказывать честь своим обществом? И милость своими приглашениями? Да, когда-то Милдрэд перевязывала раны попавшему в засаду Генриху Анжуйскому. Но ныне Милдрэд с Юстасом, и только об этом должна думать женщина, столько времени вращающаяся среди сильных мира сего и прекрасно умеющая извлекать из всего выгоду. Что ей надо от плененной любовницы их с Генрихом врага? Либо она хочет у нее что-то выведать, либо… И Милдрэд вдруг поняла, что отчаянно хочет верить в это «либо»: Элеонора просто счастлива и, как счастливый человек, готова делиться со всеми своей радостью.

В любом случае Милдрэд не отказалась от полученного приглашения, старательно готовилась к нему, умащала себя благовониями, красиво уложила волосы в тонкую, расшитую мелким жемчугом сетку, а из нарядов выбрала серебристое сюрко с горностаем. И в положенное время, когда в замке затрубил рог, она отправилась в зал канского замка.

Герцогиня Элеонора умела все устраивать с роскошью и блеском. В большом пиршественном зале горело множество свечей, столы были накрыты белыми скатертями, украшенными длинными гирляндами цветов, звучала легкая музыка. Среди блестящего общества Милдрэд сначала чувствовала себя несколько неуютно, но тут к ней подошел улыбающийся светловолосый рыцарь, в котором она не сразу распознала ранее сопровождавшего ее Реми де Гурне. Теперь Реми был чисто выбрит, отчего казался моложе, а изящество, с каким он предложил Милдрэд руку, совсем не напоминало простецкие манеры, присущие ему в пути. Реми пояснил: ни одна дама на этом пиру не должна оставаться без кавалера, и он будет счастлив, если прелестная англичанка позволит ему составить ей компанию.

Под звуки плавной, негромкой музыки гости собирались небольшими группами, пока не появилась герцогиня Элеонора, опиравшаяся на руку своего деверя Гийома Анжуйского. И если юный Гийом походил на ангела — нежный, как девочка, шестнадцатилетний юноша с золотистыми кудрями и ясным взглядом голубых глаз, — то Элеонора в парадном платье с гербами домов Анжу и Аквитании смотрелась как яркая радуга. Она легко несла свою увенчанную короной головку, ее волосы покрывала легкая вуаль, а фигура выглядела безупречной, еще без признаков беременности, с тонкой, подчеркнутой узкой шнуровкой талией и высокой грудью уже рожавшей женщины. В ней было величие истинной правительницы и уверенной в своей красоте дамы.

Милдрэд в какой-то миг отметила, что получает удовольствие от происходящего. В окружении принца Юстаса и его уставшего от войн отца никогда не проводили столь блестящих приемов, никогда не обустраивали все с таким великолепием и пышностью. И она с интересом разглядывала освещенную огнями яркую роспись стен до самых крестообразных сводов наверху, вкушала изысканные яства, следила за выступлением жонглеров и при этом прислушивалась к разговорам вокруг. Говорили в основном о чем-то легком и приятном, шутили, смеялись, любезничали. Ухаживающий за Милдрэд Реми наговорил ей столько комплиментов и смотрел на нее столь влюбленным взглядом, что она даже смутилась. Милдрэд давно отвыкла от куртуазных ухаживаний, к тому же в присутствии Юстаса никто и не посмел бы проявить ничего выходящего за рамки обычного почтения.

Реми словно понял ее недоумение.

— Не смущайтесь, прекрасная дама, — мягко произнес он. — Несмотря на то что мой долг воина и охранника вынуждает меня быть серьезным и суровым, у меня все же есть глаза. Я еще в пути заметил, как вы хороши, и сердце мое исполнилось печалью, что мне приходится нести при вас обязанности тюремщика. Но теперь вы гостья нашей госпожи, а она хочет возродить в Нормандии тот куртуазный дух своей родины, что прославил Аквитанию во всех странах христианского мира вплоть до самого Иерусалима!

Милдрэд и впрямь отметила, что при дворе немало южан. Смуглые, раскованные, любезные, нарядно одетые, они непринужденно держались, много смеялись, что-то игриво нашептывали на ушко своим соседкам. Ибо здесь обязательным условием было наличие у дам своих воздыхателей, даже супружеские пары сидели порознь, и замужние дамы могли любезничать с мужчинами, однако не выходя за рамки благопристойности. Сама Золотая Орлица следила за этим и задавала тон.

Начались танцы, и Милдрэд была несколько удивлена, когда ее тут же пригласил юный брат Генриха. Что это? Очередная любезность Элеоноры или те взгляды, какие порой бросал на нее ангелочек Гийом, и впрямь указывали, что она ему понравилась? Но в любом случае Милдрэд так давно не танцевала, что с охотой вышла с ним в круг, проигнорировав упрек Реми, что-де она лишила его удовольствия первым повести ее в паване.

Танцы в Нормандии кое в чем отличались от тех, какие были приняты в Англии. Но Милдрэд быстро уловила новомодные па и с удовольствием скользила в шеренге танцующих, сходясь и расходясь со своим кавалером, меняя партнеров, чтобы через зал опять подойти к нежно улыбающемуся ей Гийому, сплести с ним пальцы, слушать его любезные речи. Этот мальчик явно вошел во вкус заведенной Элеонорой моды на нежные ухаживания, да и сам он был таким милым и привлекательным, что Милдрэд даже растрогалась. Надо же, а она считала, что никто не осмелится сказать ей комплимент, опасаясь грозной тени чудовища, какое маячило за ней.