Рыцарь веры

Им – тем, кто успел прийти в себя, – привиделась смерть не просто мучительная и несправедливая, но также и невыносимо гадкая и грязная. Конечно, кто-то не готов был умереть немедля и кто-то не готов был умереть в мучениях. Но ведь струйка бэтээров, в которую впился очнувшийся мертвец, была армией. А значит, это были люди, для которых проливать свою и чужую кровь было службой, работой. Вот им-то и предстояло страдать не от близости боли и смерти, а от осознания нестерпимой гадости происходящего.

Это был миг, когда растерянные мальчишки-срочники, и готовые к убийствам профессионалы одной сплошной душой застонали от того, что им предстояло.

Нет, не умереть им, как умирали на войне их деды. Не свалиться под лезвием, чистым и ясным, как молния. Не принять горячего поцелуя пули. Не упасть в теплую от ран землю.

Родное правительство кинуло их сюда, в огонь, смрад, холод и грязь, отказав в том, что испокон веков принадлежало российским солдатам. Не было у них за спиной земли, за которую вышли умирать. И не было перед глазами врага, за которым вина, достойная смерти.

Нет, им предстояло другое.

Те, кто знал – что же именно, – ждали этого в гневе и в бессилии.

Они знали, что шагнули туда, где исчезнет всякий смысл, а будут только отворенные брюшнины и черепа, вывернутые наизнанку люди, опустевшие сапоги да мясные клочья, размазанные по жирной чеченской грязи. Здесь им предстояло жить и здесь же умереть.

Те, кто не поняли, куда попали, ждали беды безликой и неясной. Впрочем, ожидание это было напряженным, но не долгим. С каждой минутой прибавлялось трупов и исковерканных раненных. С каждой секундой уцелевшие все меньше нуждались в ликбезе.

Федя понял, что происходит, одним из последних. С бэтээра его столкнули, а до бетонного забора он добежал, кажется, сам. Кругом него, кувыркаясь и ползая, стреляли его бывшие соседи по машине. В первые минуты Феде страшно было и пошевелиться. Он был уверен, что стоит только двинуться – и он угодит под огонь своих. Потом бойцы стали перемещаться куда-то, и Федя, наконец расчехлив свой автомат, стал бояться, что промахнется и попадет в них. Из этой нерешительности его вывела ужасная мысль: солдаты куда-то уходят, даже раненные куда-то передвигаются, а он все лежит на месте, и вот-вот останется здесь один. И эта мысль была ужаснее страха схлопотать пулю или пристрелить кого-то ненароком. Федя зажмурился, потом открыл глаза и пополз вслед за десантниками.

Ему казалось, что стреляют отовсюду. Он никак не мог понять, откуда ведут огонь, и уж тем более не мог сообразить, как от него укрыться. Он только прижимался к десантникам. Те матерились и отталкивали его, а он даже не понимал, что они чего-то от него хотят.

Наконец, все забились в какой-то подвал. Откуда-то вдруг в нем загорелась электрическая лампочка. При ее свете Федя разглядел, что у многих солдат окровавлены уши, и в страхе схватился за свои собственные. Все было сухо.

Десантники рассыпались по подвалу. Другие стали в углу и принялись говорить о чем-то. Федя был поблизости, но в смысл их слов вникнуть не мог. Наконец, кучка в углу распалась. Кто-то вышел из ее центра и подошел к Феде.

Федя узнал Барышева.

Барышев был чумаз и грязен. Видно было, что он собрал своими боками всю грязь, какую нашел на пути сюда. На лице капитана к тому же засохла кровь, хотя ран не было видно.

Но грязный и потрепанный, Барышев показался Феде куда дружелюбнее и счастливее, чем он был до Грозного. Глаза капитана возбужденно сияли. Брови хмурились не зло и не брезгливо, а сосредоточено. Всегдашнее его кислое выражение свалилось с лица, как маска.

– Живой? – наклонился к Феде капитан. – А других с твоей партии не приметил?

И странное дело, Федя сейчас же отчетливо это вспомнил. С капитановой машины соскочил Макс Васнецов. Но он был около капитана, и тот должен был сам про него знать. А на машине за Федей ехал Саша Басарев. И он убежал вместе с десантниками, которые укрылись на противоположной стороне улицы.

Федя рассказал все это капитану. Тот посерьезнел.

– Молодец, – хлопнул он Федю по плечу и выпрямился, собираясь отойти.

Но капитан задержался и, обернувшись к Феде, кивнул ему на двух десантников:

– При них держись.

Федя подошел, ему дали кучу автоматных рожков и велели их заряжать. И Федя успокоился настолько, что стал гадать, откуда эти рожки взялись здесь в таком количестве.

Текли часы. Все было спокойно. Стрельба глухо доносилась издалека. Десантники лежали и сидели, уходили из подвала и возвращались. Раз только они взревели и кинулись друг к другу обниматься. Один вояка сгреб в охапку Федю, который от него и узнал, что наступил Новый год. Потом все опять успокоились. Барышев появлялся и опять куда-то убегал. На Федю он больше внимания не обращал, но Федя следил за ним и видел, что оживление капитана постепенно уступает место его всегдашнему недовольству.

Вдруг раздался взрыв где-то вверху, прямо над головой Феди. Все здание пошатнулось, и он испугался, что сейчас обрушится потолок. Люди вокруг него повскакивали на ноги и кинулись вон.

Федя выскочил вслед за всеми, схватив в охапку доверенные ему автоматы. Он думал, что снаружи глухая ночь, и очень удивился, застав утренние сумерки.

Грозный горел. Он еще сильнее побледнел под полосами летящего огня. Совсем убогими, стертыми и ненужными стали его улицы, стелились они низко и молчали приниженно. Грохот летел в Грозный со всех сторон. Валился с воздуха. Был фонтанами из каждой щели, куда только мог просочиться человек с оружием. Кувыркался эхом в еще спокойных кварталах. Словно чудовищные щупальца, оторвавшиеся от туловища, отдельные удары не замирали. Они врастались в серое тело города и начинали самостоятельную жизнь. Трещал огонь. Мусор затягивал асфальт, словно гигантская протоплазма, и шуршал словно бы сам по себе, даже когда его никто не трогал. А там, где смолкали выстрелы и крики, в тишине нудно змеился скрип разрушенной электропроводки. Именно эти звуки, да толпы двуногих фигур, да редкое пламя были реальностью. Дома же, прозрачные деревья, брошенный и разбитый транспорт – то, что было реальностью прежде – все было стерлось, все было бледно, словно сон смертельно уставшего человека.

Десантники огляделись и вмиг разобрали свои автоматы. Потом, откуда ни возьмись, перед Федей возник Барышев. Он велел парню идти за собою в трех метрах, держать оружие наготове и хорошенько глядеть по сторонам.

Они куда-то свернули и стали пробираться вдоль призрачных домов. Все было спокойно.

Вдруг дорога опять осветилась вспышками. Десантники брызнули в разные стороны. Федя тоже прыгнул к ближайшей стене. Падая, он так сильно ударился об нее плечом, что испугался, как бы не рухнуло его укрытие. Стена в самом деле дрогнула и стала валиться, погребая Федю под собой. Он потерял сознание.

Глава 4. Нос к носу с судьбой

Федя очнулся в полной темноте. Первой его мыслью было, что его задавило до смерти и поэтому он не чувствует тяжести, какая на нем навалена.

Затем Феде захотелось почесаться. Он почесался и обнаружил, что вовсе не придавлен, а лежит в небольшой пещере, закупоренной со всех сторон. Федя понял, что он замурован, что он скоро помрет без пищи и воздуха, и от ужаса лишился сознания.

Когда он вновь пришел в себя, в его пещерке посветлело. Стало быть, он все-таки помер, а светло потому, что он попал на тот свет. Правда, это предположение не показалось ему убедительным. Что-то было на том свете не так, что-то лишнее, что-то мешало. Федя осторожно вздохнул и попытался собраться с мыслями. Тут ему зверски захотелось в туалет, и он сразу сообразил, что это никакой не тот свет. Он оглянулся в поисках отверстия, надеясь выбраться через него наружу, и сразу обнаружил вторую вещь, которой на том свете тоже не место. А именно: до Феди донеслась приглушенная человеческая речь. Говорили непонятным языком.