Рыцари былого и грядущего. Том II

— Ты знаешь, Володя, — неторопливо начал Андрей, когда Ставров закончил, — я тут, было дело, написал опус про средневекового тамплиера. Взял лицо вымышленное, постаравшись сделать его максимально типичным. И назвал его — Эмери д'Арвиль. До настоящего момента был уверен, что я выдумал Эмери. А теперь мне начинает казаться, что это Эмери выдумал меня. Да и тебя тоже, брат Ставров. Именно так — если бы не Эмери д'Арвиль, нас с тобой и на свете бы не было, а были бы вместо нас какие-то совершенно другие люди.

Шестой конь Люцифера

Рома любил насвистывать себе под нос:

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер И одно золотое с рубином кольцо, Чтобы мог я спускаться в глубины пещер И увидел небес молодое лицо

Дальше в «Балладе» Николая Гумилёва шла какая-то лабуда, которую Рома совершенно не воспринимал, а вот это первое четверостишие пьянило его и завораживало, заставляя душу сладостно сжиматься. Он даже заказал себе кольцо с рубином насыщенного кровавого цвета. Друзья недоумевали — им, сатанистам, запрещено носить золото. Рома тонко улыбался и говорил: «Тайна посвящённых». Не было никакой тайны, а была лишь дешёвая распальцовка, но Рома любил изображать из себя вселенскую загадку.

В школе Рома показывал неплохие успехи по математике, и все были уверены, что он выберет технический вуз, но Рома почему-то пошёл в медицинский и долго потом наслаждался всеобщим удивлением. Никто не видел в нём врача, который спешит на помощь людям, почему же он выбрал эту профессию? Рома загадочно улыбался. Однако, и этот ларчик открывался довольно просто. Ещё мальчишкой Рома очень любил вспарывать животы кошкам и собакам — хотел посмотреть, как они устроены изнутри. Так он сам себе говорил. На самом деле внутреннее устройство животных не так уж сильно его занимало — всё там у них у всех было одинаково, а вот то, что Рома потрошил не мёртвых, а живых кошек и собак, это его по-настоящему увлекало. Они так здорово визжали. Этот визг страшно страдающих животных ему почему-то никогда не надоедал — хотелось слышать его снова и снова.

Когда их, студентов, впервые привели в морг, Рома всех поразил своим улыбчивым хладнокровием. Конечно, сознание потеряли лишь пара хлипких девочек, а большинство студентов держались твёрдо и по-деловому, но только Рома улыбался так, словно его привели в Эрмитаж — ему здесь нравилось. Даже старые циничные патологоанатомы с брезгливым недоумением наблюдали тонкую улыбочку Ромы, кромсавшего трупы. Сразу было видно, что человек занимается любимым делом. Тогда ещё все были уверены, что Рома станет патологоанатомом, но он опять всех удивил, выбрав специализацию психиатра. И опять это всеобщее удивление доставило ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

Рома — психиатр? Специалист по человеческой душе? Вот уж, казалось бы, материя, которая занимала Рому меньше всего. Но тут-то они и ошибались. Человеческая душа очень занимала Рому, прежде всего — своя собственная. На эту тему он имел один нешуточный секрет. Когда ему было 13 лет, он сказал своему пятилетнему соседу: «Пойдём в подвал, там кошка родила, котят покажу». Ребёнку, конечно, захотелось посмотреть на котят, а Рома, когда они оказались в полумраке подвала, накинул ему сзади на шею заранее заготовленный кусок бельевой верёвки и медленно-медленно задушил. Пол в подвале был земляной, Рома закопал детский труп в самом тёмном углу и аккуратно утрамбовал землю. Это захоронение так никто и не нашёл, ребёнка объявили пропавшим без вести. У ментов ведь как? Нет трупа — нет убийства, значит убийцу не ищут, ищут жертву, а жертву попробуй найди, если она мертва.

Зачем Рома сделал это? Причина была вот в чём. Он как-то прочитал в одной книжке, что убийц потом мучают кошмары, вот ему и захотелось проверить, будут ли его кошмары мучить?

Его никогда никакие кошмары не посещали, ни во сне, ни наяву, и он считал, что это должно быть интересно — новые острые ощущения. Однако, и на сей раз никаких кошмаров у него не было. Рома рассудил, что он, вероятнее всего — сверхчеловек, потому что не похож на остальных людей, а значит ему можно всё, чего нельзя им. Получалось, что его психика — загадка. Вот эту-то загадку он и хотел изучить, а значит, ему была прямая дорога в психиатрию. А трупы — что? С ними быстро наскучило. Они почти все одинаковые, в них нет никакой загадки, потому что у них нет психики. Только первое время нервы пощипывает от мысли, что кромсаешь плоть бывшего человека, но это быстро приедается, нервы не возбуждаются, остаётся одна рутина. А для рутины Рома не рождён, потому что он — сверхчеловек, это уже было ему понятно.

Как же Рома умудрился вырасти таким необычным человеком? Тут у него был ещё один секрет, о котором никто не знал. Дело в том, что его мать была христианкой. Точнее, она считала себя очень ревностной христианкой. Это потом уже, когда Рома вырос, он уяснил для себя, что никаких христиан на свете не существует, они сами себя выдумали, а в детстве Рома постоянно слышал о Боге и никогда не сомневался, что Бог существует. Бог — это боль, которую так любила причинять ему его чрезвычайно религиозная мать. Для его же пользы. Если матушке случалось уличить маленького сына в какой-нибудь незначительной лжи, она била его молотком, которым обычно отбивают мясо. Била по таким местам, которые редко кто видит, а потому никто и никогда не видел на Роме следов побоев. Мать говорила: «Лучше я тебя накажу за твой грех, а иначе Бог отправит тебя в ад, и там тебя будут жарить на сковородке». Однажды, когда он без разрешения съел конфеты, хранящиеся в шкафу, мать раскалила сковородку и приложила к ней его ладошку. Он страшно кричал, мать заботливо смазала ожёг заранее приготовленной мазью и перебинтовала руку. Потом она строго и назидательно сказала ему: «Понял теперь, что такое раскалённая сковородка? Не будешь больше совершать грехов?». Рома сказал, что не будет, хотя и знал, что это невозможно, потому что грехом было всё. Слово «грех» он слышал гораздо чаще, чем слово «бог». И сам-то он был «плодом греха». Мать родила его без мужа и вот теперь искупала этот грех правильным воспитанием сына.

В изобретении назидательных наказаний мать была неутомима. Как-то зимой выгнала его в одних трусах на лоджию, на мороз. Он подхватил воспаление лёгких, она заботливо за ним ухаживала и сыпала при этом нравоучительными сентенциями. Могла на неделю оставить его без ужина, могла заставить целый вечер простоять на коленях. И постоянно говорила: «Если не исправишься — попадёшь в ад, там будет гораздо хуже».

Самое удивительное было в том, что Рома никогда не обижался на мать и не чувствовал к ней ненависти. Он принял эти правила игры, он верил матери, он верил в Бога. Он быстро понял: Бог — это боль. Всё, что было связано с Богом, всегда заканчивалось болью, потому что Бог — это система запретов, а запрещено всё, и дышать-то можно только через раз, а за нарушение запрета всегда следует наказание. Такова схема, такова вообще технология жизни. В жизни нет ни тепла, ни света, ни сострадания, ни жалости. Сделал шаг — ударили, опять шагнул — опять ударили. Этим миром правит жестокий Бог-каратель, основная задача которого — бить, бить, бить.

Рома подрастал, и у него возник вопрос: и нельзя ли эту схему перевернуть — самому карать, самому бить, самому причинять боль? Раз уж этот мир — концлагерь, и его жестокие законы неизменны, то почему надо быть обязательно заключённым? Не попытаться ли стать надзирателем? Ему было 16 лет, когда он решил попробовать. Мать в очередной раз провозгласила наказание, которому он будет подвергнут за очередной грех, а в ответ получила жесткий удар кулаком в живот. Потом он несколько раз от души её пнул и, глядя как она корчится на полу, спокойно улыбнувшись, сказал: «Не правильно ты, мама, живёшь. Грешишь на каждом шагу, а наказания не несёшь никакого. Так ведь можно и в ад угодить. Но я тебе помогу. Теперь я буду тебя наказывать».

Мать не сказала в ответ ни слова и покорилась на удивление безропотно. Теперь всё в доме стало наоборот. Рома наказывал мать за всё, с удовольствием применяя всё новые и новые воспитательные меры из её же садистского арсенала. Домашний переворот произошёл так легко, что это навело Рому на мысль: а нельзя ли точно так же произвести и религиозный переворот, то есть грешить, делать всё, что хочешь, но при этом избегать наказания за грех и самому наказывать Бога-карателя? Любой плохой поступок плох только тем, что за него следует наказание, а если наказания удаётся избежать, тогда все поступки хороши. Но не наказывают только тех, кто сам наказывает — этот урок он усвоил твёрдо. Надо бить Бога везде, где только можно дотянуться до всего, что с Ним связано, и тогда власть поменяется, можно будет дышать свободно.

Когда Роме впервые попала в руки сатанинская литература, он понял, что там в общем-то об этом и говорится. Люцифер так и поступил. Он не захотел быть тем, кого бьют, и сам бьёт по всем, включая Бога, и ведь Бог не уничтожил Люцифера и его последователей, значит так можно.

Рома мыслил очень прагматично, он понимал гораздо больше, чем большинство дурачков-сатанистов, считающих Люцифера своим вождём, а себя сплочённой силой. Рома очень хорошо понимал, что своих — нет, и бить надо по всем, а по тем, кто ближе — в первую очередь, потому что иначе они начнут бить. Бог — это боль и, причиняя боль другим, Рома чувствовал, как сладко быть богом. И по Люциферу надо бить, плевать на него, иначе он, хозяин ада, будет бить по тебе. Только идиоты поклоняются Люциферу, настоящие сатанисты подражают Люциферу, то есть не поклоняются никому. Поклонятся можно только источнику боли — стань источником боли и поклоняйся сам себе. Другие нужны, если они помогают тебе причинить боль, если они — палка в твоих руках. Либо они сильнее тебя, и тогда надо покорятся, терпеть боль, потому что таковы правила.