Рюссен коммер!

Отношения у нас были так себе. Феликс был аскетом, фанатиком и скучным, упрямым догматиком. Он терпеть не мог оперу, называл её буржуазным искусством и как-то раз выбросил из окна мою колонку, потому что я включила «Медею». После этого мы несколько недель не разговаривали. Нам было хорошо вместе только тогда, когда мы делали какие-нибудь глупости, дрались с нацистами или заливали коктейли Молотова.

– Феликс, я облажалась, – заплакала я. – Я так облажалась.

– Не реви. Я видел фото твоих сисек, со следами от тока. Они все там грёбаные садисты.

– Где ты?

– Я в порядке.

– Ты сможешь выбраться из страны?

– Пока нет.

– Ты мне будешь звонить, хоть иногда?

– Буду. У меня, кроме тебя, теперь никого. Я ведь не могу ни с кем общаться. Ни с друзьями, ни с родными, брату даже не могу позвонить.

– Почему?

– Потому что сдают только свои.

– Что теперь с нами будет?

– Нет больше никаких нас. Сиди, как Ленин, в Швейцарии, и не вздумай возвращаться.

– Феликс, я в Швеции.

Но он уже положил трубку.

* * *

В Стокгольме все бегают, утром, днём, вечером, поодиночке и толпой, с друзьями или с инструктором, старые и молодые. Сидишь себе в парке Нобеля на скамейке, куришь, смотришь на уток, а мимо туда-обратно пробегают, поднимая пыль, подтянутые шведы и шведки, с тайским загаром и мускулистыми ногами.

Однажды один из них присел ко мне на скамейку – завязать шнурки на кроссовках. Мы разговорились. Шведы вообще оказались любителями поболтать ни о чём с незнакомцами. Недолго, конечно же, и без личных подробностей.

– Что читаете? – спросил швед, кивнув на электронную книгу в моих руках.

– «О бессмыслице и структуре Бога» [1] .

Он посмотрел с любопытством:

– По работе?

– Нет, просто чтобы время убить. Так-то я безработная. А вы чем занимаетесь?

– Работаю в правозащитной организации.

– Ух ты. Какая специализация?

– Защита прав животных в зоне военных действий.

– Прав кого?

– Животных.

– Животных? В прямом смысле?

1

Книга Жака Лакана.

– Ну да, в каком же ещё. Одомашненных, в первую очередь кошек и собак. Но также и представителей дикой природы.

И, помахав мне рукой, побежал дальше.

Я решила примерить на себя шведский стиль жизни. Купила кроссовки и спортивный костюм, чтобы бегать по утрам. Сонная и злая выбегала из дома, перебегала через мост, где у меня уже кончались силы, садилась на скамейку и доставала сигарету. Обычно я сдавалась где-нибудь неподалёку от памятника «за мир во всём мире и против ядерной войны», на котором была изображена девушка, аллегория борьбы с ядерным оружием. Через неделю я решила, что лучше ядерная война, чем эти проклятые пробежки, и сдала кроссовки в секонд-хенд.

– Мы тут все помешались на здоровый образ жизни, – сказала Гудрун, заехавшая за мной перед интервью в Миграционном агентстве. – Бегают, прыгают, качаются, едят только экопродукты. Это настоящее массовое умопомрачительство.

Я не стала её поправлять, слово «умопомрачительство» мне понравилось.

– Следить за здоровьем нужно, чтобы жить. А они все живут, чтобы следить за здоровьем.

– А ты не бегаешь?

– Я уже десять лет хожу на встречи анонимных обжор и всё время боюсь сорваться. И ещё я лечилась от алкоголизма, давно, в молодости. Русская и шведская кровь, наверное, тяжёлая смесь, – засмеялась Гудрун.

На интервью, которое больше напоминало допрос, передо мной сидели двое инспекторов. Я была с адвокатом, которого оплачивало шведское государство. Мы говорили на английском, поэтому обошлись без переводчика. Гудрун осталась ждать в холле, предупредив меня заранее, что главная задача миграционных инспекторов – поймать меня на лжи.

– За что вас преследуют в России?

– За участие в террористической организации.

– Вы террористка?

– Нет.

– Вы участвовали в организации?

– Да.

– Так вы террористка?

– Нет.

– Мы не даём убежище террористам.

– Я не террористка.

– За что вас преследуют в России?

– За участие в террористической организации.

– Вы террористка?

– Нет.

– Вы участвовали в организации?

– Да.

– Так вы террористка?

– Нет.

– Мы не даём убежище террористам.

– Я не террористка.

Я посмотрела на адвоката, но он только едва заметно пожал плечами.

– Расскажите, как вы попали в Швецию.

Мне нельзя было говорить, что я перешла границу, иначе бы меня отправили в Финляндию. И я повторила легенду, которую мы придумали с Гудрун.

– Один мужчина перевёз меня в багажнике машины. Я забралась в спальный мешок и лежала там среди разных туристических снастей.

– Где это было?

– В Алакуртти.

– В ваших газетах писали, что в вашем родном городе арестовали полицейского, который помог вам перебраться через границу. На танке.

Я чуть не брякнула, что это был вовсе не танк, но вовремя спохватилась.

– Вам не кажется, что это звучит как анекдот?

Инспектор пожал плечами:

– Нас тут ничем не удивишь.

– Вообще доверять российским СМИ не стоит, там одна пропаганда. А на самом деле полицейский, мой бывший одноклассник, нашёл мне проводника. Тот перевёз меня из Алакуртти в Швецию в багажнике, – беззастенчиво врала я.

– Тяжело, наверное, столько времени лежать в багажнике? Приходилось выходить, разминать кости?

На таком меня было не поймать.

– После пыток током полежать немного в багажнике, поверьте, полная ерунда. Когда проводник открыл багажник, мы были уже в Хапаранде. Там я села на поезд до Стокгольма. Давайте я расскажу вам, как меня пытали? Мне к соскам цепляли клеммы и поливали водой, чтобы было больнее. А когда я теряла сознание, били по щекам, чтобы я пришла в себя, и начинали сначала. Эти люди были, как врачи, в резиновых перчатках, а на головы у них были надеты чёрные балаклавы.

Я задрала свитер и футболку, чтобы показать ожоги на груди, но они уже почти прошли.

– Это возмутительно, – сказала я адвокату по-русски. – Они разговаривают со мной, словно я преступница. Я почувствовала себя как дома, в полицейском отделении или в кабинете Следственного комитета.

– Да ты что, – отмахнулся адвокат, – они с тобой очень любезны. Всё-таки о тебе вышло много публикаций в наших газетах, и с доказательствами не было проблем. Ты просто не представляешь, как они разговаривают с другими. В этих кабинетах мужчины рыдают.